(как фартук его жесток, груб).
Спасительная дверь! Бегут
любовники, тая надежду,
в душевный бред, в сердечный скрежет,
забыв случайную кровать,
пока в печенку не проник
ногтем безжалостный мясник.
А с рук его стекает горечь.
А с рук его сползает, корчась,
сонм грешников. Но не убить
в тоске отчаянной, звериной,
как стон, не называя имя,
зовущее: Любви! Любить!
* * *
Но однажды,
ощутив марианский провал живота,
ты не сможешь ее не узнать —
это та,
уже и не жданная, с которой
не видя ее, говорил,
обнимал, прислушивался к дыханию,
о своем твердил,
ссорился, ждал примирений,
обдавал холодом, грел,
открывал в ней все больше,
брал, отдавал, старел,
выводил быстроглазых, крикливых,
быть может, двоих – троих,
и когда-то, почувствовав ее пальцы —
с благодарностью стих.
* * *
Ресничны поцелуи век
и опьяневший сторож сна
уже не служит. Лишь Луна
из звездной винодельни свет
струит по стеблю шеи, в грудь —
две чаши славные… Мой друг,
не выпить мне их, ждут давно
напитки живота и ног.
И по серебряной тропинке,
на зачарованной земле
ты в подколенную ложбинку
войдешь, вдыхая сладкий плен.
Но как бы ни томил глоток
зрачки и ни дурманил память, —
заветной амфоры исток
откроешь лунными губами.
* * *
Мы уже ведь идем, подруга, – крепи
наши пальцы в замке… Что-то нечисть вопит,