Помнит только он

Хлопнула дверь, и Люда в три шага поднялась по ступенькам.

– Уф! Ну вот и я! – бодро сказала она, – Вы не сильно-то продвинулись! – она окинула взглядом Тихона с фотографией и бабку в одном сапоге. – Болтаете, значит?

Старуха поджала губы и стала стаскивать с себя второй сапог. Тихону стало неловко.

– Давайте, помогу, – Тихон положил фотографию на стол и кинулся стаскивать сапог с Майиной ноги. Управился он быстро, и, выпрямившись с сапогом в руках, чуть не налетел на Люду. – Вот! – пробормотал он и почувствовал, как покраснели щёки.

– Спасибо, Тихон! – Людмила отступила на шаг и взяла из его рук сапог. – Дальше мы сами, – и, увидев его замешательство, многозначительно добавила: – тебе там тоже есть, кого уложить!

– Бабуль, спать-то не пора? – она наклонилась к Майе.

– Пора, внучка. Мы тут Ниночку вспомнили, какая она золотая была, сколько всего на её долюшку выпало… – старуха зевнула, а Тихон поразился, как смиренно и даже по-детски говорила с Людой эта суровая женщина.

– Ну я пошёл тогда… – сказал Тихон и вдруг вспомнил про фотографию, – Баба Майя, можно я одолжу эту фотку?

– С возвратом! – проскрипела Майя. Тихон сунул фото в карман и помог ей подняться, подхватив с одной стороны.

– Всё-всё, дальше сами! – ещё раз повторила Людмила, – спасибо за помощь!

– Да… Тебе спасибо! Доброй ночи!

– Увидимся!

Вернувшись в дом, Тихон обнаружил, что все уже разошлись, а за занавеской вовсю храпит отец. Вечером он не заметил маленький потёртый горчичного цвета диван в углу избы, но теперь увидел, что он застелен чистой постелью. На диванчике, явно коротком, лежала пара подушек и огромное пуховое одеяло. Мысленно поблагодарив Галю, он разделся, нашёл выключатель, чтобы погасить свет и лёг.

Постель была теплая, но отсыревшая. Как ни старался Тихон, он долго не мог принять хоть сколько-нибудь удобное положение и вытянуть ноги. Все суставы его ныли, а стоило закрыть глаза – голова начинала бешено кружиться. Ворочаясь, он думал о Нине, о внезапно выжившем прадеде, похоронах, словах отца, Люде… Затуманенный мозг его пытался соединить всё новое воедино, старался понять, что же произошло в том далеком сорок втором году, из-за чего же сейчас Тихон лишился привычной ему жизни и семьи.

«Нужно будет обязательно расспросить бабку Майю о Нине и о том, что же произошло с моей прабабкой, – думал он, – завтра, первым же делом».

Отец всхрапнул так, что, казалось, затряслись старые стены сруба. Но Тихон уже провалился в сон, томительный и беспокойный.

Глава пятая

Нина

Какая красивая Нина была в тот июньский день сорок пятого! Было солнечное и безоблачное воскресенье. Колька ворвался к ней с громким восторженным криком «Нина-а! Бежим папку встречать!», а она, как назло, именно сегодня заспалась!

– Не галди, Колька, – сонно крикнула она мальчику, по-кошачьи потянулась и, в мгновенье стряхнув остатки сна, вскочила на ноги, – бегу уже!

Нужно было спешить, а то Колька ещё убежит без неё. Шесть лет, а такой прыткий, что сладу с ним нет! С тех пор, как по радио объявили победу, они с Колькой каждый её выходной ходят к лесу «встречать». Нина с трепетом ждала дня, когда Колькин папа – Тихон Петрович – вернётся. Что-то будет? Как они с Колькой?

За последние два с лишком года они – девятнадцатилетняя Нинка и соседский мальчишка Колька – много пережили горя и стали неразлучными, потому что больше друг у друга никого у них и не было.

