Сказания о недосказанном. Том I

Открыли багажник, достали весь инструмент, который и не понадобился, и они увидели кривую железяку, – заводную ручку, помощник для осевшего до нуля,– аккомулятора. Тихо, молча, подходили, подходили и долго смотрели и смеялись, смотрите, дескать, у них ещё и это. Мы были, конечно, не в таком восторге, как они и, подумали, как же будем и чем платить за такой капитальный ремонт своего допотопного, убитого двигателя. Но наш хозяин успокоил и сказал, не беспокойтесь. Он дорого не сдерёт как у вас там. И, тем более, что запчасти, к вашей машине, всегда в Росии, не кондиция, а у нас порядок. Всё хорошее. Нам продают хорошие, мы не допустим брак.

Потом сели за стол. Смех, удивления ушли, утонули в бутылочках пива, которые и не понятно, откуда появились. Тем более, что у них не принято, угощать пришлых пивом, да ещё и своим, Финским. Оно не очень им нравится, и они с радостью скупают наше, которое ребята умудряются всё – таки привозить.

И вот Голубка.

Мы, как сказал хозяин наш, на всякий случай, прихватили мой аккордеон, и несколько, своих, балтика, девятка крепкое, Питерское, для душевного равновесия в новой обстановке.

Никола, наш, ловким движением, красиво поставил на стол наше. Возглас одобрения и улыбки, радость. После третьей бутылочки, которые стояли и появлялись у каждого и у нас, конечно. Пошли беседы и тёплые разговоры, содержание которых Никола нам быстро переводил, и потом тихо, молча, встал, пошёл к своей машине и принёс мой аккордеон. Торжественно, подняв высоко голову, поставил инструмент, на пенёк, который стоял около моего стула.

За нашим столом ещё был танкист. Так его всегда радостно встречал наш хозяин, когда гость, лихо разворачивал свой авто. Он жил не рядышком. Ему, уже девяносто один год, но весел, лихо гоняет на своём авто, но как оказался здесь я так и не понял.

Однажды, мы были у него в гостях, угостил кофе и беседа пошла. Оказалось он, и, правда, был в эту войну танкист, так же лихо выполнял свою работу на таком друге, как он сам его называл. Я, както не подумав, спросил, стрелял ли он, наверное, и таранил такой техникой, но думал, он расскажет о той, другой войне. Он улыбнулся и весело, так же лихо ответил, а Никола наш, перевёл с таким же пафосом и гордостью его слова,

– Я стрелял по врагам!

Мне ничего не оставалось делать на свой неуместный вопрос, пожал ему руку, за смелость и отвагу.

Хозяин наш потом рассмеялся, а он, танкист, достал чехол, там внутри этого чёрного чемодана был аккуратно, завёрнутый в тряпочку, роскошный концертный баян. Достал, очень осторожно поставил на стол, попросил Николу перевести, мне его слова. Просто просил меня сыграть, выдать класс, как ему рассказывал Никола, сказал, что я владею им в совершенстве. Никола принёс мой аккордеон, и всегда просил меня, где мы были, играть.

Пришлось и здесь сейчас, выдать Катюшу и, раскинулось море широко. Никола всегда помогал и пел вместе со мной, но слова путал и не совсем правильно брал ту мелодию, которую я исполнял. Но дело сделано, посидели, побеседовали, а потом танкист, вручил мне свой баян и сказал, сыграй, ты хорошо на своём, а мой концертный, лучше.

– Я на баяне играл в студенческие годы, прошло больше пятидесяти лет и теперь не смогу выдать, даже то, что умел тогда. Но он так и не поверил, хотя кнопочки я несколько раз нажимал, звук действительно был славный. Расстались, совсем дружественно, и вот он, сейчас внимательно слушал наши музыкальные опусы.

Потом просто шла беседа, но они очень внимательно смотрели на нас. А он, Никола рассказал им, хозяевам, как мы были у мэра города. Показали свои работы в керамике, как я играл там, в кабинете тот же любимый репертуар, моего хозяина. И, как он хозяин города пожимал мне руку и провожал из кабинета до самого выхода из здания.

А здесь, сейчас, аплодисменты пошли в нашем уютном кругу, мне он только объяснил, о чём поведал новым нашим друзьям, – они сказали, что сделают всё бесплатно, за игру и такую классную компанию. У них такое бывает редко, какую устроили мы.

