«Постояльцы черных списков»

После ее бормотания наступила вмещающая в себя минуту с шлейфом не вошедших в нее секунд пауза, оборванная ничем иным, как сиплым возгласом Алексея Фепланова:

– Сегодня же и познакомлю.

Анастасия Шаркинская несомненно почувствовала значительное воодушевление.

– Когда поедем?! – нетерпеливо спросила она. – Я могу прямо сейчас – соберусь, оденусь…

– Сейчас и поедем. Мне и самому приходило в голову тебя с ними познакомить, но в мою голову обычно приходит такое, что я и сам пытаюсь спрятаться от нее подальше. – Алексей Фепланов провел мокрой ладонью по беспрерывно потевшему лбу. – Заодно и благословение спросим.

Квартира его родителей находилась в Митино – от места их предыдущей беседы в Теплом Стане она была не близко, но Анастасию Шаркинскую это не пугало; известие о том, что они едут к родителям Фепланова спрашивать у них благословение позволило ей наконец-то ощутить себя понятой, и каждый миг их долгого пути казался ей дарованным небом.

Некупленным у него за последующие вслед за этим страдания, а как раз дарованным – пройдясь по квартире его родителей, Анастасия немного растерялась: в углах паутина, столы застелены газетами еще прошлого тысячелетия, зеркала и те занавешаны.

– И где твои родители? – спросила она.

– Да вот же они, – ответил Фепланов.

Привстав на цыпочки, Алексей снял со шкафа две керамические урны.

– Здесь они, мои милые, здесь, – сказал Алексей, – вот папа, а вот и матушка моя ненаглядная.

Обнажение – скорбь – цирк; Фепланов ставит урны между собой и Анастасией, поводит плечами и вынимает из принесенного с собой пакета бутылку «Пшеничной», копченую колбасу, разорванную упаковку сулугуни; накапав себе третью рюмку, Фепланов налил первую для Анастасии.

Шаркинская уже заметно дрожала.

– Твои родители, – сказала она, – люди тебе, конечно же, не чужие, но они что… так и будут на столе стоять?

– Ну, не обратно же их убирать, – сказал Фепланов. – Пусть старики порадуются… их сын привел знакомить с ними свою любимую женщину!

Алексей Фепланов улыбается ей не как кому-то второстепенному. Анастасия Шаркинская рывками отодвигается от стола.

– Меня трогает твоя забота, – протянула она, – не обо всем, не обо мне, но бог с тобой. А твои родители, Алеша, наверное, и жить с нами… теперь станут?

– Само собой, они же мои родители, не впустую же они столько лет без внимания маялись. – Чтобы Анастасия с ним случайно не чокнулась, Алексей спрятал свою рюмку в кулак. – Давай-ка мы с тобой за них выпьем. Пожелаем им уже в ближайшее время на внуков взглянуть.

Упав с вконец расшатавшегося стула на липкий линолеум, Анастасия Шаркинская вспомнила свой старый зарок никогда не жить с родителями мужа.

Она подумала: я должна уйти – сегодня слишком много тайного стало явным, слишком много….

Анастасия покидала Фепланова, не вставая.

– Ты куда ползешь? – спросил Алексей.

– Куда-нибудь, – прошептала она.

Шаркинская уползла – схватившись чуть погодя за мстительно разнывшуюся голову, Фепланов выбежал за ней на улицу. Он опомнился, но было уже поздно.

Поздно и для него, и для всех; двадцать минут первого – Алексей Фепланов зол и на нее, и на своих родителей, мимо Алексея проходят двое высоких мужчин, и Фепланов идет за ними; второй из них – Редин, которому накануне приснился сон.

В этом сне он не открывал глаз, даже когда ему сказали: «я потерял ногу – одну и еще одну»; Редин вздохнул, негромко говоря: «я вам очень сочувствую», и услышал: «Не беда – они далеко не последние»; открыв глаза, Редин увидел перед собой ужасное чудище.

Закуйте меня в железо, подчиняйте, вертите, собирайте урожай непогоды и не кидайтесь на стены от повсеместно нарушаемого патриархата – хватит цепляться за сытный ужин и мягкую кровать. Лучевой терапии не распутать клубок моих мыслей. Алексей Фепланов спросил у Редина:

– Вы видите? Замечаете, что впереди вас продвигается значительный человек?

– Ну, вижу, – ответил Редин.

– Так, я очень опасаюсь, – сказал Фепланов, – как бы он меня не прирезал: у нас с ним свои недоразумения еще по Клину и Торжку. Вас они не касаются, но вы никак не производите впечатление законченного подонка – можно я спрячусь от него за вашей широкой спиной?

Человек, которого Фепланову, по его словам, приходится опасаться, за два метра и около полутора центнеров: если у него в этой жизни и есть какое-нибудь призвание, то только играть, иже стоять насмерть в непроходимом центре защиты команды по американскому футболу.

– Я спрячусь? – еще раз спросил Фепланов.

– Да пожалуйста, – не стал возражать Редин.

Поклонившийся Фепланов спрятался, но не прошло и пяти секунд, как он высунулся и поверх плеча Редина грозно прокричал громадному человеку:

– Эй, здоровый – я твою маму и так, и этак!

Резко обернувшийся громила прячущегося Фепланова не увидел.

– Это ты тут про мою маму орал? – спросил громила у Редина. – Ты или не ты?

– Не я, – ответил Редин.

– А кто?

– Я никого не слышал, – попытался солгать Редин. – Вы говорите, и я вас слышу, а тогда никого. Вам, наверное, послышалось.

– Ну, ну…

Редин воспитан в ежовых рукавицах сострадания к заведомо более слабым, и ему показалось позорным выдавать этого маленького человека – у Фепланова собственные резоны.

Алексей вновь не додумался смолчать:

– Ты выше и толще, но я силен своей третьей ногой, йе-йе, йе-йе! Я ей и твоего папу натягивал!

Теперь уже Редин собирался Фепланова придушить, но не успел; выкрикнув о третьей ноге, Алексей мгновенно исчез в близлежащем кустарнике на двух оставшихся и не столь зависимых от эрекции.

Редин остался с громилой один на один.

Уговаривать его сдержаться от бойни представлялось Редину невозможным, и они с ним сцепились, очень плотно обрабатывая друг друга обоюдной неуступчивостью – приехавшей забирать их милиции и той немало досталось.

Громилу выпустили из отделения в тот же час.

«Счастливого пути вам, Виктор Андреевич, простите моих подчиненных: не разобрались, дали маху, лишатся премии, ответят»; Редин провел там всю ночь – вместе с ним в обезьяннике ночевало еще четверо.

Немолодой таджик без документов.