Сказания о недосказанном. Том I

*

У отца, врача, психолога, только хватило сил сказать на кладбище:

– Мой сын отдал свою жизнь за науку…

За нас…

Молодая красивая Оксана, стояла и смотрела пустыми сухими глазами, на этот земляной холмик.

… Она читала его записи в книгах с отметинами…

Читала, и не понимала, где он теперь, там, под землёй. Может рядом…

А мы плачем.

Но слёз уже не было.

*

Дни шли за днями. Шли. Летели. Улетели. Ушли.

Один их знакомый, друг, а может просто прохожий. Остановился, постоял, посмотрел на красивую Оксану и погладил её своим старческим, тёплым, ласковым взглядом. Подошёл поближе, и, почти в ухо сказал.

… Ты послушай. Посмотри. Подумай. Недавно умер мой тесть – Дед Андреич. Да ты его знала. Всякое было. Прошло три дня, как его похоронили на красивой горе, на кладбище, он сам указал это место раньше. Видно далеко, даже обсерваторию. И вот, приснился, да не приснился, явился во сне как живой, потом сказал…

– Вот жил я, там, на горе, ступеньки, даже ходить во времянку на кухню, пятнадцать ступенек, уже не мог.

– Пообедать там и то нет сил. Да зачем, и нужна мне такая жизнь. И вино и кушать было чего. А на что эта жизнь. Такая.

… Утром все родственники услышали это сообщение, оттуда, с той как говорят преисподней.

– Не надо мне на могилку приносить вино.

Я теперь не хочу.

Не нужно это.

Здесь хорошо.

И ничего не болит.

Плащ-палатка

Ты знаешь, я уже привык и не обижаюсь, когда у меня спрашивают об этом… Да мне уже и не шестнадцать, а я тащу эту плащ-палатку старую, не модную, с балкончиками и накомарниками, цветную, красивую, праздничную, если хочешь точнее. Я хожу в походы вот с этой военной, видавшей виды плащ-палаткой. Особенно незаменима она в дождь. Горожане не любят непогоду, ругают её, но дождь – это молодость, травка-муравка, хлебные колоски, огороду польза. Вспомни, как после дождя весело, как после грозы – праздник у всего живого…

И все-таки я люблю дождь. Вот уже и косточки иногда ломит на непогоду, но ничего не могу с собой поделать. Мальчишки бегают, радуются дождю, понимают – благо это.

У каждого человека случается такое, что запоминается на всю жизнь. Вот и у меня такое было. Хотя и давно.

… В 1943 году отец мой пришел с фронта. Мы плакали от радости, что пришел, что живой. Кончились слезы, когда отец сказал, что у него отпуск на трое суток – фронт был недалеко…

Трое суток.

– Три дня и три ночи.

Самое счастливое утро в моей жизни: отец усадил меня на плечи, и мы пошли в лес. Шли долго, делали короткие пробежки, снова он просил держать его за уши. Как сейчас помню эти холодные уши, а я держал и боялся, чтоб ему не было больно. И сейчас все помню, как будто это происходило вчера.

Он прятался от меня, а я боялся потеряться, но, сколько радости было, когда он аукал и звал: "Сынооок, я здесь"… Мне даже сейчас от этих воспоминаний тепло на сердце.

В лесу как-то вдруг стало темно. Посмотрел со страхом на отца. Налетел ветер, шквальный, заскрипели деревья, и полил дождь. Настоящая буря, с громом и молнией. Пещеру в горах мы не нашли. Но отец быстро построил домик. Настоящий, брезентовый, плащпалаточный домик. Где он его взял, я не видел, как из воздуха материализовался.

Мой коллега-преподаватель надолго замолчал. Достал военную фляжку, налил в алюминиевую кружку и по фронтовой, по сто граммов, осушили.

Дождь. Ветер. Гроза. Эхо в горах. Но у нас тепло и уютно.

Прошло трое суток. Три дня и три ночи. Отец ушел на фронт. Плакать было нельзя. Он ушёл. Не вернулся. Не верилось, что пришла похоронка.

Я очень скучал за отцом и ждал. В День Победы все встречали воинские эшелоны. Отца не было.