Нинка поспешно нырнула в тёмно-синее в белый горошек платьице, натянула чулки, впрыгнула в лакированные ботиночки и на миг остановилась перед зеркалом, застёгивая жемчужную пуговку на белом воротничке. Красивая она? Пухлые губки, блестящие карие глаза, изогнутые правильной дугой брови… Ресницы только могли бы быть и подлиннее, вот хоть, как у Кольки…

– Ни-ин! Догоняй! – уже стукнул в окно за белой занавеской Колька, – А не догонишь, всем скажу, что ты тетёха!

– Сам ты тетёха! – прыснула Нинка. Посмотрела на доставшиеся по наследству от мамы блестящие коричневые туфельки, на секунду замешкалась, впрыгнула в старые калоши и выбежала на улицу.

Колька убежал вперёд, и Нинка ускорила шаг. Дорога шла по деревне, вверх на холм, и Колька уже добежал до середины и остановился. Он стоял и переминался с ноги на ногу.

«Гусей боится», – хихикнула про себя Нинка. Через пару минут она нагнала мальчика. Он стоял и смотрел вперёд – туда, где между рядами изб открывался вид с холма на поле до леса.

Нина прикрыла глаза от слепившего глаза солнца. От затенённой стены леса отделился крошечный силуэт и стал пробираться сквозь зелёную реку молодого овса. Мужчина в солдатской шинели, мешок за широкими плечами… Даже издали она узнала статную его фигуру, поворот головы и то, как он еле заметно поводит плечами при ходьбе… Она почувствовала, как защипало глаза. «Ну, дура, не вздумай реветь!»

Колька неуверенно теребил рукой оборки Нинкиной юбки. Девушка взяла его ладошку в свою.

– Ну чего же ты, Колька! Папка твой вернулся! – она смахнула слёзы и состроила хитрую весёлую морду, – Бежим?

Босоногий мальчишка и девушка в старых калошах, поднимая пыль, бежали с холма. Колька кричал «Папка! Папка-а-а!», он хотел, чтобы все-все-все знали о его счастье, и тоже были счастливы так же, как и он в этот солнечный и ветреный июньский день!

Солдат тоже увидел их и побежал навстречу.

На краю деревни, там, где за двумя сгоревшим избами простиралось зелёное поле, они встретились. Колька с разбегу прыгнул вперед, и отец подхватил его, прижал к себе и закружил. Нина, остановившаяся в двух шагах, нерешительно остановилась, принимая какое-то решение, ещё раз смахнула слёзы и с улыбкой прерывисто вздохнула.

Теперь у Кольки всё будет хорошо… «И у Тихона Петровича тоже, – прозвучал голосок где-то у неё в голове, – найдёт себе новую жену-красавицу. А ты, Нинка, живи себе дальше сохни…». Дурацкие, совсем не подходящие к встрече мысли лезли ей в голову. Сердце предательски трепыхалось в груди, и Нинка вдруг поняла, как дорог ей был этот высокий сильный солдат с широкой улыбкой. Она не раз представляла себе, будто не Аннушка его жена, а она, Нина, и как он приходит с работы домой, целует, говорит «Ну здравствуй, Нинуша моя…»

Ей хотелось обнять его так же крепко, как Колька, прижаться к нему всем телом и никогда не отпускать.

– Здравствуй, Нина! – услышала она голос Тихона. Он смотрел на неё и улыбался, как будто всё понимал. В его глазах была и радость, и тоска одновременно. Нина подошла ближе и тихо обняла их с Колькой. Она ощутила, как тёплая тяжёлая рука Тихона легла на её спину, и сама крепко-накрепко прильнула к нему. Теперь она точно знала, что дальше у них всё будет только хорошо.

