у которого еще глаза живые.
Пусть болтун—шоумен потешается
над трудом, как над потребностью,
что-то важное – не стирается,
если свет изнутри, не с поверхности.
И не надо быть первым или последним —
сохрани себя, как черту эскиза…
Что-то нужное выгнуто на изломе
и к подносу лжи отвергаешь визу.
* * *
На шкафчиках рабочей смены
красотки голые. Мазут
на пухлых формах откровенно
замаслил прелести внизу.
Скрипит мозольная шарага,
дым, карты хлещут по столам,
и шутки плоские играют
по женским руслам и холмам.
Не то уж братство трудовое,
и старый бригадир потух:
«плевать, что выбросят на волю —
обида в том, что герб протух».
«Избушка повернулась задом…
Повсюду гоп и тру-ля-ля…
Левша обсасывает лапу…
Кощея бережет Илья…»
А все же кто-то остается.
А все же кто-то молотком
по пальцам врежет и пройдется
по чьей-то маме матерком.
А все же кто-то будет дельным
винтом, полезной шестерней
и тугозадую Венеру
мазнет шершавой пятерней.
* * *
Уже работы виден толк,
уже подобран нужный колер,
и свода рваный потолок
оштукатурен и спокоен.
И тихой речи перекур,
обед на стареньких газетах —
кефир, консервы и сырок.
И осень в арочный проем
прохладным проникает светом,
и в краску падает листок.
А за окном, в лугах – река,
дугой селенье огибая,
уносит к Богу облака,
чьи тени в храме оживают.
И так легко, и так светло,