… Прошли годы.

– Ты знаешь, какая была потом жизнь? Трудно. Голодно. И вот, когда было совсем невыносимо, и нужен был совет, я брал палатку, вот эту, отцовскую и шёл в лес. Дождя, конечно, не было, но я строил отцовский дом. Лежал там, сидел, думал. Дышал этим плащпалаточным воздухом… Сказать, что я люблю этот запах – значит, ничего не сказать. И ты знаешь, я не представлял его себе и не воображал, знал, что он здесь, рядом, чувствовал его, здесь, со мной… Больше не думал о проблемах. Просто был с отцом.

И, правда, проблемы решались. Или уходили. Я-то знал – отец мне помогал. А уж если начинался дождь, хватал плащ-палатку и в лес. И уж, конечно, не один, а как тогда в сорок третьем, с отцом…

Мне, как и тебе, за пятьдесят, но вот когда идет дождь, а я в автобусе или на уроке – все равно смотрю на дождь, как на сказку с красивым счастливым концом и чувствую, как неведомая сила вливается во все клеточки моего тела, от макушки до самых ступней. Знаешь, какая-то энергия радости.

Был дома, глянул как-то в зеркало – удивился: помолодел в одночасье, радость в глазах, то ли еще что-то, но, чувствую, помолодел. Где-то читал, что оттуда, из параллельных миров, они могут материализовать желаемое и, даже обновление организма… Но, сам знаешь, наше общество неверующих, поделишься, а тебя – в дурку: ещё, учитель, скажут, а в бабушкины сказки веришь…

Особое состояние

Я потом с этим настроением хожу долго, и даже ученики говорили, что замечали это моё состояние радости, которое ты передаешь другим, не замечая этого сам. Но пацаны, святые души, это чувствуют. Они ещё не совсем отравлены черствой жизнью, ржавчиной телевидения… Это потом долго не проходит, да я и не стараюсь избавляться от Такого. Отец оттуда мне помогает.

Я сначала думал, что это ностальгия, по детству тоскую. Нет у меня хороших воспоминаний. Ты знаешь, какое было у нас, то детство, послевоенное. Мурашки по коже, вспоминать не хочется. Какая уж там ностальгия.

Да ты как-то мне сам рассказал о себе. Я помню. Были мы тогда в походе, в землянках партизанских ночевали в брянских лесах. Зима. Снег. Сугробы. Помнишь? Дым, кровати-брёвна…

– Да, на Украине была тогда "веселая" пора – страшный голод, об этом тогда вслух и говорить нельзя было. От голода вымирали деревни. Я видел, как ночью растащили тушу павшей от истощения лошади. Так её за одну ночь разобрали так, что остались только копыта, грива и хвост. Я видел позже, в Ростовской области, волки зимой загрызли лошадь, так хоть кости остались, а после людей – ничего…

Детдомовские

– Да, а в детдом мы с братом попали, было дело. Отец остался в Крыму, партизанские отряды и истребительные батальоны организовывать. Так и пропал, получили бумагу, "Пропал без вести". А мы с матерью были в эвакуации. Мама работала на ферме. И вот немцев погнали, а нам приказ – реэвакуация. Пошли обозы и стада домашнего скота на Украину, а у мамы трудодни. Не получили, но взяли справку в колхозе. В 1947-м написали туда письмо в колхоз и получили ответ: приезжайте, получите положенное. Собралась мать с отчимом, а денег на билеты не хватает. Вот нас с братом и взяли в детдом, как сирот, а мама уехала. Но в колхозе ничего не дали. Сказали, что нужно вступить в колхоз, поработать, посторонним хлеб на трудодни не дают. Вот они там и задержались.

А мы с братом все ходили, выглядывали, кто это приехал, кого заберут домой? Завидовали "домашнякам". А что им было завидовать, детдомовские все выжили, никто с голоду не умер. А они часто умирали…

Безотцовщина была в покатку, как тогда говорили. А отцы, которые вернулись, были или калеки или контуженные. Мой отчим тоже был контужен, самостоятельно даже побриться не мог: голова да, руки тряслись… И работать почти не мог. Но со временем отошло.

Так что всем жизнь не малина была.