Тайны лабиринтов времени

Рабы замешивали раствор, рыли канавы голыми руками, лопат на всех не хватало, а землю, песок и ломаный камень скребли руками, запихивая это в мешки, выносили их и загружали на плоты. Надсмотрщики следили, как рабы отгоняли эти плоты далеко в море и сбрасывали содержимое мешков в воду. Османы так строили волнорез и искусственно создавали мели при подходе к крепости, тем самым усложняя фарватер – путь, по которому может подойти корабль к берегу.

Контуры намеченных строений, обозначенные колышками и натянутой бечевкой, постепенно вырастали, множились и расширялись, прибавляя в день порой по два-три фунта.

Время шло, и солнце поднималось все выше над горизонтом, наполняя воздух удушливым зноем. Стройка, словно гигантский муравейник, не останавливалась ни на минуту. Полдень еще не наступил, а у дороги лежало с десяток мертвых тел. По лицам рабов катился едкий пот, оставляя дорожки на лицах, покрытых пыльной коростой. Немеющие от однообразной работы мышцы сводило судорогой. Легкие, подобно кузнечным мехам, все чаще и чаще с натугой втягивали в себя воздух. Подошвы ног стирались в кровь о щебень.

Пройдет немного времени – и хорошо отлаженный механизм стройки начнет давать сбой. Рабы, умирая, опрокидывали тачки, и завалы эти задерживали движения цепи людей, несущих камни. Спотыкаясь о трупы, рабы валились на землю – и больше не могли подняться, а камни с грохотом катились под уклон, вырвавшись из ослабленных рук и придавливая на своем пути людей. Голоса надсмотрщиков перешли в крик, стал слышен свист бичей из воловьих шкур, оставляющих на спинах рабов длинные кровавые следы.

Вся земля покрыта ранами – это дыры, из которых достают все тот же камень, глубина такой шахты может достигать пятнадцати метров. Рабы, подающие из шахт камень, периодически выползают на поверхность; им разрешают немного подышать свежим воздухом – и вновь отправляют обратно под землю. Если на строительстве рабы задыхаются от палящего зноя, то в шахтах умирают от затхлого водянистого смрада, и только воздушные колодцы не дают умереть в первые часы работы. Крики истерзанных людей смешиваются со стонами, доносящимися из-под земли, и сливаются с рыком опьяненных собственной жестокостью надсмотрщиков. На место умершего раба приходит новый, который вряд ли доживет до конца рабочего дня, и работы возобновляются. Отряды могильщиков собирают крючьями тела умерших, грузят на телеги и увозят к специальным погребальным ямам, сбрасывают их там, как только ямы заполняются телами – их поджигают.

Стены растут быстро, не прошло и месяца, как началось строительство, а уже вырисовываются очертания башни и крепостной стены; растет город и внутри крепости; строится порт. У каменного причала стоят галеры, покачиваясь на волнах, они ждут, когда татары пригонят новую партию рабов; кого-то отправят через море, а кому-то придется умирать здесь, на стройке.

С самого пробуждения султана терзала смутная тревога, он мучился ощущением предстоящей опасности. Но в чем заключаются его страхи? И эта болезненная дрожь в теле… Султан, несмотря на жару, зяб от холода или еще от чего-нибудь, у него стучали зубы – и этот нервный стук раздражал его и злил. Султан думал, что это связано с предутренним кошмарным сном, мучившим его в последние месяцы, но он никак не мог запомнить этот проклятый сон, а может, это знак свыше, кто знает.

Тело его дрожит, словно в лихорадке, а ум отказывается подчиняться. Мухаммад ни за что на свете не показал бы свое состояние придворным, а уж воинам, так просто, не имел права демонстрировать свою слабость и немощь тела. Пытаясь найти ответ, он всматривался в лица охранников, но они лишь светились обычным подобострастием. Стремясь уйти от навязчивых мыслей, он приказал облачить себя в одежду сипаха, в которой любил появляться неузнанным на людях, и через черный ход ушел на улицу.

Султан знал, что людям нет дела до того, что лично их не касается и не затрагивает; но ничего, он заставит этих насекомых, его подданных, жить его, султана, желаниями и помыслами.

Мухаммад жаждал всевластия и славы, богатства и беспредельной жажды вершить судьбы не только людей, но и народов, стран, континентов, а может, и всей планеты. Долго шел он к своей мечте через подкуп, лесть, садизм, способность унижать и смеяться над покалеченными и слабыми. С немыслимой жестокостью он уничтожал собственный народ и особенно тех, кто помогал ему добраться до трона; дураки, они думали, что стали его друзьями. Глупые единоверцы, товарищи по борьбе, по замыслам… Он превращал их в грязь, в ничто. Сегодня он султан, он всемогущ, но как ему невыносимо холодно. Для укрепления своей власти он объявил, что будет платить деньги за доносы на врагов его власти, на инакомыслящих, не согласных с его решением. Деньги он обещал за доносы, надо сказать, для обычных людей огромные. Ему всюду мерещились враги, а измена подстерегает на каждом шагу.

