Сказания о недосказанном. Том I

Это нам потом рассказал наш хозяин.

А сейчас он объяснял слушателям. Вот мы, какие молодцы, играют без подделки. Без аппаратуры. Как он. И он потом громогласно пригласил нас со сцены, прямо, играть с ним на таких платных вечерах. Все дружно аплодировали, некоторые стоя.

– Вот так. Так или никак.

Сказал Никола про нас русских.

*

Пахнут гроши и харчи хороши.

Так говаривала моя бабушка, Ксения Мироновна, Павловская…когда мы были ещё школьниками.

*

Никола, хозяин, и раньше, когда Марина была ещё в Выборге, с радостью слушал мои концерты, которые я устраивал для него и его жены, колясочницы. Она была инвалид, но и ей тоже по душе пришлось это, где присутствовали только их дочь и мы с ним, конечно.

И вот.

Однажды, в студеную зимнюю пору, – был сильный, ох сильный, трескучий мороз, а он, хозяин предложил мне сесть за руль его небольшого автобуса, типа нашего Уваза, но хорош легко управляемый и послушный. Взяли мой инструмент и рванули в город Хаменлино. Пурга разгулялась и трещит за окном, но двигались лесом, от его жилища, потом трасса, и вот, наконец, стоянка. Он достал вилку с проводами типа переноски и подключил к щитку открытому, но под навесом и сказал, дескать, пусть греется. Я не понял и спросил что это.

– Да ты знаешь, мороз трещит, а мотор остывает, это вон датчик, видишь? Остыл мотор, а он вот тебе на! Подогрев. Мы отдыхаем, в помещении, а мотор тёпленький. Всё работает и печка тёплая как будто мы только выключили мотор. Вот такое устройство в машинах у нас в Финляндии. И они, эти грелочки, как перина у тёщи,– всегда тёплая.

Вошли в помещение, тёплое, уютное, но странное, не клуб и не театр. И не ресторан. Музыка живая, три человека, что – то исполняют, но как – то тихо. Уютно. Удивился. Китайцы.

Нам помогли раздеться и поставили наш инструментарий в укромном месте.

Никола разговаривает с хозяйкой, которая подошла и мило улыбается нам и лично мне. Даже чуть намёк на реверанс удостоила с улыбкой и сказала единственное слово, которому я знал перевод,– китос,– спасибо. Толком и не понял, что такое мы сделали. Видимо за приход нас так тепло встретили.

… За одним длинным столом сидели, восседали, по обе стороны отдыхавшие, выпивавшие и закусывающие. Но сидели так, – напротив за столом были собеседники и они все тихонечко беседовали. Кто – то закусывал, иные причмокивали пиво, правда, финское, не крепкое. Мы очутились рядом со всеми.

Потом тихонько мне Никола рассказал, что это клуб холостяков, клуб знакомств, почти домашняя обстановка, которая редко, но помогала образоваться новой семье.

Нам хозяйка сама поднесла по стопочке, но Никола отказался, а мне дал зелёный светофор, сказал, что машину обратно поведёт он. А тебе сейчас играть. Бери. Пей. Трудно, но необходимо.

И вот.

Утихли китайцы. Сложили инструмент. Посуетились, и мы, открыли свои чемоданы аккордеона и гармошки. Они уже достаточно согрелись. Никола махнул ладонью перед моим носом и, ничего не говоря, я пробежался пальчиками по кнопочкам, и голоса наши с ним ожили.

Спели, раскинулось море широко. … Встала во весь рост хозяйка и сказала, что мы гости из России, Виппури и ещё исполним несколько песен. Аплодисменты робкие, а один не вставая, сказал, что – то, но на него зашумели и махали руками, я понял, глушат. Прошу Николу переведи. Отмахнулся. Я потребовал, резко,– переведи!

– Даа, Николаша, он сказал, что русскую музыку не любит.

– Я тогда просил перевести мои слова и в сердцах выпалил,

– Музыка не имеет национальности. Она или есть или её нет. Додекакофония, называется.

Потом быстро, коротко, рассказал, как мы в замке на ярмарке, здесь в их городе, выступали и маленький чёрненький негритёнок, на руках у матери, отбивал ножками ритм моей мелодии, которую я исполнял на гармошке.

Аплодировали и тогда и сейчас. Я пришёл в полное спокойствие и, и сказал ещё раз, что она мелодия или есть или её нет.

