Помнит только он

Спустя час Тихон сквозь мутное лобовое стекло заметил вдалеке свою остановку и, прочистив горло, постарался как можно громче попросить водителя остановить «у поворота на Богатово». Когда-то там даже стоял знак «Богатово – 2 км», но уже лет десять назад его кто-то свалил и унёс: то ли ураган, то ли неумелый гонщик, то ли рукастый деревенский куркуль.

Глядя автобусу вслед, Тихон поправил на шее шарф, и ещё раз подумал, что, как обычно, недооценил всё коварство ноябрьской погоды за городом. Если в Москве было сравнительно тепло, то здесь, в Псковской области, зима уже вовсю вступила в свои права. Заснеженные лапы елей были недвижимы, а студёный ветер с дороги как бы толкал Тихона поскорее скрыться в тёмной лесной арке, где, еле заметная, пролегала грунтовая дорога, ведущая в деревню. Постояв ещё с минуту на обочине, стараясь надышаться непривычно морозным и свежим воздухом, Тихон двинулся по грунтовке.

Эту дорогу он знал как свои пять пальцев. В лесу она круто поворачивала направо, делала петлю влево, потом, спустя шагов тридцать, снова круто поворачивала – теперь уже вправо, где расширялась, великодушно предоставляя путнику выбор, с какой стороны обойти огромную лужу, которая была неизменна во все времена и в любую погоду. Тихон с улыбкой вспомнил, как они с Дашей на спор прыгали в эту лужу, представляя, что, прыгнув в неё, они провалятся в потусторонний мир…

Обогнув покрытую коричневым льдом лужу, Тихон остановился, прислушиваясь к тишине. Ощущение сказочности всегда появлялось у него при виде зимнего леса: искрящиеся снежинки, скрип старой сосны на ветру, звук разбирающей свои запасы белки. Хрипло и важно где-то высоко прокаркал ворон. Тихону нравилось различать голоса птиц, этому его тоже научил дедушка во время долгих, но увлекательных прогулок по лесу. Дед умело насвистывал, поразительно точно подражая птичьим голосам, и Тихону казалось каким-то волшебством, что к ним уже через какие-то минуты подлетала любопытная гаичка или встревоженный появлением невидимого соперника зяблик.

«Что ж, лужа по крайней мере на месте!» – мысленно вернулся из воспоминаний Тихон, – «Вот уж не думал, что она станет чем-то определяющим мою реальность».

Дорога вела мимо деревенского кладбища, последний раз он был там прошлой весной, в годовщину смерти деда. Деда похоронили здесь, на родине, рядом с мамой и младшей сестрой, Дашиной бабушкой. В ту годовщину они собрались всей семьёй, и, наконец, установили памятник – общее надгробие для всех троих. Был май, птицы пели на все лады, и в их чириканье, посвистах и трелях Тихон нашёл тогда некоторое утешение. Будто бы пернатые помнили и любили его деда, и теперь принимали его в новый чудесный мир, где дедушка воссоединится с родителями. Самка зяблика – серенькая птичка, села на чёрную плиту. На верхней части её была выгравирована фотография прабабки Тихона – сухой строгой старушки с большими карими глазами и пепельного цвета волосами, подстриженными «под мальчика». «Егорова Анна Фёдоровна. 1919–1999». Ниже были фотографии Дашиной бабушки и Тихонова деда – Тамары Тихоновны и Николая Тихоновича. Первая, на фотографии – почти точная копия матери, только улыбается их общей с дедом, «отцовской» улыбкой, умерла в 2005. Дед же пережил сестру на шесть с половиной лет.

Тихон свернул на кладбище. Занесённые первым снежком оградки, кресты и могильные камни были ему хорошо знакомы: некрополистика была одним из инструментов живого генеалогического поиска, он даже составил список всех погребённых здесь родственников в своё время… Список пропал, но хотя бы могилы, как вещественное доказательство его здравомыслия, стоят на своих местах. Тихон пробирался по лабиринту оградок к большой чёрной плите дедовой могилы. Он видел его фотографию, но уже издали заметил что-то такое, отчего участился его пульс, а запястья свело лёгкой судорогой. Не всё было на своём месте…

Кто-то схватил Тихона за перекинутую через плечо сумку, он вздрогнул, инстинктивно дёрнулся вперёд, но в ту же секунду увидел, что просто зацепился ею за повалившийся на чьей-то могиле металлический крест. Тихона бросило в жар, воздуха стало не хватать…

Плита была на месте. И дед был, и прабабка. Но только никакой Дашиной бабушки не было! «Это уже мистика какая-то! Чертовщина, твою мать!» Тихон потёр пальцами виски, вытер горящий лоб. Он неуклюже переступил через оградку, споткнулся, плюхнулся на колени перед плитой, и стал смахивать ладонями прилипшие к камню пожухлые листья и снег. Глупо и без толку. Ни фотографии, ни надписи не было. Даже следов их существования. Тихон поднял взгляд: вместо прабабушки с фотографии на него смотрела девушка с большими грустными глазами. Он не понял, как это может быть, и кто она, но перевёл взгляд на выгравированную надпись…

«Егорова Анна Фёдоровна. 1919–1942».

