«Постояльцы черных списков»

Женатый парень Кирилл Бабков – получив зарплату, он зашел в принадлежащее армянам кафе и, не выпив еще и двухсот грамм, потерял кошелек; потерял или украли, он подумал, что украли и пошел за помощью в милицию; Кирилл сказал им: «у меня жена и ребенок», а они его в машину и в отделение.

Что же касается бородатого алкаша Константинова, то его взяли прямо в родном дворе. Повязали в шортах – приходивший посмотреть на задержанных капитан несколько раз за ночь сказал ему: «А с тобой мне вообще говорить не о чем. Потому что ты в шортах»; зычный оклик, верный глаз, ты не гопник? на хер вас; попавшего сюда так же из-за драки изнуренного апокалиптика Самолина до самого утра не отпускали тяжелые вздохи: «только-тоооолько жизнь в но-ооормальное русло стааала вхо-ооодить, а все уже под вопросом…».

Кирилл Бабков, представившийся обществу, как «Бомбей», от случившегося с ним беззучно расплакался, и Редин его успокаивал, мягко говоря: «Держись, мужчина – это ведь всего лишь начало»; тяжело вздыхавший Самолин был единственным, кто сумел сохранить при себе одну сигарету; ее берегли, как зеницу ока и передавали по камере с невоспроизводимым на воле трепетом.

Самолин рассказал сокамерникам о произошедшем вчера занимательном случае. Прошлым утром он устроился сторожем в крупный гаражный кооператив, и в один из гаражей пыталась заехать роскошная «Porsche Boxter» – раз за разом не попадала и билась об бетонные углы; у Самолина это вызвало некоторый интерес, и он осторожно постучал по стеклу.

На Самолина обратили внимание, и на вопрос: «я тут сторож, а вы что тут делаете?», смахивающий на миллионера водитель отхлебнул из бутылки рижского бальзама и, гулко засмеявшись, сказал: «что я тут делаю? Собственностью с судьбой делюсь. Слишком все у меня хорошо: не к добру это!».

Самолин дожидается очереди сделать свою затяжку, он пораженно говорит Редину: «ну, у людей и положение: даже собственностью с судьбой делиться приходится»; когда посреди ночи в отделение привезли проституток, Самолин уже прижимался к решетке и похотливо стонал: «деточки, мои сладенькие деточки, покажите дяде, славному доброму дяденьке, хотя бы покажите».

Легавые украли у Редина почти все деньги.

Они оставили ему лишь двадцать рублей плюс проездной на метро, и с утра Редин поехал подышать свободой в Александровский сад; возможно, его подтолкнули к этому проститутки.

Как-то ночью он шел с Арбата и, проходя по Александровскому саду, увидел множество спавших на скамейках женщин: пусть проституток, но с некоторыми из них он выпил водки и зевающе поговорил о заложенном в любой мечте нигилизме; они советовали ему говорить более обоснованно, но он пил водку и не без предостережения приговаривал: «не будите во мне человека, не надо вам во мне его будить»; на скамейках Александровского сада тем утром никто не спал, и найти на них свободное место совсем непросто.

Ногами на земле, всем остальным чуть выше, не кличь дьявола и не принижай архангела; позавчера Редин часа четыре бродил на Патриарших прудах: все скамейки полны, и практически на каждой по несколько девушке; посмотрев в их сторону, Редин тихо сказал: «Зимой вы все будете мои».

Девушки его расслышали и уничижительно покрутили у висков тонкими пальцами. Им же невдомек, что он имел в виду скамейки.

После громил, «Бомбеев», щедрых стражей правопорядка место на скамейке в Александровском саду Редин себе все-таки нашел, и он не скрывает облегчения, вы теряете меня… что?… часа на два… я засыпаю; замедлившись возле ослабшего измученного Редина, порывистая старуха с сопливым ребенком не обнаружили куда бы им присесть и старуха властно заявила:

– Места нам с тобой, Сереженька, никто не занял, но какое же это горе – мы вот у этого дремлющего молодого человека на коленях посидим.

