Сказания о недосказанном. Том I

Помнишь, как родилась Звёздочка? Я тебе писала о ней. Лохматая такая, пятнышко на лбу белое – белое.

Стоит глазищами моргает, шагнуть боится, а к солнышку тянется. Ой, как хочется, стоит и, шатается. Я ей руку протянула, она носом тычится, а он холодный.

… Вечерами, как и прежде, собираемся и поём, поют и твои сверчки на улице и в доме. Много светлячков, особенно у ставка.

… А утром чистая роса и на востоке сизая дымка, а внутри солнышко.

Потом оболочка испарились и солнышко выкатывается, светлеет небо, душа, радуется земля, смеются листья. И только нет Рыжика, а я хочу тебя видеть, с тобой мне легко и хорошо.

Он вспомнил, как однажды пришёл с этюдов, было сыро, серо, ветрено, как редко бывает в Крыму летом. Он замёрз, был зол, этюд не получился. Она положила свои ладони на его горячую голову, стояла тихо и молчала.

– Замёрз? Ну, ничего.

И он всё забыл, забыл, что замёрз, что устал, что не получился этюд. Потом показывал картон. А она слушала, понимала и говорила…ничего, Рыжик, ты ещё напишешь. Ещё напишешь.

И не было в мире никого, лучше её, никого в целом свете. Она взяла его короткие, неуклюжие пальцы, обняла их своими ладонями, подышала.

Как любила она эти руки. Ей больше всего нравились эти некрасивые руки. Удивительно, как они много умеют. И он понял, что никогда теперь не будет один. Она его всегда согреет и не только от холода.

… – Бросил ли ты играть? Играй хоть на чём ни будь. Играй хоть на гармошке. Здесь будешь в нашем струнном. Мы сейчас вторую Листа и пятый танец Брамса разучиваем. У нас теперь из училища преподаватель.

Недавно была в правлении, помнишь парторга? Ты ему помогал Ленинский уголок оформлять, так он говорит, что ты не приедешь. Пиши, говорит Королиха, своему художнику, он нам нужен и в клуб и в интернат преподаватель.

– А помнишь, я тебе сказку рассказывала.

… Пройдёт много, лет, наша Речная улица, станет настоящей, здесь будет река, а не полусухой ставок, а из за холма выйдет настоящий художник. А здесь!

– Ты ещё говорил, откуда, разве только Салгир повернёт в эту балку своё неполноводное русло, или Учан Су повернёт к нам, в Красный Пахарь! А вместо гребли – запруды у твоего дома, родники забьют гейзерами. А вот и сбылась моя сказка. Канал Северокрымский построили. Асфальт вдоль канала. Сады насадили, виноградники.

… А ставок совсем зарос. Не нужен, а мне его жалко… Мы это помним, как в детстве катались на самодельных саночках. Как пацаны играли в партизан и делали ловушки – проруби, маскировали их листочками камыша, разгорячённые смелые, попадались в эти ловушки… Партизаны, дети партизан. А потом пели песни и жгли из камыша костры и сушили, согревали мокрых, замёрзших, но смелых ребят. Всё это странички детской радости так рано ушедшей и покинувшей нас, теперь уже почти взрослых. Но, уже далеко, не детей…

Зав кафедрой снял очки, в тонкой золочёной оправе. Зажал, как в тиски ладонями голову. Затих. Пригладил волосы и долго смотрел куда – то. Мимо Рыжика. Ему, большому известному художнику было плохо. То ли он вспомнил свои первые шаги, то ли свою первую любовь. Он снова погладил свою серебристую гриву волос, и ещё долго, молча сидел и, и, далеко, далеко смотрел. Потом будто очнулся и, ушёл.

… В кабинет вошла, как луна, декан факультета. Она сходу, ещё не успела оседлать кресло, её служебное, запела не как женщина, как певунья, деревенская, поёт, страдает частушками…

– Ты же знаешь, Николай как тебя в Союзе ценят. Дача, от Союза художников. Приняли твои работы на республику. На дачу послали керамику совершенствовать, да ты привёз новое слово в керамике, и ещё ювелирку – эмаль перегородчатая, и сразу с выставки, музей закупил, краеведческий. Понимаешь?! Ты можешь потом, и кафедру повести, столько у тебя разного и стоящего. В деревню, с областного города?! Хорошо подумай. А сколько живописи твоей в метод фонде на кафедре уже?! Засохнет эта многогранность твоя…

В полдень поезд прибыл на узловую станцию. Жаркий душный день.

За оградами огромные головки подсолнухов. Несутся машины гружёные зерном. Станционный рынок завален мохнатыми персиками, сочными яркими помидорами, яблоками. От стоек тянуло свежестью, прохладой и мёдом садовых чудес, ярких, сочных и, конечно вкусных.

Переходной мост. Гудят провода, паровозы, электровозы. Уходят в бесконечность серебристые, сверкающие рельсы-артерии страны. Перемаргиваются цветные глаза светофоров.

А вот показались и белые хатки, вишнёвые сады. Мост и развилка дорог.

