Сказания о недосказанном. Том I

При заводе, точнее, на самом берегу, в Камыш Буруне, посёлке, был ночной профилакторий, там отдыхали и поправляли своё здоровье рабочие, вредной специальности. А там и не было других, все почти, были вредные и опасные. Но мне удалось, побывать там. Рабочих возили на завод в грузовиках, крытых брезентом. А от посёлка Аршинцево, где жили, почти все заводские были километры, до этого завода. И вот помнится шутки крымской погоды,– гололедица. Рабочий день начинается ровно в восемь утра. Все бегут на остановку заводского транспорта. Бегут. Как в цирке. На ногах тёрки, домашней кухни, на которых из морковки готовят почти деликатес, растирают, и сахарную свеклу, морковку. А тут гололедица, ноги не держатся на земле матушке, а на работу опоздал, …не враг народа, но по головке не погладят. 1952 год.

И вот на ботинки одевали, умудрялись как то, эти тёрки и прыгали с прискоком до самого грузовика. Он переполнен, лестничка высоко.

… Подпрыгивая и скользя как корова на льду без коньков… приблизилась, придрыгала, девушка. А на подножку, нет, нет уже сил, поставить ногу. Юбка мешает. Она и так и эдак,– никак. А мужики сидят и ржут. Ну, давай, а то уже гудит. Сейчас тронет. Опоздаем. Каюк тогда всем.

Она махнула руками, задрала, закатила свою юбочку, рабочую выше почти резинки, нужной для поддержки остального одеяния, явно не стриптиза, и стала своей красивой ногою на первую ступеньку, из арматурной стали, на задней створки борта грузовика. Ребята помогли. Усадили, поправили все её одевания раздевания. И машина загудела, заскользила. Не опоздаем. Теперь. До заводского гудка. А время было, ох и ах. Сталин только ушёл в райские края, а дисциплина была в ежовых рукавицах. Вот те и сказ, не сказка. И многие рабочие шли пешком. Тёрки и всё что могло хоть как то помогать двигаться к проходной военного завода.

Девственник

Завод.

Судостроительный.

Вредная и опасная специальность и работа.

А у нас. Свой, заводской, ночной, профилакторий.

Почти санаторий.

На самом берегу моря.

Спали и проживали там целый месяц. Питались, по тем временам, довольно хорошо. На обед нас привозили автобусом, иногда правда, чаще просто грузовик, сверху и по бортам брезент, от солнышка и дождя, а зимой снег и метель, но ничего, даже песни пели на ходу. хоть и не часто, но и такое было. А тут, профилакторий, на обед, чаще автобус. Шик. Баловство.

Нет.

Благодарение за труд во благо Родины, было, такое. Почти как мама по головке поладила.

По вечерам два раза в неделю, танцы. А в конце пребывания, устраивали праздничный ужин с танцами, и, конечно, по тихому, почти конспиративно, было и вино.

И, вот, прощальный вечер. Белый танец, меня пригласила девушка. Она хорошо, мастерски танцевала и, даже восьмёрки, которые крутили не все умельцы. В ремесле учились вальсировать с железными табуретками. Деревянных не было, они быстро ломались, после наших репетиций.

– И, вот танцы окончились. Все были навеселе и с песнями пошли, кто на брег песчаный и пустой, иные уставшие в комнатки уютные, с видом, конечно на море.

А. Она…

Девушка эта, пригласила меня к себе в комнату, нужно поговорить, твёрдо, и почти ласково, пропела она. Но там уже были её подруги, и мы ушли на берег. Она шла совсем рядом и говорила, говорила, говорила чётко, как на профсоюзном собрании.

– Коля, ты очень хороший парень. Пожалуй, лучше всех. Ты художник, нравишься всем. Начальство тебя хвалят. И никогда не нажираешься… как многие наши ребята, а я, вот, видишь, какая…

– Со мной ребята не хотят даже дружить не то, что…

– Мужа мне и не видать.

– Одной так жить уже тошно.

– А тут ещё и бездетный налог. Все переженились, детей вон уже носят на руках, комнаты им дали в семейном общежитии. Красота.

– Вот это жизнь…

– Мне не видать такого счастья ни сегодня и не завтра. Никогда.

– И главное ты не напиваешься. Все по субботам вечером квасят, а ты, я слышала, картины рисуешь.

– Как бы я хотела такого сына или дочь как ты…

Она отошла в сторонку, нашла камешек, бросила его в море и стояла, утирая слёзы, от того, что наговорила и уговорила.

Уговорила ли?

– Но видно было, что этот разговор ей очень трудно дался.

– Потом она снова подошла ко мне и тихо, – тихо, так, почти шёпотом.

– Ну что тебе стоит. Сделай мне ребёночка…

– А я, как почувствую, тут же уеду на какую – ни будь стройку.

– Ты и знать не будешь…

Она ещё, что – то говорила, говорила.

… Шелестели, шептали как то ласково, волны о прибрежный песок, потом так же мягко, нежно откатывались и уже журчали, уносили её слёзы её песню,– плач Ярославны, девушки, которая лишена такого счастья.

Откуда появилась, как с небес свалилась, её подружка, увидела слёзы своей почти сестры по несчастью и, ошпарила меня всего кипящим гейзером, своих, совсем, почти, ласковых слов.

– Иш, тыы!

– Тоже мне…

– Нашёлся!

– Девственник несчастный.

И они, обнявшись, ушли в темноту одиночества.

*

Пришёл к себе, почти домой.

Ребята, в нашей комнате, заметили на моём лице следы беседы, и, конечно смеялись долго и нудно.

Восприняли это, как мою промашку.

А, один кубанский казак, он жил там до училища, бурно отреагировал на такое.

… Она сама… хотела, ты, а ты до сорока лет будешь девственником? Бабой рязанской. Такое дело. Ну, хоть бы поучила как надо. Эх, ты. Шляпа.

– Посмотри на неё, – пигалица, от горшка три вершка, нет, два. А ты лицо, в норме. Не конопатый, убил бабушку лопатой, рост, Да хрен с ней, что лицо овечье, было бы там человечье. Ты даже таакую прошляпил…