Сорок второй год! По этой извращённой логике его прабабка умерла в сорок втором году, тогда же, когда погиб и её муж… Тётя Тамара – сорок второго года, то есть она не родилась, или умерла в младенчестве… Получается, если не было тёти Тамары, то и Даши не могло существовать!..

Тихон сидел на лавочке в крохотной клетушке могильной оградки. Большими хлопьями неспешно падал снег. Птицы, углядев нового персонажа на безлюдной кладбищенской сцене, с любопытством подлетали поближе к человеку и, наклонив голову, осторожно рассматривали его: не принёс ли он чего-нибудь съестного по старинной традиции?

Синица – «Самец большой синицы», – автоматически отметил Тихон, – подобралась к нему совсем близко, и нетерпеливо, даже требовательно чирикнула.

– Будем рассуждать логически, – обратился он к синице, и вдруг вспомнил запах Дашиных волос, её самый прекрасный на свете голос… – Даша существовала, как и её мама, её бабушка, наша прабабушка… А теперь о них помню только я. Так?

Птица наклонила голову и снова чирикнула.

– Самым правильным объяснением с точки зрения науки будет то, что я сошёл с ума. Галлюцинации – раз! Нарушение памяти – два! Помню то, чего не было, или вижу то, чего нет… – Тихон горько усмехнулся. – Впору ехать сдаваться в психушку.

Синица снова согласно чирикнула, мол, давно пора!

– И разговариваю с птицами. «Шизофрения!» – чётко и по складам произнёс Тихон, и сам поразился, как чужеродно здесь звучит его голос. Поняв, что от сидящего на лавочке человека ждать нечего, птица вспорхнула, но далеко не улетала, усевшись поодаль на соседнюю оградку.

Но нет, будь он сумасшедшим, то в этом бреде не было бы никакой системы. И уж точно, что он не стал бы анализировать себя и сомневаться в своём здравомыслии, даже если бы увидел здесь пещерного медведя вместо воробья. И не сходят с ума одним днём!..

– Насколько я знаю, конечно, – пробормотал себе под нос Тихон.

Действительно, если отбросить полную бредовость происходящего, то во всём, что случилось с ним за последние сутки, Тихон не мог не видеть поразительную системность. Реальность изменилась не вся, а только та, что касалась его семьи, и все нити вели к прадеду, в трагический сорок второй год. Привыкший искать причинно-следственные связи между событиями прошлого, он при этом практически никогда не фантазировал на тему альтернативности истории и всего такого прочего.

Конечно, он был знаком с творчеством «альтернативщиков» вроде тех, что видели во всём мировой заговор историков. С друзьями они не раз угорали над этими теориями, по которым триста лет назад злодеи-историки подделали все летописи, чтобы переписать историю. А потом, видимо, закопали по всему миру миллионы артефактов, разложив их по археологическим слоям так, чтобы даже комар носу не подточил.

Тихон точно знал, что системно фальсифицировать историю невозможно – слишком много несвязанных между собой источников нужно было бы изменить. И кому это могло бы понадобиться? Уничтожить наградные документы его прадеда, влезть к нему в дом, чтобы похитить его личные письма и фотографии, а потом ещё прибыть сюда, на это богом забытое кладбище, и провести здесь целую операцию по замене надгробного камня? Не говоря уже о том, что было бы невозможно заставить маму забыть обо всех родственниках!

Значит… «Нет, осторожно, Тихон, это ненаучная зона!». Он поднялся, отряхивая порядочно нападавший на него снег, глубоко вдохнул. Руки, покрасневшие от снега и холода, еле заметно дрожали.

Он помнил, как на одной из лекций по истории России их профессора – высоколобого и серьёзного доктора наук – кто-то спросил, по какому пути пошла бы история, если бы не трагическая гибель царского премьер-министра Столыпина в Киевском театре в 1906 году. «История не терпит сослагательного наклонения, молодой человек!» – наставительно провозгласил он, а потом заложил руки за спину, причмокнул и не без удовольствия начал рассуждать о том, что не случилось бы ни первой мировой войны, ни революции, ни большевистского переворота.

