Помнит только он

Тихону вдруг страшно захотелось курить. Голова его кружилась, щёки горели то ли от выпитого, то ли он просто наконец-то согрелся. Он подхватил вилкой квашеной капусты, сунул её в рот и встал. Сделав пару шагов, Тихон понял, что выпил лишнего: его пошатывало, веки были тяжелыми, голова гудела. Голоса сидящих за столом сливались в однородный шум. Он подхватил свою куртку, пробормотал что-то про «покурить» и вышел.

На улице стоял плотный туман и была непривычная для горожанина тишина, только где-то в середине деревни перекликались собаки. Тихон сунул в рот сигарету, но к горлу подкатил ком, и он подумал, что закурить сейчас – не лучшая идея. Втянул носом морозный воздух и посмотрел вверх в надежде увидеть звёзды. Небо было затянуто серой пеленой.

«Сыщик! – усмехнулся он про себя, – вот уж действительно, приходится блуждать в потёмках, собирая историю семьи по крупицам. А ведь ещё вчера был уверен, что знаю каждую дату и каждое имя!..»

Но теперь прабабки Анны не было, она лежала на кладбище уже семьдесят лет, а прадед прожил целую неизвестную Тихону жизнь с Ниной. Кем была она ему? И как связана она со смерью прабабушки, исчезновением Даши?

Тихон вдруг вспомнил страшные истории про ведьм, которые колдовством привораживали мужчин, разрушали семьи проклятьями и всё в том же духе. Ему представилась Нина в образе панночки из гоголевского «Вия»: вот она в белом балахоне с чёрными распущенными волосами стоит перед крыльцом и шепчет заветные слова, вертится вокруг себя и плюёт на восток…

Скрипнула дверь, и до Тихона донёсся гул нетрезвых голосов.

– Тихон, тут? – услышал он голос Людмилы за спиной.

– А? – он обернулся. Людмила была в куртке и шарфе. Она обернулась и крикнула в дом: «Он на улице!» – и вышла.

– Потеряли тебя, – голос Люды был хрипловатый.

– Вот как, – хмыкнул Тихон, – да я тут, курю.

– Да я вижу, – хохотнула Люда, – Мама говорит, что мы играли в детстве, но я этого не помню, а ты?

– Я, честно говоря, вообще ничего не помню, – произнёс Тихон с долей понятной только ему самоиронии, – Ты здесь живёшь?

– Да, вот в этом доме, – она показала рукой силуэт дома по соседству. – Родители живут на горе, ну, в середине деревни, а бабуля здесь. Ну и я с ней, то-сё, помогаю.

– Понятно! – Тихон помолчал, – Работаешь? В городе?

– Да нет, – Люда закурила и выпустила дым, – Тут и работаю, фельдшером.

«Как Даша», – грустно подумал Тихон. Из сеней послышался гул голосов и скрип половиц.

– Я чего вышла-то… – спохватилась Люда.

– Покурить?

– Ну это тоже, – она засмеялась, – Пойдём мы уже! Наготовили мы с мамкой, а что-то никто ничего не съел!

– Ой, слушай, спасибо вам огромное… И блины, и всё… было очень вкусно!

– Да ничто и съели! – продолжила Люда, – Ох, и напились там все!

– Бывает!

– Ты сам-то ничего? Сможешь мне помочь бабулю дотащить?

– Само-собой! Сейчас?

– Люда, бабушка готова! – крикнула Галя из сеней, – забирайте!

– Сейчас! – ответила Люда Тихону, и они вошли в дом.

Старуха Майя сидела на ступенях в сенях закутанная в платок и в распахнутом настежь пальто. Люда подхватила её с одной стороны, Тихон с другой, и, опершись на их руки, старушка поднялась на ноги и потребовала свою палку. Люда заметалась по сеням, заглянула в избу, наконец, палка нашлась, и Майя вцепилась в неё мёртвой хваткой.

– Люд, помоги мне со стола прибрать, и пойдём! – попросила Галя. В дверной проём горницы было видно, как отец, Митрич и Владимир продолжают сидеть за столом. Тихону они напомнили сонных мух, которые просто не могут двигаться с обычным проворством. Владимир тяжёлым языком что-то вещал про своего знакомого, который отправился в отпуск на Донбасс, про «вертушки» и Новороссию. «Интересная ночка нам предстоит!» – подумал Тихон, но из задумчивости его вывел по-прежнему громоподобный голос Майи, которая крепко держала его левой рукой за рукав.

– Пошли что ли? – вопросила она.

– А Люда… – он посмотрел по сторонам в поисках девушки.

– Не маленькие, на кой нам Люська? – объявила старуха, – Идём! По ступенькам мне помоги только.

