Жена фокусника

– Когда, наконец, уже явиться твоя жена, – говорю я, еле переводя дыхание, – она нарожает тебе ТВОИХ детей. И пусть они пробираются сквозь это дерьмо сначала в детский сад, потом в школу, а затем в институт. А я посмотрю, КТО из них вырастет.

Тут его глаза становятся внимательными, а рука уже не такой ласковой:

– Уверена, что ДОЖИВЕШЬ до момента, когда вырастут мои дети? – его ладонь обхватывает мой подбородок и не больно, но ощутимо сжимает его. Мне уже не смешно – я смотрю на него дикими глазами.

Сможет ли он убить меня?

Мы смотрим друг другу в глаза, и в моей голове звенит колокольный звон – сможет ли?

Я провожу языком по пересохшим губам, глотаю слюну:

– А что там с моей работой?

Рука ослабляет хватку. Его голос, будничный и безмятежный:

– С работой? Ничего особенного. Я тебя уволил.

Странно, на каких пустяковых, по сути, вещах ломается последняя веточка. Я столько пережила за последнюю неделю – купалась в страхе и крови, видела смерть на расстоянии вытянутой руки и чуть не была изнасилована, а меня доконала какая-то мелочь. Уволил он меня…

***

Мы сидим на разных полюсах кухни – я на полу у окна, он на полу у входной арки. Оба тяжело дышим и смотрим друга на друга. Он поднимает руку и прикасается пальцами к порезу на щеке – кровь уже не капает, но все еще остается на ладони. Он смотрит на неё, растирая кровь меж пальцев, а потом снова переводит взгляд на меня.

Я осматриваю пол вокруг нас – все усыпано осколками битого стекла – кружки тонкой работы, дизайнерские тарелки и чашки, наборы бокалов для вина, шампанского и коньяка, керамическая посуда для выпекания – теперь нужно очень сильно постараться, чтобы из этого выпить или съесть. Супер-острые ножи за бешенные деньги по большей части валяются вдоль стен, но один торчит ИЗ неё, а два других разломились пополам. Кастрюли, сковороды, прихватки и чайник, который можно включить из приложения на телефоне, лежат среди кучи хлама, раскуроченные до неузнаваемости. Холодильник распахнут, его полки лежат на полу рядом с ним в общей свалке еды и битого стекла. Большая кухня – есть, где развернуться. Вот я ни в чем себе и не отказала.

Я беру осколок бокала, лежащего рядом со мной и кручу его в руках. Я совершенно без сил.

– Я каково это – играть в Бога? – спрашиваю я устало. – Решать, кому жить, а кому нет? И уж если и жить, то только на тех условиях, которые ты выбираешь – спать там, где ты скажешь, есть то, что ты даешь, думать так, как тебе нужно? Каково это, а, Максимка?

Он пожимает плечами:

– Немного утомительно, – его голос такой же тихий, как и всегда.

– Утомительно… – произношу я задумчиво, пробуя это слово на вкус. – Слушай, – я потираю ушибленную руку. Будет синяк. – Я на полном серьезе спрашиваю, где твоя жена? Почему все это гавно мне достается? Пусть тащит свою жопу сюда и получает согласно штампу в паспорте. Вот мне-то это все, за каким хреном?

Он вскидывает брови, в фирменном жесте «ясно, как день»:

– Ты моя fame fatale[3 - Роковая женщина (французский).].

В ответ я морщусь и снова смотрю на битое барахло. Он поднимает глаза и смотрит туда, где раньше висели настенные часы – теперь их там нет. Он вздыхает и шарит взглядом по полу в поисках своего телефона, а когда находит и видит, что от него осталось, обреченно выдыхает через нос.

– Скажи время, – говорит он мне.

Мой телефон в целости и сохранности. Я тянусь в карман, достаю мобильник и смотрю на экран:

– Без двух минут восемь.

– Пора собираться.

– Bon voyage[4 - Счастливого пути (французский).].

– Ты идешь со мной.

– Никуда я не пойду. Можешь хоть убить меня прямо здесь.

– Ну, зачем нам такие крайности? – он поднимается на ноги, морщась от боли. – Я просто выволоку тебя в одних трусах. Или без них. Народу будет предостаточно, без внимания не останешься.

Странная и весьма непредсказуемая машина – человеческий мозг. Прямо сейчас, среди осколков посуды и останков моей жизни, мне казалась, что будет не так страшно умереть, как появиться на публике, в чем мать родила.

***

На мне шикарный приталенный брючный костюм-двойка из нежной, снежно-белой ткани. Я сама выбрала его из бесконечно длинной шеренги одежды под чехлами с громкими именами. Брезгливости не осталось – если уж она так щедра, что с готовностью делиться со мной своим мужчиной, то уж костюм для неё будет меньшей из потерь. Я обуваю ярко-красные лодочки на высоченных шпильках. Я стягиваю волосы в низкий хвост и делаю из них пучок. Fame fatale, говоришь? А по мне, так твой личный клоун, а потому я выбираю самый алый, самый кровавый оттенок из огромной коллекции помад – им еще ни разу не пользовались – и крашу губы. Больше из косметики на мне не будет ничего.

