Запах дождя

– Купил мартышку,
А она сбежала! —

спел Дима Лавров, придвигаясь к автобусному окошку. Майя Сорокина, уже сидящая напротив, привычно подождала продолжения, но Дима решил, что и так достаточно смешно.

В автобусе стало посвободнее, и искатели дога Гарри смогли устроиться там, где в старых жёлтых автобусах на оконном стекле всегда написано «Места для пассажиров с детьми и инвалидов». Раньше обычно висела ещё касса с плексигласовым прозрачным козырьком. В прорезь пассажиры бросали пять копеек и откручивали себе положенный билет. Сами. Было же время.

Лавров выбрал куда сесть не без умысла. За пять лет дружбы он усвоил, что Костя Лесовой не садится на «места с детьми» никогда и ни за что. Почему, Костя? Фрр, Дима! Потому что они для инвалидов. Но тут же нет ни одного инвалида, Костя! А если войдут? Ну войдут, так уступим. А почему это, Дим, я должен кому-то место уступать?

Ну и славно, подумал Лавров, глядя на улицу сквозь буквы, оставшиеся на окне. Вполне классически надпись пострадала от монеток школьников и прочих хулиганов и читалась, как

«…я – пассажир… ты – инвалид…»

За окном проплывали бесконечные серые дома – то маленькие пятиэтажки, то блочные кварталы. Казалось удивительным, что город ещё не кончился, что автобус снова и снова поворачивает и проезжает мимо пустой витрины с вывеской «Мясо» и картинкой коровьей морды, сляпанной из коричневых загогулин. Мимо бензоколонки, через короткий виадук – казалось бы, всё – но нет, снова кварталы домов.

Костя Лесовой величественно стоял у заднего окна и, кажется, размышлял, не выйти ли прямо здесь. С него ведь станется. Но у какого-то технического училища в автобус ввалилась толпа девиц и на свою беду обступила одинокого гения. Толпа была небольшая, всего три девушки, но они хохотали и ругались матом. Не со зла, а потому что выросли в районе, где так не ругаются, а разговаривают.

– Не слушай, Маюсимус, – посоветовал Лавров.

– Я, между прочим, в психушке работаю, – напомнила Майя Сорокина печальным голосом.

А вот у Кости Лесового этого преимущества не было. Он строго посмотрел на девиц один раз. Посмотрел другой. Девицы это заметили, и им явно польстило внимание. Ещё одну остановку они матерились уже нарочно, кокетливо подбирая выражения и поглядывая на смущённого, как им казалось, небритого интеллигента в кардигане. Еще остановка, и они вышли, без лишней необходимости протиснувшись между Лесовым и автобусным поручнем. Чтоб запомнил.

– Ну, сейчас ты услышишь, Маюсимус, – пообещал Дима, заметив, что бывший приятель идёт по салону большими шагами. Конечно. Девушки ушли, а поорать-то надо.

– Быдло щебечущее! – безжалостно сообщил Лесовой, плюхнувшись рядом с Лавровым и с вызовом покосившись на сокурсника. Курсе этак на третьем Димка, бывало, такими высказываниями возмущался, обзывался фашистом и возникала бодрая и содержательная приятельская дискуссия. Но шестикурсника Лаврова на этой кобыле уже не объедешь.

– Брюнеточке ты особенно понравился, – спокойно сообщил он. – Будь ты поумнее, Костя, вышел бы за девчонками и расширил круг романтических знакомств.

– Ф-р-романтических? В этой глухомани?

Костя с такой ненавистью указал на проплывающий за окном бетонный забор, как будто это была колония строгого режима, а сам он – отсидевшим десяток лет зеком.

– А у тебя теперь это от адреса зависит? «Двухкомнатная в центре, смежные не предлагать»?

Майя Сорокина почувствовала, что дружеская перепалка вот-вот перейдёт границы и постаралась интеллигентно вмешаться:

– Есть такой анекдот про глухомань…

Она рассказала анекдот и к финалу покраснела, хотя никаких плохих слов говорить не пришлось.

– Где ж ты такие анекдоты добываешь, Маюсимус? – с участливостью детского врача спросил Лавров.

– «Не скучай», – ответила Майя и, видимо, испугавшись, что её слова примут за указание к действию, поспешно пояснила: – Это газета такая.

Костю Лесового аж перекосило. Он полез рукой куда-то под застёгнутые на животе пуговицы, некоторое время рылся там, как будто доставал пачку банкнот из секретного, булавкой застёгнутого кармана. Но извлёк только мятую газету с отвратительным зелёным языком на заголовке.

– Не эта, часом? – спросил он.

– Амбивалентный рисуночек, – заметил Лавров. – «Трепач. Независимая газета для любителей информации. Номер девятнадцатый, октябрь». Это что за гадость такая?

– Это вот то, что они читают! – проскрежетал Лесовой и махнул рукой так целенаправленно, как будто давешние пэтэушницы до сих пор бегут за автобусом стаей голодных волчиц.