Мы, взбодрились, забыли о своей машине, и с дочерью выдали голубку.

… Они знали эту мелодию и любили, когда удавалось слушать в исполнении Робертино Лоретти. Слушали очень внимательно и, даже не прикасались к пиву, хотя им это не было чуждо.

… И, вот мы с Мариной на два голоса, и аккордеона, с проигрышем и стакатто высоких нот, выдали. Поклонились.

Они все разом встали, аплодировали и пожали нам руки.

А хозяев и гостей не было даже десяти человек.

Но, ух, вот аплодировали. Вечер прошёл на должной высоте, и нас приглашали ещё приходить.

Приходили. Радовали. Радовались. И, очутились через пару недель, здесь же рядом в лесу, у других соседей в этих, таких же дебрях, соседей.

Праздник улицы.

Но не так как у нас. Здесь дебри. Огромные сосны и уютные дома. Коттеджи. Интересные строения. Дома и подсобные домики для животных, так вписаны в ландшафт, что казалось как продолжение гор или выход в лес.

Интересно, лес густой, дебри, как на Байкале, видел, был там. А вот и не трогают, не убирают завалы, всё как в диком лесу. Это удивляло и радовало, настоящее, не прилизанное. Дикое и не тронутое, не спиленное на дрова.

Гости сидели за столами, которые стояли буквой п, и накрыты холодными закусками, но, но чудо, праздник и никаких бутылок, даже пива не видно. Ну, прямо поминки у наших русских адвентистов, как на Кубани было. На столах ни одной бутылки, ни пива, ох, нет, там пиво не очень уважают, вино своё и в магазинах. А своё на праздниках, наливают в графины, для удобства – наливай не разливай. А здесь, у этих адвентистов, на столах бутылок не видно, графинов тоже нет, а утром в картофельной части огорода пустых бутылок выбрали корзину, на другой день, конечно. Хотя соблюдают и утверждают, – грешнооо. А тут как. Неужели праздник на сухую, как говорят у нас?

Буквой п, как стояли столы, закрыли перегородкой, но проход оставался, и там, конечно лес. Дебри, а здесь же стоял прицеп, для грузовых перевозок трактором, как и у нас, с опущенными бортами, там пристроили ступеньки, и вот пришли, нет, прошёл по этим дощечкам, самый главный…

Прибыл музыкант. Один баян, внесли на этот помост, прицеп, эстраду…а остальное аппаратура.

На тонких ножках установили видимо усилители, для леса, погромче. Но меня удивило то, что много проводов и, даже баян, который был на табуретке, был подключён к аппарату.

И, я вспомнил, как это было в году, дай Бог памяти… да не важно, в каком году, но при Хрущёве это точно. Жил я тогда на берегах реки Оки и занимался чеканкой, живописью, и освоил перегородчатую эмаль. Орловские комсомольцы, газета была молодёжная, устроила мою персональную в редакции. А те весёлые ребята похвалили и отправили фотографии в Москву, редакцию журнала Огонёк. Напечатали в Пушкинском юбилейном номере, мою русалку, чеканка на медной пластине, которая на ветвях сидит, да и другие работы. Цветные вкладки, класс, и потом пригласили меня на дачу писателя. Был он тогда зав отделением прозы Сбитнев, Юра.

… Вечер. Дача. Коньяк. И, конечно, моя, гармощка, участие в музыкальных опусах и баян, но играл Толик Беляев. Это уже был зрелый мастер и его чары пальчиками, удивляли тех, кто слушал впервые. И, тем более, такое чудо,– электронный баян был только один в Москве у Анатолия. Среди гостей, директор дома культуры, тоже слышал первый раз, и, предложил поработать в Абрамцево баянистом, он скромно отказался, сказал, что его папа не отпустит.

Возмутились, что это за папа, который не даёт ему возможность заработать. Он ещё стопку принял на душу, промочил горлышко и выдал,

– Никита Сергеевич.

– Нам скоро быть в Италии.

Там сделали ему этот баян, который стоил не дорого, как сказал Анатолий, – чуть дороже Волги.

… – Да, ещё вспомнил около баяна, рядом аппаратура. Много. Звучание инструмента было неожиданно ново, и, конечно, очень своеобразно. Это как скрипки Гварнери и Амати. Хороши, необыкновенно, но разное…

И.

