Сказания о недосказанном. Том I

Да и потом, сколько пацанов становились инвалидами, погибали – снарядов вокруг, патронов всяких – валом. Трактористы взрывались от мин и другого страшного добра, после войны осталось в земле.

А в детдоме, сам знаешь, какая жизнь была… Малышей все пинали, хлеб порой забирали. Это тебе не пионерлагерь…

Но самое страшное – это "темная". Это было жестоко, но действенно. Накрывали одеялом и били… Не все выживали. Потом говорили: сбежал… А куда их девали потом, никто никогда не видел. Даже если видели, то молчали. Все списывалось на побег. Но "темную" надо было "заработать". Воровством или подлостью, сиксотством…

– Давай по стопочке, вон кружка.

– Да, в лесу все-таки хорошо. Правда?

– На, малосольненьким загрызи. Вот и хорошо.

– Нам давали х/б одежду, а старшим полагалось парадное – суконные чёрные штаны и пиджак типа кителя полувоенного, с блестящими пуговками.

И вот у пацана из старшей группы пропали эти самые суконные штаны. Не мелочь. Устроили большой шмон, обыскивали всё. Ничего не нашли. Но "шестерки" не спят, выследили: пошёл пацан в развалку – дом, разбитый при бомбежке. Замаскировал "трофей" хорошо: завернул во что-то, закопал, справил нужду сверху на "хованку".

Поймали. Сначала били. Он признался, что хотел поменять на кукурузу у "домашняков", да не дотянул. Попался, дурило.

Вот ему и устроили вечером "темную". Он-то знал, что ему грозит, хотел сбежать, да куда там! Потом затолкали в тумбочку, и тумбочку забили гвоздями, а он уже и тогда не кричал. И кинули со второго этажа.

Утром посмотрели – нет ничего. Ни следов, ни тумбочки – сбежал…

Знаешь, и я чуть не нарвался на "темную", ангел-хранитель спас…

В большой комнате, где мы спали, и старшие, и младшие, (школьного возраста), был старшой. Так вот, ему мы отдавали довески хлеба, знаешь что это? И вот у него на печке была заначка-сухарики, он сам их жрал со своими шакалами-шестёрками. А хлеба положено было утром и вечером по 150 граммов, в обед 200. Но это конечно в идеале, а так и разновес был и что-то ещё. Короче, хлеб был на вес золота. Не ели, а сосали его, что бы подольше хватило. Воспитатели следили, что бы все ели только в столовой. Но пацаны ухитрялись вынести, а потом ходили и смаковали, как конфетку.

И вот у старшого стянули целую пайку. Моя вина была неопровержимой – кровать стояла около самой печки и нашли крошки, но крошки в ногах. Около печки. Начали допрос с пристрастием. Это уже большое ЧП.

Сначала уговаривали сознаться, отдашь потом 10 паек – и всё. Затем сделали "цыгана ". Цыган на гору едет на телеге – зажимают голову между ног, а пальцами и кулаками против шерсти трут, давят по голове – волосы выдираются пучками. Очень больно…

Потом "горячие" бьют ложкой по запястью смоченной слюной – плюют все и чем больше, тем больнее, да еще с оттяжкой…

Орет "пахан", орут-визжат шавки-"шестерки": признавайся, как это через тебя лезли на печку, а ты не видел и не слышал… Признавайся, ничего не будет!

Но сзади уже тащат одеяло… Кружат, заходят сзади, вроде щадят… Шестерки, сексоты, падлы…

Тут мой брат Толик, старше меня на год и три месяца, как заорет:

– Ребята! Пацаны не надо, он никогда не возьмет. Он даже на колхозную кукурузу боится, там солью, объездчики стреляют, даже на шухере боится стоять! Пацаны-ы-ы! Наш отец партизан, погиб, мы сироты, мама обещала приехать забрать, что я ей скажу?! Мы будем неделю пайки носить, не делайте темную!!! Пацаны! Он никогда не брал ничего – он дрыстун…

Последний аргумент, скорее всего, подействовал, – разъяренная и напуганная толчея притихла, остолбенела…

Но было уже поздно. Одеяло взлетело черной тучей и накрыло согнувшееся в калачик худое тело доходяги… Только слышался писклявый голос: ой, мамочка, спаси, я не виноват.