* * *

Голова трещала так, что Тихону захотелось тут же опять забыться сном, но уже не получалось. Его мутило. Он приоткрыл глаза: было темно и тихо, если не считать сопения отца за занавеской. О том, чтобы заснуть, не было и речи, его организм, пропитанный алкоголем, требовал срочно найти туалет и воды. Тихон вылез из-под тяжёлого одеяла и посмотрел на часы: семь утра. Он натянул джинсы, сунул ноги в первые попавшиеся растоптанные ботинки и, накинув куртку, выбежал в сени. Тут его ожидал сюрприз, потому что туалета, каким он помнил его в своей прошлой жизни, не было: выбежав в низкую дверцу справа от лестницы, он оказался в тёмном сарае с запертой на засов амбарной дверью. Чертыхаясь, Тихон вернулся в сени и выбежал из дома на крыльцо. Терпеть уже не было сил, и, озираясь по сторонам в непроглядной темноте, он справил нужду прямо со ступеней. Стало легче.

Небо ещё было тёмное, а снег, казавшийся вчера таким постоянным, сошёл на нет. Тихо моросил дождь, с голых ветвей деревьев скатывалась и ударялась о землю вода, и везде – сверху, слева, справа, в двух шагах и издалека – слышался шум множества капель.

Единственный фонарь освещал дорогу и часть сада, отделяя еле заметные тени от тёмного сырого ковра травы.

Тихон, зная, что сигарета ударит в голову, всё же не смог устоять перед искушением и закурил. Чуда не произошло, первая же затяжка вызвала тошноту и головную боль. Он вдохнул сырой утренний воздух и вышел из-под навеса. Крошечные капли мороси освежали, ему стало легче. Он сделал несколько шагов к изгороди и увидел за ней, в свете уличного фонаря обелиск.

Он знал его, этот памятник его прадеду, спасшему деревню… Спасшему ли? Тихон вышел за калитку и ускорил шаг. Чем ближе он подходил к монументу, тем яснее ему становилась новая картина произошедшего здесь семьдесят лет назад.

Прошлое изменилось, в шестерёнки истории попала какая-то песчинка, которая затормозила и изменила весь ход её механизма. Прадед выжил, но ценой этому стали жизни его односельчан. Прадед не стал героем, не увёл проклятых фашистов на болота, и они пришли сюда… Тихон подошёл к белому увенчанному красной звездой обелиску.

«Жителям деревни Богатово, павшим в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками», – прочитал он. Дальше шёл длинный список из двух с лишним десятков фамилий, и Тихон мигом увидел среди них имя прабабки: «Егорова А.Ф.»…

«Знать бы фамилию Нины, наверное, и её семья тоже тут…» – покачал головой потрясённый Тихон. Он дотронулся рукой до выбитых на обелиске букв, желая убедиться в том, что глаза не обманывают его. Значит, всё вокруг – правда, реальность… И только он один – то ли чокнутый, то ли какой-то аномальный артефакт из другой реальности, параллельной истории. Голова кружилась, во рту было сухо и гадко.

Тихон почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Пятна света от фонаря лежали на покосившемся заборе, высвечивали отдельные голые ветки и деревянную клетку окон веранды Майиного дома. Старуха Майя наблюдала за ним из темноты своей террасы. Её лицо было серым, в сумеречном полумраке оно было еле различимо. Заметив, что Тихон увидел её, старуха коротко стукнула костяшками пальцев в стекло и поманила его скрюченной ладонью.

Тихон поднял согнутую руку над головой, кивнул и подошёл к калитке. Старуха знаками пригласила его зайти и подойти к двери. «Там же ступеньки, – сообразил он, – она не может спуститься!».

– Доброе утро! – произнёс он, открывая дверь веранды, и поразился, насколько хриплый у него голос.

– Доброе! – проскрипела Майя, – Принеси водички, внучок? – она кивнула на два пластиковых ведра, стоявшие там же на веранде.

– Конечно! – сказал Тихон и подхватил вёдра одной рукой, – колонка… – он кивнул в противоположную обелиску сторону и вопросительно поднял бровь.