Я спускаюсь к входной двери, кладу ладонь на датчик и он с тихим щелчком открывает дверь. Лифт открывает передо мной двери, я захожу и прикладываю палец. Несколько минут молчания и двери снова открываются – в крошечном холле, где по обе стороны от лифта стоит вооруженная охрана, стоят четверо, и от них, чистеньких, выглаженных, выкормленных, постриженных, выбритых, облитых дорогим парфюмом, за версту воняет дворовой псиной. И будет вонять всегда. Что бы они ни делали, чем бы ни прикрывали и не замазывали свою звериную сущность, она все равно будет пробиваться сквозь лоск и блеск, тонким шлейфом аромата запекшейся крови.

Они поворачивают морды и смотрят на меня. Егор, бросая быстрый взгляд, снова становиться Молчуном, и упирается глазами в пол, Низкий проводит по мне взглядом с ног до головы и его взгляд приковывается к губам, Белка растягивает свои губы в похотливой улыбочке и подмигивает мне.

Я подхожу к Максиму – он смотрит на меня сверху вниз, снисходительно задрав курносый нос, и в ледяных глазах цвета стали я вижу искры.

– На шлюху похожа, – говорит он.

– А ты на человека, – отвечаю я.

Улыбка одним уголком губ.

***

Грохочет музыка, в темноте взрывается свет, искрят прожекторы и пиротехника.

Мы пляшем. Вокруг меня люди, которых я не знаю. Мы скачем, как сумасшедшие. Мои туфли у меня у руках, потому как невозможно прыгать, когда у тебя под пятками двенадцатисантиметровые гвозди. Мы скачем, словно Земля остановилась, и мы заводим её «с толкача». Мне тошно, а потому я ору и пляшу. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как собачья свора сидит за столом и пьет все, что горит. Пьет, ест, вкидывается наркотиками, хохочет, закрывает глаза и скалит клыки от удовольствия, ласкаемая шлюхами моложе и гораздо красивее меня. Они отмечают победу зла над добром и не скупятся – здесь уйма людей, много еды, бесконечный поток алкоголя и наркотиков, дешевого секса и музыки. В «Сказке» можно все.

Мне тошно, поэтому, как только один трек переходит в другой, я прыгаю и кричу отчаянней всех. Толпа заглушает меня, толпа прячет меня, я растворяюсь в ней, не слыша своего собственного голоса. И прекрасно. И замечательно. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как он смотрит на меня. Как его серые глаза ищут меня среди людей, находят и острыми иглами вонзаются в меня так, что я чувствую их в десятке метров от него. Чувствую, как они снимают с меня одежду, как ласкают тело, забираются под кожу… Я закрываю глаза и скачу, как ненормальная, чтобы не да Бог никто из тех, кто пляшет рядом не понял, что я не кричу – я плачу.

От музыки не становиться легче. Они вытаскивает наружу то, что болит, только и всего.

Господи, до чего же тошно…

Я останавливаюсь, потому что мне кажется, что меня сейчас стошнит. Я поворачиваюсь и вижу, как одна из шлюх целует его. Вижу, как её руки нагло, жадно скользят по его телу, губы впиваются в его шею. Мой желудок падает вниз, сердце лезет наверх. Там, за их столом полно проституток, блядей и просто девушек, которым все еще кажется, что секс сближает. Рядом с ним Низкий на котором сидит одна из тех, кому в этот вечер повезло добраться до царского тела. Белку заласкали, облизали с ног до головы уже не единожды. Он и теперь запустил руку под юбку какой-то блондинке, и она уже еле дышит. Но до них мне дела нет – я смотрю, как ОН позволяет её целовать себя, как она сползает вниз, расстегивая ремень его брюк. Тут он поднимает глаза и смотрит прямо на меня. На лице, полном блаженного удовольствия, расцветает улыбка, сверкающая клыками. Он смотрит на меня, пока она спускается под стол между его ног. Он смотрит, как по моим щекам бегут слёзы. Он улыбается.

Ты будешь любить меня.

Есть моменты, есть мгновения, есть сотые доли секунды, когда мысли, вопреки всем законам мирового порядка, становятся осязаемыми. Они – стрелы, они – электрические разряды. Они точно попадают в цель, связывая двух людей невидимой нитью. И тогда вы можете слышать друг друга на расстоянии сотен, тысяч, миллиардов километров, в разных часовых поясах, в разных веках и странах.

Я ухожу.

Я тебя не отпускал.

Я устала от тебя, Максим.