Сидевшие сыпанули аплодисменты…

… А он, непрошеный искусствоед, критик, чуть согнулся и, сидя врезал ещё пива. Прямо с горлышка.

Все улыбались.

Потом, выдал и голубку и грузинскую сулико, да и просто плясовую с переборами и дробью для плясок. Некоторые сидящие, вставали и аплодировали. А тот, слюнявый сидел тихо и молчал, потом похлопал немного ладушки, как малыш, и показал большой палец. Дескать, давай. Видимо распробовал и пиво и наше старание и умение.

А…

Сама хозяйка этого дворца сводников, и сватов на общественных началах, ходила по этим двум рядам и держала глубокую мисочку керамики Николая. Звенели, монетки, тогда были ещё марки, а не еврики. Подошла ко мне, рядом Никола, она поставила тарелочку с горкой монет, приподнесла стопку с водкой.

Никола сказал, что – бы не ломался. Я поднял и, залпом рванул на радостях за успех. Потом подставил карман, и, Никола всю эту горку монет высыпал в мой огромный карман.

Расставались мы более чем тепло. Она, хозяйка приглашала на русском наречии с трудом. Мы будем рады. Приходите, я дам вам место…..

Вечером. Дома я посчитал. Сумма была равна моей недельной зарплаты у Николы. Но он больше туда меня не возил.

А ребята, коллеги из Выборга, работники наши Выборгские, шутили, смеялись грустно, пытались демонстративно кусать свои локти и говорить с торжеством.

– Ну почему не я, там был.

Рондо Каприччиозо

Арбузятники

… Степь да степь кругом…

Так можно было петь и пели, тогда, в те юные годы, далёкие, но близкие, как и сейчас.

Студент. Каникулы.

Экзамены и зачёты остались там, остались, в стране Абрамцево, где бывали и работали, – Врубель и Васнецов, и Нестеров, а теперь вот они – студенты, и, конечно, чувствовали, считали себя, талантами, великими. Будущее у них есть, в руках и этюдниках, которые купили на денежки, которые пришли, прилетели из самой столицы мира, иначе и не мыслилось -Улан Удэ, другу моему, Булату. Прислали перевод на харч, но очень уж нам хотелось ходить на этюды, как настоящие художники, которые там, в Абрамцево постоянно бродили и писали, смело, уверенно – из Москвы, Питера, да и просто, со всего света.

Мы тоже прибыли со всех концов России – матушки. Тогда, по крайней мере, было так.

Булат, понятно, с Бурятии, и, конечно, самая красивая, самая лучшая для его сердца были – река, Оронгойка, и место Оронгой. Конечно река это слишком громко, вот Ангара – дочь Байкала, это дааа, это река! А Оронгойку, реку его детства, мы бродили по ней пешком. Холодная, быстрая, и он, Булат умудрялся руками ловить рыбу там, дома, где мы умудрились быть у них в гостях, сдали экзамены, за четвёртый курс, получили направление в Тобольск, на практику в костерезную артель и потом рванули в Бурятию…

Ох, и путешествие. Ух, и практика, ах и мастера!

– Аванес, так просто звали, и ласково дразнили, Аванесяна Вовку, Аванес и всё тут. Потом ещё был Федя из самого Тобольска. Сибиряк. Красавец. Прекрасный баянист. Иногда мы его звали – величали Феофан. Почти Феофан Грек. От него, Феди, мы услышали и почти поняли, что такое Полёт шмеля, 24 каприс Паганини, и, уж, конечно, рондо капричиозо Сен Санса.

И вот теперь, всё это время, между студенческими днями, и взрослой порой – после семидесяти годочков, говорим спасибо Федя!

Я тоже играл, не такие сложные вещи, как Федя, но потом, спустя каких – то пятьдесят годков,… удивлялись и за бугром, русской гармошке и аккордеону, когда в Финляндии показывали мастер – класс.…

… Взрослые, и дети, радовались, а негритёнок, – мама конечно финн, а папа, папа,– негр, а он, малыш,– весь в папу, смугленький, прикопчёный, но не северным холодным солнышком,– папеньки кровями,– африканскими лёжа у мамы на руках, двигал в ритм мелодии ножками, одетыми в тёплые шерстяные носочки, ритм нашей русской плясовой, своими маленькими ножками, заботливо укутанными от зимнего, северного холода. Вот тогда мы с дочерью поняли, что музыке не нужны знания языка, высоких званий и регалий, национальности – нужна любовь и мастерство, а она, музыка, есть или её нет.