Сказания о недосказанном. Том I

Радость на его лице

Прозревший Свет большой жизни.

Китос, «Одуванчик»

Она, красивая, совсем как одуванчик, который помним, вспоминаем, радостным, сказочным, маленьким светящимся солнышком. Тогда это было солнышко, пушистое, живое. Игры, связанные с ним остаются тем счастливым детством, о котором он, Профессори,– вспоминал.

Такое звание, кличку, как он сам себя успокаивал, дал ему коллега по творчеству, русский Финн, и тёзка Николай.

А, это была просто старушка, но не скрюченная, съеденная морщинами и злобой, старая карга,– всё – таки одуванчик.

… В огромном выставочном зале, павильоне – ангаре, где не было видно и потолка, как обычно, а – сверху шёл свет как с нашего крымского южного неба, и оживлял сверкающие экспонаты ювелиров, ремесленников, умельцев всех рукотворных чудес, удостоенных международного внимания и уважения.

Она стояла и долго смотрела на очередной шедевр и, казалось, гладила своим взглядом эти работы и, самих участников, тружеников этой эпопеи, который называли сегодня – мастер класс.

Стояла и смотрела как руки умельцев – мастеров, пели, ваяли лукошко, резали из мягкой липы ложку – поварёшку, как ювелиры и стеклодувы показывали почти фокусы мастерства, играя с огнём, как малыши с маленьким круглым зеркальцем играют солнечными зайчиками…

Профессори и его дочь, гончарного круга мастера, а сейчас лепил из глины маленьких       ёжиков. Они выстроились то ли строем, толи шли гуськом – большой, потом поменьше и, совсем маленькие, как – будто спешили в лесную чащобу отведать грибов, яблок или ягод. Дочь ваяла замки и крепости из глины, в виде подсвечников, а ещё, потом они пели и плясали, под собственный аккомпонимент, его русской гармоники.

Она, Одуванчик стояла долго и смотрела, изучала или что – то вспоминала, а потом быстро, быстро, очень быстро, заговорила. Улыбалась и, снова говорила, говорила и улыбалась.

Мастер гончар посмотрел на неё, показал пальцем на бумагу, там было крупным шрифтом, по – фински написано номер павильона, где её встретит переводчик, всё объяснит, и она сможет приобрести всё то, что ей понравится. Услышала, поняла, что они русские, приехали с Выборга, Виппури. Виипури, китос, китос, твердили ей. Кроме двух этих слов они не знали ничегошеньки. Одуванчик затихла. И улыбка быстро исчезла с её лица. Это было уже не то лицо. Лицо другого человека. Скорее лицо хирурга, перед операцией безнадёжного… Она заговорила, очень тихо и строго. Мы пригласили своего переводчика. Он был, правда, тоже такой же полиглот, как и мы, но его дочь живёт уже три года здесь, и он, полиглот фальшивый, знал на три слова больше, чем все мы вместе взятые. А вот и подошёл наш Володя.

– Иди скорее, что – то женщина хочет сказать, видно, очень серьёзное. Смотри, как она переживает. Переводи. Ну, что ты?

Толи его мозг усиленно работал, а может, от услышанного, но он сначала морщил лоб, протирал его кулаком. Вспотел, побагровел, но молчал. Мы растерялись. Обычно улыбчивый, равнодушный ко всему, он будто очутился обвиняемым на Нюренбергском процессе. Оказалось, мы были недалеки от смысла сказанного.

Она заговорила медленно. Трудно. Родовые муки на лице. Голос пошёл на пианиссимо и незаметно затих. Володя молчал. Тяжкое молчание.

А, она, медленно, осторожно, взяла в руки один ковшик, второй, тоже резной, деревянный, гладила их, будто грела своими ладонями, а может, чувствовала тепло рук человеческих,– мастера, через живое дерево, скорее живущее теперь вот в таком резном ковшике – уточке. Посмотрела и исследовала также тепло, ладонями – лукошко из лозы. Потом ёжик, который был рядом, перекочевал с гончарного круга в её ладони.