– Шофёр подвези к Красному Пахарю!

– Валяй!

Дёргается кузов, мелькают абрикосовые деревья, яркозелёные огороды, остриженные золотистые поля. Трактора тащат солому в большие скирды. Значит хлеб уже весь убран. Вот какова ты Россия – на севере весна, на орловщине начало лета, а здесь…

И вот теперь он стоит на Крымской земле, серая, пыльная, она дышит жаром. Кажется, всё вымерло. Только высоко в небе поют посмётушки, с хохолками на голове. Взлетают быстро – быстро, машут крылышками и поют, а потом бух, на дорогу, и, купаются в пыли, оставляя после себя – ямочки – гнёздышки. Они не боятся путника. Их не зразу заметишь. Серая дорога – серая птичка, да ещё в ямочке, вот и порхают и зпод самых ног.

А вот и они – чудо Крыма, цветы бессмертники, только они, красавчики выживают до осени. Даже татарник высох. Стал ржавым и колючим.

На серебристых листочках маслин, на ярко-зелёных листьях, акации, на высохшей колючей траве – всюду слой пыли. Знать давно дождя не было. Потом он свернул с дороги, пошёл напрямую через поле, по стерне. Трещат золотистые стебли срезанной пшеницы. Дразнятся перепёлки, уводя в сторону от своих полосатых птенцов. Иногда суслик, такой же серый, как степь, станет столбиком, посвистывает, дёргает тупой рожицей, будто воздух нюхает, а потом по пластунски ползёт, и, юрк в норку.

Вот снова дорога. Присел на копну, Зашуршали мыши. Поднял несколько колосков, размял, подул и стал жевать. Запахло солнцем и землёй. Снова дорога с плюшевой пылью, следы телеги и его следы. Босых ног.

Через дорогу, лениво бегут два зайца.

Остановились. Посмотрели друг на друга, на путника, сели на задние лапы, отряхнули передние, и сели рядышком, как две бабки на завалинке.

И вдруг показались красные черепичные крыши. Затем белые перламутровые, как игрушечные домики. Пруд. Улицы – руки, раскинули и зовут в свои объятия. А воон, у самого пруда, стоит её дом.

Голуби кружат над домом. Это сосед Толик – тракторист.

Солнце клонилось к западу. Из-за переезда пылило стадо.

Впереди стада шёл, важно покачиваясь, козёл – Борька. Любимец, гроза, и, утеха ребятни. За ним семенили, потрескивая копытцами козы, потом овцы, а уж за ними коровы. Стадо спешило к колодцу – журавлю.

А, на почтительном расстоянии от Борьки…двигалась процессия ребятни. Потом с криками и визгом бросаются на козла, и так же быстро рассыпаются. А Борька, недоумённо стоит и моргает глазами, странно подёргивая своим хвостиком – умудрился таки Крашевский Вовка, потереть его перцем, под хвостом, а козёл косится на железную консервную банку, висевшую у самого носа, и не понимает, откуда она взялась. Начинает нервничать, а потом выкидывает такие коленца, от которых вся орава, держась за животы, и хохоча, валялись в пыли.

Стадо, напившись у журавля колодца, из большого корыта, расходится по дворам.

Звенят струи молока о подойники, пахнет дымком от печей стоящих тут же во дворах, под открытым небом. Пахнет кукурузой, борщём, и жареными семечками. Потом деревню огласил разноголосый вой.

Это всю ораву босоногих усаживали в тазы, корыта, и смывали арбузные серые полоски, с натруженных животов, мыли цыпки на ногах. Затем всё стихло. Начинали ужинать прямо во дворах, под открытым небом, под первыми звёздами. Под перекличку ночных сверчков.

На завалинках уже сидели старухи, щёлкали семечки, делились последними новостями, толковали об урожае.

… А от речной улицы, от ставка шла прохлада. Воздух становился прозрачным, звонкие голоса слышно далеко – далеко. Деревня стихала. Замерла. Дома. Деревья, притихли, к чему-то прислушиваясь.

У гребли, около дома Нинки послышался всплеск девичьего смеха. Тихо. И, и, вдруг из вечерней прохлады, из чистого воздуха, родился голос.

Он зазвенел, потом слился с мерцающими звёздочками, перекличкой сверчков.

Его подхватил хор девчат, и песня полилась по улицам и по домам. По всему селу. Она мерцала и светилась, потом пошла по лугу, заполняя всё пространство.

А запевала она, Нинка, её голос Рыжик отличит из тысячи. В ней были и весенние тюльпаны, и его этюды, и её милые телята, вся жизнь деревни.

Вся Вселенная…

– Здравствуй, деревня. Здравствуй Пахарь. Вот я и приехал.

Сказание о рейтузах

Ну что тебе сказать про Сахалин. На острове прекрасная погода, а может, и нормальная. Всё понятно. Это мы уже читали, раньше. А вот о рейтузах не приходилось читать или слушать, очень уж скользкие они, ой, не они, тема сама.