А вил и топоров народных
матерьлизованный ответ.
И будто в русских городишках,
на пьяно – нищих площадях
плюют в его портрет людишки,
вопя: Ага! Угы! Говнях!
Ах, что поделать буржуину?
Нанять убийц? Купить закон?
А червь из колдовского мира
уже грызет его живьем.
* * *
…затем – Надсмотрщик, Хронос, жнец
пустых забав, монах, каменотес,
заложник Долга, – седовлас и нем,
ждет у весов, где чашами – дела
и горы слов. И хмурые косцы
за языки влекут, как под уздцы,
вновь прибывших.
Взглянул: Болтал? – И сузилась гортань
до хрипа, до ненужной фразы.
Прозрачна за спиною ткань
сумы последней. Но не гни плечо,
терпи, еще – не горячо, и Цензор
не отобрал, что ценно в ней,
что – дрянь.
И за мгновенье до удара в сердце
мелькнут дома, что строил для людей,
мосты, дороги – «моны лизы» тех
ремонтников, философов—умельцев,
теплушки, мастерские, – в них одно
лишь повторялось: выцветшею робой
завешено вагончика окно.
Успеешь ли, сумеешь опознать
«проезда нет» – растущий быстро знак
у края, за которым свет и звук
не рождены, где, вспыхнув, силуэты
освоенных тобою инструментов,
прощаясь, благодарно возвратят
энергию прикосновенья рук.
И в немоте отбойных молотков
проявится вдруг книжечка стихов,
брошюра, неказиста и мягка,
легка, не толще ручки мастерка,
не тяжелей стамески… Так не медли
на выдохе: Мечтал. Но больше – делал!
И на шкалу, где замерла стрела.
* * *
Достойно зреющий мужчина —
приветлив и не говорлив,
устроен крепко, но не чинно