Но удары уже сыпались, как град.

И вдруг тишина. Сорвали быстро одеяло и орут: «Стой! Стой. Не виноват!..»

А дальше я уже ничего не помню. Усадили на кровать. Сижу, хлопаю глазами…

– Ну, что, не загнулся от страха? Да тебя еще и не били. Правда, дрыстун…

– Эй, ты, где спрятался? Забирай своего брата. Гля, да он еще доходяжнее своего братца, ещё и косой. Бери, веди в толчок, – га, га, ха…

– И нахрена им дают ещё и рыбий жир. Глянь, худые, пухлые и не в изоляторе…

– А спасли "шестерки" пока меня донимали ложками и "цыганом", шестерки-помощники, верные слуги, за кусочек сухарика делали своё дело. Они потому и устраивали такие дознания. Сначала обшарили тумбочки, все кровати. У одного из средней группы нашли в кровати крошки. Но не хлеба, а сухарика – под подушкой. И самое главное: он, этот вор, сам следил за обыском и как только увидел, что они нашли сухарик, рванул из окна со второго этажа: Не успели, не успел убрать крошки…

…Накинули одеяло, сначала били кулаками, потом ногами. Мы с братом сидели на кровати. Подошел слуга-помощник:

– Какого хрена сидите, санаторий? Ну-ка туда, кто за вас будет шакалов учить?!

Брат зашевелился и быстро вошёл в роль драчуна. Я стоял и что-то изображал, похожее на упражнения-асаны из индийской йоги…

– Ты, хрен моржовый, что ты гладишь? Вот как надо!..

И отпустил мне несколько "макарон". Это просто: ребром ладони бьют по затылку, и у тебя голова падает как у гуся, когда его по шее врежут палкой.

Посыпались искры из глаз, мое участие было бесполезно – уже летали табуретки, привалили пару тумбочек сверху–потом раскачали и бросили, со второго этажа.

Куда его потом дели, я не видел…

Он погладил военную баклажечку. Приложились еще немного, помолчали…

– А мои ученики часто спрашивают, почему я не возьму в школе хорошую палатку?

– А я отвечаю:

Неет! Я в этой. Я семейный…

Я веду совет.

Мы сейчас с ним, с отцом…

Девственница

Дед сидел за праздничным столом, и, казалось, вздремнул. Но какой тут сон, когда опять гремит музыка и такой шум, – не до дрёмы.

Зал для торжеств, где и свадьбы часто устраивают, да и проводы в мир иной тоже здесь, в этом зале. И дед вспоминал, как провожал своего драгоценного тестя, а потом и самую родную тёщу – мачеху. А вот теперь он здесь, в этом зале, – день пожилого человека.

Во дворце культуры был дан концерт. Речи, грохот музыки, и непонятно отдохнули старпёрчики, или отработали смену на табаке.

В огромном зале, торжественно восседали, заслуженные колхозники и прочая заседающая и восседающая братия. Самодеятельность была хорошая, по крайней мере, для села, но были и чудеса.

Выступил бывший баянист колхозного Д. К. Теперь он играет в нашей северной столице, да так играет, что частенько у слушателей, от переполняющих чувств,… сама, непрошенная слеза, катится из глубоких недр, уставших от давящих годов и воспоминаний трудных и трудовых, иногда жёстких дней и лет. А тут такое, – святая радость в самое сердечко, да и дед утирал незаметными движениями рук, чтоб никто не видел его слезинки.

А баянист на пятирядном, заказном баяне, с целым рядом регистров, настроенным на французское звучание, вместе с аккордионистом, смастерили – сотворили попурри на тему, под небом Парижа.

Аккордеонист тоже – высший класс. Инструмент! Звук! Сказка!