Конечно, история не просто терпит, но и нуждается во всех этих «если бы». На них держится аналитическая её функция и все причинно-следственные связи событий. Другое дело, что большинство таких связей гипотетические, и учёный обязан отделять факты от гипотез, чего дилетанты, конечно, не понимают и не делают…

Тихон приоткрыл, насколько было возможно из-за снега и листьев, калитку ограды и протиснулся в образовавшийся проём. Нужно было идти в деревню и если не найти Дашу, на что надежды у него уже не было, то по крайней мере добыть факты. Факты, которые опровергнут родившуюся в его голове безумную гипотезу.

Глава третья

Чужая деревня

Кладбище и деревню разделяла широкая полоса поля, которое, как помнил Тихон, всегда засеивали свёклой или картошкой. Но теперь, когда в деревне остались почти одни только старики, природа взяла своё, покрыв поле кустарником и тоненькими берёзками. О том, что где-то за ними, километрах в полутора, живут люди, сейчас говорили только извилистая разбитая дорога и едва слышимый аромат печного дыма.

Потянув носом воздух, Тихон ощутил новый прилив сил и воспоминаний: о деревне, бане, развешанных за занавесью печной лежанки сушиться грибах, извечных полосатых половичках и тысяче неуловимых запахов, звуков и прочих мелочей, из которых и складывался для него образ дома.

Тихону казалось, что знает здесь каждый поворот, каждый домишко, но, пока он шагал по дороге сквозь молодой пролесок, иллюзия эта рассеивалась, растворяясь в ноябрьском воздухе, как печной дым.

Итак, размышлял он, всё выглядит так, будто кто-то или что-то изменило прошлое. Звучало это безумно, но пока это была единственная его гипотеза. Берёзки отступили, и Тихон поразился, как близко оказалась деревня: он буквально наткнулся на первый забор. «Еще лет через десять лес совсем поглотит её», промелькнуло у него в голове.

Дорога шла в гору, и вся деревня сгрудилась вокруг неё на широком, стоящем дугой холме. Из редких печных труб поднимались на встречу падающему снегу тонкие струйки дыма, расцветавшие над деревней и тающие на ветру. Ребёнком деревня казалась ему гораздо больше: настолько, что он и «банда» могли позволить себе относиться к ребятам с «того конца» как к чужакам. Может быть, это было просто детское восприятие, а может быть, деревня и правда стала меньше, ведь только глухой не слышал про вымирающие сёла… Издалека послышалось рычание мотора, и в тот же момент из-за склона холма на дороге появился мотоблок с двумя ездоками. Приблизившись к нему, они чуть притормозили, как бы оценивая, какого приветствия он заслуживает. Один из них, лет шестидесяти, показался Тихону знакомым. Большой живот обтягивала серая видавшая лучшие времена олимпийка, поверх которой был накинут ватник такого же серого цвета. Тихон перевёл взгляд на его попутчика: это был молодой, лет тридцати, поджарый мужик в спортивном костюме, надетом поверх шерстяной кофты с горлом. Между ног молодой держал большой полипропиленовый мешок, из которого торчали лопаты и ломик.

Когда мотоблок поравнялся с ним, Тихон в рассеянно кивнул старшему, но тот лишь сурово посмотрел на него. Молодой поднял руку в ленивом приветствии. Взревев, машина рванулась и скрылась в молодом березняке, из которого только что вышел Тихон.

Лопаты, кладбище… могильщики, вот почему толстяк показался ему знакомым! Хорошо, что они не встретили его раньше, в минуты помешательства на кладбище. Или они могли бы что-то прояснить?

– Эй! – крикнул Тихон, – Мужики! Э-эй!

Но мотоблок уже въехал в лес, и его рёв превратился в еле слышное жужжание, а спустя миг и вовсе стих. Тихон пожал плечами. В конце концов, они вернутся, раз местные.

Войдя в деревню, он, наконец, почувствовал себя увереннее. Жилых домов, судя по печным трубам, оставалось всего ничего, но жизнь тут ещё теплилась. Тихон привычным жестом посмотрел на запястье, но часов не было. Захотелось курить, опять накатила тревога, Тихон судорожно стал вспоминать, снимал ли часы в поезде или оставил дома. Не вполне уверенный, он решил, что второй вариант ему подойдёт больше.

– Мнительный ты стал, Тихон, ой мнительный! – процитировал он вслух фразу из старого фильма, не смутившись, что героя звали совсем иначе.

