Тайны лабиринтов времени

– Значит, станица цела и люди живы?

– А як же. Старых казаков мало осталось, зато молодых и сильных богато собралось, а дивчат – шо звезд на небе. У! Та шо говорить, у нас и корабли есть с гарматами, у турка забрали. Наших чаек наделали. Жиды есть, торгуем с ними, но теперь они смирные, без панов – добродушные. Казаки их не любят, но торговлю ихнюю уважают.

– Значит, воюете, торгуете, а станица – то расстраивается?

– Пристань ордынцы повредили, ну, и только, а станицу не узнать. Семейных много, отстраиваемся с божьей помощью. Хуторов настроили столько, что границей между ними стоят сады. Вишни, яблони, черешни… Греки орех посадили – прижился. Этот, как его… платан: листья широкие, как у нашего лопуха, а дерево – важное и высокое.

На чайках рыбу ловим переметами и сетями, кому охота – и удочкой балуется. Кефаль, ставрида, камбала, а глоську, шо семки лузгаем. Ты виноград ел? Вкус, я тебе скажу…

Баштан есть, гарбузы – по пуду, не меньше, ей богу, не вру. Евреи и греки то вино, что делают, так в катакомбах ховают, падлюки. Ну, ничего… найду я их схованку.

– Много тогда людей спрятаться успело?

– Да почитай все дети, а женщин в живых мало осталось. Казаков – на пальцах пересчитать. Много увели с собой, в рабство, значит. Вернулся пока только ты.

– Будь здоров.

– И ты будь здоров, атаман. О тебе вся станица знает, я молодежи сказки о тебе, знаешь, какие рассказываю.

– Расскажи на милость: соскучился по речи казацкой, да по байкам твоим, а люди отдохнут пока.

– Поведаю-ка я вам байку о том, як казак Явор Бабу-Ягу замуж выдал. А было это, скажу я вам, люди, в тот год, когда казаки в поход пошли – хана Буджацкого Аюка воевать. А только хитер был Аюк, да славен набегами своими на ляхов, на татар крымских, на господарей волошских. Непросто было с ханом Аюком сладить-то… Да только, и полковник Сидор Червонящий не лаптем щи хлебал! Славен был победами полковник, и на войне удачлив. Как ни поход за зипунами, так с доброй добычей казаки возверталися в куреня свои.

Сошлися сперва казаки с буджаками в степи по-над Бугом. Долго билися, да только ни те, ни другие верха не одержали. А потом заманили буджаки казацкое войско в балку, густо лещиною да тереном поросшую, да стали наскоками вырубать казачков по одному-по два. А казакам не развернуться, шипы терновые не дают коням маневра, а тут и запасы стали к концу подходить.

Видит полковник – плохо дело, буджаки балку обложили – мыша полева не выскочит, бо несметны числом были нехристи. По обрезам балки кружат, юзжат по-дикому, ровно вепри лесные. Стрелами да найзами кидаются. Позвал полковник Явора.

А надо вам сказать, что казак сей, хочь и невеличкого росту был, но справный в битве и в делах сакмагонских.

– А что, Явор, – Червонящий молвил, – не слабо ли тебе будет до залоги нашей, что на Матвеевом кургане стоить, добежать и, значит, скрозь буждаков просочиться?

– Отчего ж не добежать? – говорит Явор. – Добегу, пожалуй.

– Добеги, Явор, бо припасы кончаются, а завтра уже нечем воевать будет. Да передай полковнику Швыдкому, чтоб казаков прислал облогу буджаков смять, хочь со свово боку балки. Мы тогда враз в прореху вдарим и вырвемся из объятий смертельных.