Публичные казни с отрубанием голов и выставлением этих голов на всеобщее обозрение в людных местах приведет к повиновению уже почти затравленный им самим, собственный народ. Мухаммад понимал, что такая жизнь уничтожает дух и плоть собственного народа, но уже не мог остановиться. Величие и грандиозность замыслов султана должны поражать воображение его народа, внушать веру в него, как в бога, и, не обдумывая, подчиняться всем его приказам и прихотям. Он вождь, ведущий свой народ к сверкающим высотам, он заботится о своем народе, и неважно, что народ этот ненавидит своего султана, главное, чтобы боялся.

Мухаммад остановился, и охранники замерли рядом с ним, как вкопанные. Давно пора кончать с этим христианством, расширить границы государства и отобрать земли у слабых князей, королей, императоров и объявить их исконными землями османов, дескать, они всегда были нашими, только случайность, глупая и непредвиденная, привела к потере этих земель предками великих османов; пусть только попробуют сказать, что это не так. Византия, Русь, Болгария, да все страны Причерноморья будут его. Мухаммад поставит крепости, которые помешают свободному передвижению по морю кораблей, а значит, он сможет лишить эти государства торговли, еды, изолирует их жизнь и подчинит себе. Дикое Поле уже мое, а татары, в сравнении с нами, слабы и ничтожны. Они подобны выпущенной стреле, но воин никогда не думает и не вспоминает о ней, а просто следит, попала ли в цель.

От дикой и необузданной ярости у Мухаммада потемнело в глазах, грудь распирало тяжелое дыхание, кровь толчками била в ломящие от боли виски – и ему захотелось завыть. Султан выл: от ужаса, наполняющего его сознание; от воздуха, воняющего падалью; от света, залитого кровью. Припадок прошел, султан лежал на спине и смотрел в голубое небо. Охранники не решились обтереть его рот от пены. Одежда султана была в грязи, а вокруг – мертвая тишина, даже птицы перестали петь.

– Значит, этот мелкий князек Константин, посаженный на трон моим отцом, требует объяснений? Что ж, вскоре этот император узнает, зачем мне понадобилось возводить крепости у моря. Разгоните всех и поднимите меня, уходим во дворец, – купец замолчал и, выпив вина, продолжил свой рассказ, – Крымский полуостров по окружности занимает 776 миль, на этом месте будет править Ширин-бей, он из рода чингизидов. Под рукой хана почти весь остров, кроме четырех предполагаемых городов, в которых будут сидеть наместники султана. У татарина сорок тысяч боеспособных конных татар. У Ширин-бея триста мурз и еще один бей-Гази Кай, у этого – еще двадцать тысяч воинов с саадаками в полном вооружении и броневых шлемах, под этим ханом сто сорок мурз,

В Крыму 1600 деревень, в них проживает еще сто тысяч воинов. Османы платят татарам деньги за каждый набег на славян, такие деньги османы называют сапожными, но турки не в накладе; все вложенные средства окупятся в десятки раз за счет рабов, проданных на рынках Европы и Крыма.

По благословенному хассу, падишахскому закону, содержание татарских ханов обходится османам в сто тысяч акче. Ханам пожаловано два знамени, два санджака, военный оркестр. В Кафке восемь ханских акче составляют один дирхем – это кружок чистого белого серебра. Ханы расплавляют свою казну, происходящую от грабежей неверных, и штампуют свою монету. Действия всех татарских воинов – в руках султана. В Кафке строится крепость, она и будет морскими воротами на полуостров. Султан рассчитывает перекрыть море с двух сторон. Крым, а напротив него, через море, земля казаков, на которой стояли некогда бывшие греческие города – всю эту землю и море султан желает прибрать к рукам.

– Хороши новости. Это нашествие какое-то, – задумчиво и шепотом произнес Олгасий.

– Еще купцы говорят, что османы затеяли это ради рабов, и этих рабов требуют в огромном количестве. Я тут записал цифры, что генуэзец мне поведал. Так, где это? А, вот! На полуостров пригнать четыре раза по сто тысяч славян, столько же – их жен и дочерей, грудных детей для воспитания из них правоверных воинов – сто тысяч. Греков, иудеев и других использовать для работ по усмотрению татарского хана, славяне подлежат продаже, как имущество султана.