Тихон достал телефон. Экранные часы показывали 11:11, а под ними была целая стопка оповещений. Двенадцать пропущенных вызовов! «Мама», снова мама… Ого, десять пропущенных от отца!» Отец Тихона терпеть не мог говорить по телефону. Конечно, он говорил, что истинное общение – это только лично, «глядя в глаза», но Тихон не сомневался, что причиной этому была обычная фобия. Он набрал номер, чтобы перезвонить, но ничего не вышло: сеть отсутствовала. Вместо индикатора уровня сигнала сурово значилось «нет сети». Батарея тоже не радовала, заряда оставалось меньше 10 %. Вздохнув, Тихон сунул телефон в карман, поправил сбившийся набок шарф и продолжил путь.

Улица шла в горку. Дашин дом был на другом конце улицы, там, где её пересекала ещё одна маленькая улочка – «слободка», как они называли её в детстве. На этом единственном деревенском перекрёстке стоял небольшой обелиск в память о подвиге Тихонова прадеда. Его поставили ещё в конце пятидесятых сами деревенские, а в 2005-м к очередному юбилею победы районные власти прислали в Богатово рабочих, которые, по выражению деда, «облагородили» памятник.

Идти было минут десять. Тихон шёл, озираясь по сторонам и выхватывая из окружающего пространства знакомые с детства детали. Водонапорная колонка над старым колодцем, в который нужно было залезать за водой, когда отключали электричество и насос не качал, по-прежнему была на месте. Наверное, и сейчас это место встреч местных обитателей, где они, стоя с вёдрами, обсуждают те незначительные деревенские новости. Маленький пожарный пруд, в котором они решетом вылавливали головастиков для Дашиной кошки, было почти не видно из-за вымахавших перед ним тополей. Мостки, где они сиживали, давно сгнили, и только торчащие из воды чёрные деревянные сваи напоминали об их существовании. Тихон прошёл мимо дома своего детского «врага» – Петьки Морозова, и отметил, что дом ещё жил: белые, недавно крашеные, наличники, чистые стёкла и аккуратные занавески на окнах, новое кирпичное крыльцо. Где-то через три дома загоготали гуси, встревоженные его появлением.

Несмотря на эти признаки жизни, деревня, конечно, сдала. Те дома, что он помнил, выцвели и захирели, двух изб, где на его памяти доживали свой век старухи, теперь не было вовсе. Тихон прошёл мимо почерневшего скелета сгоревшей избы и, наконец, добрался до вершины холма, с которого его взору открылся вид на вторую, его, половину деревни.

Обелиск так и стоял на месте, обновлённый, увенчанный красной звездой, возле него Тихон заприметил группку местных жителей – двух женщин в платках и низкорослого мужичка в дутой куртке.  Наискосок от обелиска – и тут Тихон облегчённо выдохнул – стоял Дашин дом: та самая изба с потускневшими голубыми ставнями, окружённая сливовыми деревьями. Перед забором стоял «пазик» и белая «Волга». Дашиного «купера», купленного в прошлом году в кредит, видно не было…

Тихон ускорил шаг, и чем ближе он подходил, тем тревожнее стучало его сердце. Дом был тот, сомнений в этом не было, но что-то снова было не так, не то. Снова мелочи, которые улавливал его взгляд, подавали слабые, но усиливавшиеся с каждым его шагом сигналы, от которых сжимался в комок желудок и начинали гореть уши.

Выйдя к перекрёстку, Тихон уже был взвинчен и потерян. Вместо металлических столбов и сетки, которые они с отцом вкапывали и натягивали два с половиной года назад, участок был окружён старым, бесцветным забором. Рядом с открытой настежь калиткой висел ржавый почтовый ящик, а сам дом – Тихон думал, что ему показалось издали, но сейчас стало ещё заметнее – как бы наклонился одним боком к земле. Замершая в неуклюжей позе чужая изба глядела на него чернеющим под крышей оконцем, скалилась перекошенными мёртвыми окнами.

Напротив дома по-прежнему стояли две женщины в платах и невысокий мужичок лет шестидесяти. Одна из женщин, невысокая высохшая старуха, опиралась на толстую палку, больше похожую на посох, чем на трость. Вторая, крупная и широкоплечая тётка с рыжими коротко стриженными волосами, придерживала старушку под локоть и что-то говорила мужичку, который флегматично смотрел на калитку, покуривая папиросу. Затуманенный взгляд его, вздувшиеся вены на шее и сетка капилляров, покрывавшая небритое грубое лицо, выдавали в нём человека выпивающего.

– Да понял, я, Гал, ну едрён-батон! – Растягивая слова, проговорил он с папиросой в зубах. Перевёл взгляд на Тихона и кивнул в его сторону. – Тут вот…

Галя перевела взгляд с мужичка на Тихона. Сдвинувшиеся к переносице тонкие брови её взлетели вверх, сменив выражение лица с грозного на трагическое.