– С чего ты взял?

– Да что я, глухой, что ли? – взвился Костя Лесовой. – «Купончик», «у тебя есть купончик», «а я ещё надыбала купончиков»… Это для них как наркотик, понимаешь?

– Не улавливаю, – честно признался Лавров. – Что там такого страшного в этой газетёнке? Реклама борделей? «Майн кампф»?

Лесовой прикрыл глаза, как будто всю жизнь силится объяснить окружающим таблицу умножения, а те и цифры-то запомнить не в состоянии, и некоторое время сидел с этим хорошо знакомым Диме Лаврову выражением отчаяния на лице. Потом сказал тихо, но твёрдо:

– Я не злюсь, Дима. Мне их просто жаль. Это поколение на десять лет моложе нас. Им не вдолбили в голову того, что вдалбливали нам. Что человек должен уметь думать. У нас не было другого выхода, у них – есть. За них подумают другие. Те, кто покажут им рекламу по телеку, те, кто предлагают купить купончик, сигаретку с травкой, газетку с анекдотами. Их никто не заставляет. Но им так проще. Они скоро привыкнут этим питаться, как уже привыкли матом крыть и пиво хлестать. И вот тогда можно будет написать им в газетке что угодно, хоть путёвку в бордель, хоть повестку на фронт. И они купят газетку и спасибо скажут. И ни я, ни ты не сможем им тогда помочь! И никто не сможет…

– Эх молодёжь, молодёжь! – скрипучим стариковским голосом подвёл итог Лавров. – Короче, Маюсимус, не покупай эту газету, а то в публичный дом угодишь.

Майя Сорокина снова зарделась. А Костя Лесовой открыл наконец глаза и поглядел на однокурсников почти с азартом. Разгладил на колене измятый газетный лист.

– Ну хорошо! – предложил он спокойно и даже весело. – Вот ты, Дим, просто почитай. И ты, Майя, тоже.

На газетном листе в шесть колонок теснились набранные очень мелкими буквами прямоугольнички со словами. Некоторые обведены линией шариковой ручки.

А-501. СЛАВА, Славик, Славочка, Славулечка, Славский! Я всё там же. AЛЕHA

Д-389. ЛЮЮЮДИИ!! Найдитесь, кто поймёт моё безумие от Толкиена! Пишите все! И полурослики, и смертные, и даже гоблины! Нужен кому-то верный маг пятнадцати лет, который /точнее которая/ ненавидит подлость? Я могу! Рэндальь, она же ДИНА

Д-392. ТУДЫПС тап топ стоп, чего это я? Абзы, авзы, сорри, мужики, мысли не соберу после вчерашнего. Ну ёлы-палы, кыска, это моя миска! Ваш ДУДУС

К-511. ОТДАМ в хорошие руки молодую тёлку. Светленькая, кличут Машкой, молока много, телится регулярно. Звонить по ночам. КАПИТАН СНИКЕРС

Л-470. ПИПЛЫ! Кто выучит играть на губгармошке? ЛИЗЕРГИНКА

Л-475. СВЯТОЗАРФУ. Твои слова про женскую грудь в прошлом ТР навеяли только одну цитату: «Всё, что всплывает, – одинаковое». Прими и не серчай. ЛОРИТА ИЗ БЕРНГАРДОВКИ

М-523 СВЯТОЗАРФ, мой мужчина на газоны не гадит. Он только слюни по квартире развешивает. МЯУ.

С-496. ГОСПОДА. Жизнь наша как поезд и всё под уклон. Вот и лето прошло, словно и не бывало, и карнизы мокры, будто дождей не хватало. Искренне ваш СВЯТОЗАРФ

Т-422. ОЛЕГ. Ты гиббон! ТОВАРИЩИ НЕТОВАРИЩИ

Ф-289. РЕБЯТА, умоляю! Потеряла единственного друга возле Пр. Просвещения. Сеттер рыжий, уши лохматые. Зовут Чарльз. Он без меня не выживет, а я без него. Плиизе! ФИГА СЕБЕ

Личная жизнь ЩЕНОЧКА

Он сидел на краю кровати, уткнув острые локти в колени и стиснув ладонями нос, словно хотел вытянуть его подлиннее. Позвонки на тощей спине Наташка могла бы сейчас пересчитать. Щеночек переводил дыхание, как собака, сбежавшая из дома, носившаяся до одури по полям и наконец-то вывалившая язык и усевшаяся под забором.

– Спасибо, милая!

Наташка натянула простыню до самых глаз. В такие минуты её обычно обуревает скромность. Ногам стало прохладнее – простыня на кровати оказалась лежащей поперёк.

– У тебя красивые копыта, – сказал Щеночек. Наверное, считал это бог знает каким комплиментом, но голос, звучащий тускло и бесстрастно, Наташку в восторг не привёл.