Тихон помог старушке влезть в сапоги, спуститься с крыльца. Он был даже рад чем-то заняться и снова выйти на улицу: перспектива пьяных бессвязных разговоров его не прельщала.

Медленно и спотыкаясь они вышли на дорогу и доковыляли до калитки соседнего участка.

– Вот и моя усадьба! – переводя дух произнесла Майя. Дом был как будто зеркальным отражением дома Егоровых, только выглядел гораздо опрятнее. Старуха проследила за взглядом Тихона и добавила, – Нинкин был дом. Тут она родилась и жила, пока они с Тихоном не съехались.

Они подошли к крыльцу, старушка остановилась и сильнее оперлась на Тихонову руку.

– Погоди с минутку! – она тяжело дышала, – Бабке уже девятый десяток, ух. Раньше-то я любого мужика перепить могла! – она захихикала, потом нахмурилась, – Ты на крылечко мне помоги взобраться ещё, а там уж я дальше сама.

Майя открыла дверь и, держась обеими руками за деревянные стенки узкой лестницы, стала подниматься на террасу. Тихон неуклюже шёл за ней, реагируя на каждое отклонение в сторону.

– Свет-то зажги! – приказала Майя, – Там, слева.

Тихон нащупал старый выключатель, на террасе загорелась лампа в бумажном абажуре.

Терраска была маленькая и опрятная. У внешнего окна, выходящего на дорогу, стояла металлическая кровать, в углу рядом с ней – трёхэтажный старый шкаф со стеклянными дверцами, внутри которого выстроились в ряд фарфоровые поросята, хрустальные салатницы и старые фотографии. Перед кроватью стоял покрытый кружевной скатертью круглый стол и несколько таких же старых, как и у Егоровых, стульев. Охнув, старуха села на большой кованный сундук у входа.

– Ну вот и дошли, Господи помилуй! – выдохнула Майя и стала стряхивать с ног тяжелые сапоги. Взгляд Тихона скользнул по содержимому шкафа и остановился на выцветшей чёрно-белой фотографии: молодой – лет тридцати, не больше – Тихон Петрович с Колькой. Но внимание Тихона привлекла молодая женщина, которую обнимал прадед и к которой прильнул маленький Коля.

– Можно? – спросил Тихон Майю, и не дожидаясь ответа, отодвинул стеклянную створку и достал фотографию. На обороте каллиграфическим почерком было выведено: «Майке от Нины Егоровой на добрую память. 5/VII 1947 г.».

«Так вот ты какая, Нина!», – подумал Тихон, рассматривая девушку на фотографии. Совсем не панночка. Тёмное платье в горошек с белым воротничком, яркие губы и обведённые тушью большие глаза, блестящие светлые волосы заплетены в две тугие косы, правильной формы красивые брови, чуть вздёрнутый нос, пухлые щёки с ямочками…

– Ниночка моя, – вдруг проговорила старуха, и Тихон с удивлением взглянул на неё, – золотой был человечек!

В голосе Майи сквозила неподдельная нежность, глаза её заблестели.

– Как они познакомились с прадедом? – неожиданно для себя спросил Тихон, и старушка посмотрела на него так, будто только сейчас обнаружила его присутствие.

– Как-как! – крякнула она, – тут все друг-друга знали! А они соседями были. До войны-то у каждого своя семья была, а после… – Майя протяжно вздохнула, – охо-хо-хо-хо! Родители Ниночкины померли, остался только братишка-дурачок, и того-то фашисты… – старуха махнула рукой и пожевала губами. Тихон напряжённо ждал продолжения. За окном скрипнула дверь Егоровского дома, послышались голоса Владимира и Митрича, потом ругань Гали…

– Я-то только в сорок седьмом году тут поселилась, но то, что Нина рассказывала… да и не только Нина! Лютовали тут фашисты, половину деревни пожгли, и баб, и детей малых, никого не жалели! Потом-то их самих, как собак бешеных, всех побили, но не осталось ни у Нины, ни у Тихона никого, кроме Кольки – деда твоего то есть. И стала она ему вроде как старшей сестрой, а потом и мачехой. Она ж его и растила, Нина! – ударила себя старуха кулаком в грудь, – Тихон-то когда вернулся, он совсем не свой был из-за жены-то, всё себя винил в том, что не уберёг…

– Как же он мог уберечь, когда на фронте был? – осторожно спросил Тихон, уже зная ответ. Уберечь он должен был ценой собственной жизни, да только что-то пошло не так…

– Да вот мог бы, втемяшил себе в голову… Я-то почему знаю ещё? Нина сильная была, но без слёз-то всё одно никак, так она мне душу-то и раскрывала. Нечасто, но бывало, да! Так вот…