… Неужели здесь у финнов такое. Хотя, что удивительного Время, прошло, будь, здоров, и не кашляй. Да только каково мне потом со своим инструментом…

И, за этой куча мала, аппаратуры огромная штора…

– Потом. Чуть позже я понял, это боевая маскировка. От любопытных.

Меня и Марину легонько, нежно пригласили туда, не знамо куда.

… За шторой, в густых кустиках было возведено партизанское застолье. Заходили таак, незаметно, в разные минуты и, и выходили, ребята и мужики конечно, и мы туда же, пришли, привели. Налили, подняли рюмки, а кто бутылки с пивом, поздравили друг друга и причастились. Кому сколько отпущено Богом и людьми. Вот это конспирация. Вот это понашему. Какой же это праздник, без праздника?!

Потом было сказано несколько приятных слов и нас пригласили на эстраду. Я взял свой аккордеон и выдал попурри, несколько вальсов, которые знают везде. Дочь стояла за моей спиной и готовилась, как и договорились с ней к дуэту. Вальс понравился, и, видимо живое звучание аккордеона им пришлось по душе, потому, что некоторые особенно классно вальсировали. Даже восьмёрками как когда то и мы могли так в молодости. И потом легонько, в конце танца аплодировали.

Голубка.

Эту мелодию я любил сам и уже нормально, выдавал с переборами и всякими приёмами, которые делали эту мелодию ещё больше, как говорят музыканты – дольче. Мы её с дочерью выдали на два голоса, с проигрышами и всякими, как говорят музыканты техническими кляузами, работа – пальцовки и самим, понравилось. Норма. Как я всегда говорил. И заканчивая, подумал, что им тоже пошевелил те чувства, тонкие фибры души, которые уже подрёмывали давно, хорошо хоть не летаргическим сном.

Уже заканчивая выступление, некоторые сидевшие вствали и держали руки, сжав обе ладони в кулак. Ну, думаю, не хватало ещё такого не гонорар, а кулачная гонорея. Но только я сжал меха по окончании, ещё не закончив проигрыш концовки, пошли бурные аплодисменты. Мы слегка удивились, но потом поняли, что всё в норме и, даже больше. Потом выступил кто то, а Никола перевёл и я понял, что они и Лоретти, знают и любят, но сказали, что исполнение было класс, хотя мы знаем, ценим любим и его.

Потом опять тишина, танцы. И мы выдали ещё несколько своих, – Сулико, потом Маричку. Разошёлся, обрадовался, что и гармошка здесь. Я попросил Николу, она в чехле гармонь была у его ног, под столом. И, только я взял её в руки… пошли бурные аплодисменты и вставали и не громко говорили бис. Бис.

Пока готовился, кто то опять что то говорил нам, но Никола показал палец, дескать, молодцы, давай, знай, наших…

… Прогнал пальцовку, как разминку. Типа попурри на частушки. Потом тишина и выдал проигрыш, тоже сложный, – сплошные переборы, но уже это была песня Захарова, на закате ходит парень. Удивительно, кто то знал и понял, что я начал эту мелодию, зааплодировал, но его вставшего одёрнули, дескать, не мешай. И потом с дочерью, на два голоса выдали эту песню, которая звучала ещё в моём детстве, была до войны пластинка и, конечно патефон. Они поняли, с каким настроением я её выдал, и, конечно голос Марины, наш дуэт с моим баритоном, а голос дочери был таков, что её уже школьницу приглашали в хор в западной Украине, и приглашали жить и ей петь там, в их профессиональном ансамбле, и быть всей нашей семье вместе.

А я, в студенческие годы, тогда учился в Абрамцево, нас, как лучших удостоили петь на заключительном концерте в Колонном зале, дома союзов. Пели хор, а потом мы, Славка, Лиля и я, трио на три голоса, выдали патриотические, но душевные песни. Так что был готов к такому, как сейчас концерту. Вот мы и выдали по полной программе.

Потом, вышел к нам на эту сцену тот баянист, который играл до нас на своём баяне, который звучал как оркестр, с ударными, литаврами и прочих инструментов, которых не было, ни исполнителей, да инструментов тоже не заметил никто…