Явору в дорогу собраться – только подпоясаться! Развернул коня, да и был таков, а дорога-то не близкая была – почитай, сто верст казаку скакать до залоги казацкой. Вот и решил Явор срезать верст эдак тридцать, скрозь Черный лес проехавши, а лес тот весьма дурную славу имел в казацтве. Сказывали, всяка нечисть там водится, да путников в свои тенета забирает. Словом, ни один путник, что в лес тот попадал, к людям боле не возвертался. Да только, что Явору делать? Скоро надо до своих добраться, да весточку сурову передать, что в беду попали казачки. Вот так и поскакал казак через Черный лес. Тута уж и смеркаться стало, как в лес въехал. Посмурнело небо, да тучами начало быстро затягиваться свинцово-серыми, дождем да градом набухшими, ровно вымя у коровенки не доенной. Думает казак, что ночлег сыскать бы надобно, ибо если град лупанет, не спрячешься ведь под ветками. Тут уж и совсем черно стало в лесу, лишь молнии небо рвуть, да сполохами своими светють. Вот в один из сполохов и увидал Явор избу-не избу, терем-не терем, хату-не хату. Незнамо что. Подъехал Явор ближе – мать честна! А ни окон, ни дверей у избы немае, с какого боку не заедь. «Что за напасть, – думает казак, – это кто ж таку невидаль состроил?».

Избенка вдруг закряхтела по-старушечьи, застонала, да и стала потихоньку подыматься на курьих-то лапах. Подрагивая, да листву поза-позапрошлогоднюю со стрехи осыпая. В стенке глухой вдруг дверь скрипучая отворилась и крыльцо появилось откуда-то из воздуха задушного, значит, перед глазами образовавшись, а на крыльце старуха стоит, столь древняя, что Явор на вид ей лет пятьсот определил, не мене. На плече у ей ворон сидит, нахохлившись, да такой здоровенный, что не мене пуда потянеть.

– И-и-и! – кричит с порога старуха. – Это кто ж к нам пожаловал? Да никак, казак Явор собственной персоной? Заходь-заходь, голубок! Гостечком дорогим будешь!

А у Явора дар речи запропал совсем. Слова молвить не может. Да и конь евойный присмирел, дражить, ухи прижал к голове, как тебе собака какая дворовая.

– Дак, что жа, – старуха кричит, – так и будешь стоймя стоять?! Гляди-ко, дождь сей же минут сыпанеть, да с градом убойным.

Кой-как Явор совладал с собою, коня под навес, жердями крытый, поставил, да торбу с овсом на морду навесил. А сам, на ногах дрожащих, в избу направился, знамением крестным лоб осенивши трижды, зашел в хату, а в избушке-то уж и свечи горять во множестве, и половичок чистый да цветастый узорами иноземными глаз завлекаеть, и старушка, вдруг нарядная, да вся из себя благостная, улыбается ртом, ровно в коре дубовой узким ножом прорезанным.

– И-эх, – говорит, – и угощу же я тебя зараз, казачок! – И скатерку чисто выбеленную на стол кидаеть. Тут уж совсем у казака ум за разум забегать стал.

На скатерке-то, откуда ни возьмись, и тебе каравай житний, да с корочкою хрусткою, паром хлебным парит – ровно только из печи. Тут тебе и поросенок молочный – пятак кверху задрал прожаренный. Тута тебе и стерлядка востроносая, листами петрушечки да мелиссы обложена – так соком духмяным и исходить… Туточки тебе и сала шмат – да в пять пальцев толщиной, да с прожилками мясными, числом не мене пяти же, боками снежно-белыми лоснится! Тут же тебе и кварта горилки запотевшая, да с наледями на пузатом стекле, а старуха суетится, чарочки серебряны на стол ставит, вилочки, ложечки всяки выкладывает, рушничком чистеньким штаны казацки застилает.

– Ну-у, – молвит, управившись, – угощайся, Явор. Ешь, пей, гостечек мой любезный.

– Э-э, – думает Явор, – чегой-то недоброе старуха удумала.

И решил казак в меру есть, и пить, чтоб разум не терять. Да и выведать у старушки задумы ее коварные, а на дворе, знай себе, непогода лютует. Ветер в трубе воймя воет-завывает, дождь по стрехе стучит, ровно молотки по наковальне. Гром громыхает так, что избушка содрогается на ножках своих курячьих тоненьких.