В Крыму строить боевые и торговые галеры, лить пушки, строить крепости. Инженеры прибудут из Генуи, пушки им заказаны для кораблей – с мягким откатом, а для крепостей и в походы – на колесах.

– Купец, когда я смогу купить пушки, порох, ружья, сабли? Процент свой получишь, не волнуйся.

– Три дня, Олгасий.

– Ты знаешь, где моя триера стоит. Расчет на корабле. Будем готовить триеру к походу. Купец, мне еще нужна горючая смесь для греческого огня, у меня ее совсем не осталось.

– В этом помочь не смогу, извини, капитан.

– Где будем якорь кидать, капитан?

– В Одессос. Татары думают, что там уже и в живых-то никого нет.

– Одессос – это ведь греческий город? По твоим сказкам будем судить о греках.

– Греки разные есть, как и казаки. Надо подумать, расскажу-ка я вам о слепом Гомере.

– Цэ як наш бандурист, вин по селам ходит и писни спивае?

– Аэды – так в Греции называли бродячих певцов. Пели под музыку кифары о подвигах героев. Представьте себе, что идет пир и, видя, что гости насытились, и наступил час развлечений, хозяин зовет старика, дает ему кифару и спрашивает гостей, какую из песен они хотят послушать. Один знатный горожанин попросил спеть о троянской войне.

Старик ударил по струнам и запел. Он пел о том, как во время осады Трои поссорились два вождя: могучий и быстроногий герой Ахилл и царь Агамемнон. Так начиналась поэма о троянской войне. Обиженный царем, Ахилл отказался сражаться и ушел в свой шатер. Царь понимал, что уход героя ослабит войско, но воинам пришлось подчиниться – царь все-таки. Десять лет продолжалась война без Ахилла – и ни конца ей не видно, ни края. Тогда царь решил созвать народное собрание, только так он мог решить важный вопрос: продолжать войну или прекратить. Глашатаи звонкими голосами сзывали воинов на площадь в центре лагеря. От шатров и палаток бежали воины на совет войска. Они собирались своими родами, отрядами – и группами рассаживались вокруг площади.

– Ты смотри, прямо как у нас, когда атаман на круг собирает, – проговорил казак.

– Так вот, в центре для вождей были поставлены специальные камни, часто при обсуждении спорных вопросов требовались сутки и более.

– У нас також сутки могут горлопанить, – снова прокомментировал один из казаков.

– Царь поднялся и предложил прекратить осаду, а значит, вернуться всем по домам. Все собрание зашумело, загалдело, стали танцевать и кричать от радости. Домой, мы хотим домой! Корабли стали стаскивать в море, снимать шатры, собирать свои вещи. Царь злобно смотрел на суетящихся воинов, без их согласия продолжать войну он не мог.

– И у нас без решения круга атаман не может принимать решение, но если круг согласится с атаманом, то все будет исполнено непременно, чего бы казакам это не стоило, – вновь перебил Олгасия казак.

– Царь закручинился, Одиссей недолго думая выхватил у царя из рук скипетр, – продолжал капитан.

– Як у нас булова…

– Да помолчи ты, бисова душа!

– Одиссей нашел самого горластого, который подговаривал воинов отказаться от выполнения воинского долга, стукнул скипетром, который выхватил у царя, по голове нерадивого легионера и закричал:

– Замолчите, дураки!

Старших воинов и вождей племен Одиссей вернул обратно на собрание. Один воин не смирился и продолжал призывать бросить эту войну и возвращаться домой, его звали Терсит. Аэды часто пели об этом герое небылицы, он один всегда перечил царям и обличал их жадность перед народом.

– Чем ты недоволен, – спросил его царь.

– Братцы, пошли домой, а он пусть сам захватывает город и забирает себе все наворованное добро в этой проклятой войне, – и Терсит указал на царя.

– Глупый ты! – сказал Одиссей. – Как мы жить будем, если каждый будет поступать так, как ему вздумается? Один захочет воровать; другому лень работать; третий не хочет воевать, а только – есть да спать.

Посмеялись над Терситом греки и побили его.

– У нас нема царей, а атаман слушает решение круга и исполняет его, а лэдащим та ворам смэрть, – заговорили казаки. – В мешок с камнями – и на дно, так у казаков заведено.

– Это у вас казнь такая? – спросил Олгасий.

– Да! Ты согласен быть нашим атаманом?

– Ты – первый атаман не из казаков, первый Черноморский атаман вольного казачества. Любо! Любо! – закричали казаки.

– Как быть с моей командой? С Диомедом, к примеру, он мой друг и кормчий триеры. Они не все ясы, много греков, может, они и не согласятся стать казаками?