Они разом… вдвоем… прикончу, тварей; они садятся Редину на колени. Старуха на одно, ее вертлявый внук приспособил под себя другое – Редин покрывается гусиной кожей, от старухи разит жареной рыбой; высунув мокрый розовый язык, ребенок показывает его Редину с отчетливым стремлением позлить.

Проведшего ночь в отделении Редина разозлить нетрудно; в скором времени рассвирепев, он схватил ребенка за язык – оттягивает. Ровно настолько, чтобы не оторвать.

Ребенок в мат и слезы. Старуха одобрительно улыбается.

– Самое оно, мужчина, так ему, – сказала она. – Он теперь на всю жизнь запомнит, как с чужими людьми паршиво.

Вскоре они ушли – долгожданный провыв к тишине, не о том говорящие деревья; соседями Редина стала молодая пара.

Девушка попросила Редина отодвинуться подальше в угол, и они с парнем принялись беседовать примерно так:

– Ты что? – спросил парень.

– А ты что? – переспросила девушка.

– Я ничего, а ты что?

– А ты?

– Я не ты, а ты что?

– Я-то я, а ты что?

Затем парень достал нож для резки бумаги и попытался отрезать ей крашеный локон. Ей смешно, и он продолжает, не останавливается, говорит:

– Сейчас я тебе шнурки развяжу!

Она смеется еще громче, он столь же не экономит на идиотском смехе, Редин уже готов проткнуть его жирную рожу безымянным пальцем и, чтобы кого-нибудь здесь не покалечить, с такой силой сжимает свои нечищеные со вчерашнего дня зубы, что голова Редина ходит ходуном.

Парень это заметил. С посредственной иронией в интонации он сумбурно спросил:

– Вы на этой скамейке не один, тут еще я со своей девушкой, но я с ней не только по раздельности, может быть, когда-нибудь и вместе: нам еще жить и жить, а вы мне ненароком не поясните, почему же у вас голова так регулярно дрыгается?

Сильнее… сжимать…. зубы… уже вряд ли возможно, но Редин их все-таки сжимает.

– Да так… – сказал он. – Болею я.

– Не заразно? – спросил парень.

Они засмеялись. Загоготав, еще больше духовно сблизились; делая все, чтобы разжать самопроизвольно сжимающиеся кулаки, Редин подумал: «я сжимаю зубы и кулаки… парень умрет… если я сумею сдержаться, сам от его имени свечку поставлю: во здравие его, чуть не накрывшееся».

Редин тогда сдержался.

Зашел, согласно данному себе обещанию, в церковь, поставил от его имени свечу: имени парня Редин не знал и поэтому, зажигая свечу, он повелевающе промолвил: «Не тухни, свеча – гори за того урода с жирной рожей, который сегодня утром только чудом не присоединился к завсегдатаям Склифа».

Посетив храм, Редин съел холодный хачапури и, воспользовавшись маршрутным такси, доехал до квартиры саморефлексирующей эпиляторши Светланы Власовой.

В ее квартире ни малейшего ветра: духота и отчаяние, исходящее из предположительной правды, что от них ее избавит лишь подтянутый, всему враждебный и еще не родившийся клоун с секирой; Светлана Власова лежит на диване.

Изредка она переворачивается, ничего не дожидаясь и никем не живя: ни Рединым, ни откуда-то появившимся ветром.

Ветер крайне вонюч, он появился непосредственно вслед за Рединым; Светлана Власова без труда догадывается, что никакой это не ветер – это Редин; придя к ней, он зубы пока так и не почистил: пребывающий в коридоре Редин расшатывает застоявшийся воздух своим несвежим дыханием.

Пришел, предварительно не позвонив; стоит в коридоре и если чего-нибудь от нее и хочет, то не говорит.

– Редин… – позвала его Светлана..

– Да, Света? – появившись перед ней, спросил он.

– Заканчивай, Редин, – умоляющим тоном сказала Власова.

– Не полегчало?

– Где уж там…

2

Мартынов трезв. Он вынужден, иначе молодая светлоглазая женщина, с которой он должен встретиться возле психиатрической больницы, не придет к нему и сегодня. Место для встречи она выбрала сама – сказала, что так ей удобней.

Она не больная, просто неподалеку живет.

Когда она пришла, Мартынов еще не ушел.