Старуха-то глазами зыркает, словно буравчиками, вот-вот дырки просверлит в Яворовой сорочке, да все, знай, подливает горилочки сладенькой. А Явор, не дурак будь, все боле пьяненьким прикидается, да уж и уснуть за столом норовит, уевшись да упившись. Тута старуха и решила брать быка-то за рога.

– А что, – молвит, – Явор, не нужна ли тебе хозяйка в хату?

– Не-е, – казак отвечает, – казаку бабу не положено иметь. Поки казакую, не нужна мне хозяйка.

Давай тута старуха сундуки свои отворять, да добром хвалиться своим. У Явора и дыхание сперлось от увиденного. Чего только не было в тех сундуках! Злато-серебро и в талерах, и в дукатах, и в монистах, и в слитках, фунтов эдак по десять! Каменья драгоценные чуть казака зрения не лишили блеском своим да переливами. Кафтаны да зипуны, кунтуши и черкески, сукна да отрезы парчовые, меха блескучие. Однако же, главный сундук старуха, аки главный козырь, приберегла.

– Ну что, – говорит, – Явор, как тебе приданое?

– Да ништо, – Явор ответствует, губу закопылив. – Не нужно мне барахло энто! А что надо, я себе на войне завоюю! Да, пожалуй, в моих сундуках добра и не меньше, а мож, и поболе твово будя!

– Хи-хи-хи! – старушка засмеялася дробненько. – Чего врать-то, соколик? Да, ты – столько добра и в глаза не видывал и слыхом не слыхивал! А покажу-ка я тебе свой главный сундук, какой твоим станет, коли женишься на мне!

Тут хитрая старуха выволакивает из самого темного угла сундук красного дерева, да полосами медными окованный. А как раскрыла его – ох, не приведи Господь, чего с казаком и сделалося! Едва рассудка не лишился Явор, побачив сокровища, что в сундуке были свалены. А была тама амуниция военна: сабли в пихвах, златом обложенных, да с рукоятями из кости мамонта; шашки кавказски в злате да серебре, в пихвах оксамитовых; пистоли турецкие да гишпанския; шеломы кованные да сусальным золотом луженные, кольчужки да латы воронены, пищали знатные, на коих завитушки золотом сусальным так вьются вдоль ствола, эх!

Знала, старая карга, чем казака привадить, ох, знала. А ить за малым не согласился Явор супружником чертовкиным стать, но, знать, кто-то в ухо ему шепнул – окстись, мол, не губи душу християнску-то.

Замотал Явор головой, предложение старухино отрицая. Потемнела та лицом, посмурнела, клюкою своею в пол ударила так, что стол, подпрыгнув, набок завалился.

– А только не уйдешь ты отселева, Явор, иначе, как супругом моим заделавшись! Вот тебе слово мое последнее!

Заговорил тут вдруг ворон, доселе молча на плече старухином сидевший.

– А что, казак, ежели мы с тобою заспорим? Вот разгадаешь мои три загадки – домой пойдешь. А коли не сможешь – взавтра же свадьбу гуляем!

– А давай! – Явор от отчаянности даже шапкой об пол ударил, чуба свово опростав. – А тольки, по-честному давай! Отгадаю – отпускаете меня!

Ворон крякнул и, с плеча старухиного соскочив, одним махом крыла стол на место поставил. Другим крылом махнул – вся снедь, что старухой со стола сброшена была, вмиг с полу исчезла.

«Э-э, – думает казак, – да и ты не прост, черный. Как бы этот птах меня в западню не заманил».

– Ну, теперя, Явор, скажи: высоко ли небо от земли?

– Да не столь высоко, – Явор отвечает, – там стукнет, а здеся слышно.

– А широка ли земля?

– Вона там солнце всходит, а тама заходит – столь и широка!

– А глубока ли земля? – ворон уж злиться стал.