Она так его держала, будто сделан не из глины, мягкой и послушной в руках мастера, руками моей дочери, она и увидела, и не такой уж и колючий с иголками, он встретил лисицу на лесной полянке, но может запыхтеть быстро – быстро, бывает такое с ним, когда очень недоволен, серчает и пыхтит, и хочет боднуть своими иголками нос рыжей лахудре – злой лисице. Но потом она, Одуванчик, погладила его одним пальчиком, как это делают малыши и поставила на место, к другим только что сделанные мастером, к другим из ещё мягкой глины ёжикам. Мастер взял обожженного, терракотового и осторожно положил на её ладони, погладил тоже одним пальцем и сказал третье слово, которое он успел всё – таки выучить и запомнить, работая в этих местах, добрых милых соседей. Он указал пальцем на неё и сказал, как выстрелил, что это вам – презент! Володя проявил удивительные знания финского языка, чётко повторил слова мастера, и стоял, утерев пот со лба, довольно улыбнулся, перевёл, помог такой сложной беседе двух дружеских народов соседей.

Взгляд её потеплел. Она улыбнулась, но уже другой – улыбкой Джоконды – загадочной, грустной, тайной. Прикрыла ёжика ладонью. Ушла. …Оглянулась. На лице таявшая улыбка.

… Китос. Китос. Но это была уже улыбка Одуванчика.

… Володя пыжился, надувал щёки, будто тонул в проруби. Вытирал постоянно пот. Лицо его красное, как после сауны и, пива,– русского *ежа*, – ёрш, его ещё величали трезвенники, коктейль – русского пива и самогона, в равных долях.

Махнул рукой, как отрубил, а потом с трудом, но всё-таки рассказал нам:

Она родилась там и жила в Виппури, теперь это проспект Ленина, – Выборг! Прошло много лет. Поехала на Родину. Посмотрела. Много бродила по городу. Растроганаяи растроеная, – не таким он был тогда. Здесь прошло её детство. Здесь. Там. Прошло и ушло.

И, как там сейчас…

Плакала…

– 340 километров слёз.

Всю дорогу, до самого дома. Что было в её глазах? Тогда и сейчас…

Боль за разрушенный, пугающий развалинами, когда то – город сказку.

Боль и жалость.

Боль.

За детство, память о нём, которое отняли, стёрли, затоптали.

*

… Давным – давно, в моё детство, была такая шутка – игра, в, или на дурака.

… Закрой глаза. Открой рот. Покажу фокус. Руки у фокусника за спиной.

Глупыш, совсем маленький, закрыл глазки, открыл рот, и, ждёт чуда, – святая душа. Фокусник поднатужился, напрягся и, и со всей дури, дунул на одуванчик, который сунул почти в рот пацану, иии, сотни маленьких парашютиков одуванчика, влетели в разинутый рот зазевавшегося, верившего пока ещё, в чудо, малыша. Не вздохнуть, ни охнуть – полный рот до самого горла зонтиков, будущих одуванчиков. Слёзы на глазах. Слёзы и обида. Нет. Нет чуда…– обман, чудовищный. А перед носом уже не солнышко, одуванчик – пустая помятая травинка – мусор. Плевок в душу, в чудо. Плохая шутка.

– Это уже зло.

*

Мне приснился сон, Виппури помолодел. Разрушенные дома её детства восстановили. Из глубоких подвалов, трёхэтажных подземельях, выпустили воду, осушили. Теперь не донимают комары, жившие там, в многоэтажных домах, комаров, круглый год и, даже, в морозы.

Теперь счистили асфальт, которым закатали красивые дороги и площади, выложенные красивыми узорами, гранитом. А братская могила? Помнишь, был огромный храм, а какой орган. Звучит и сейчас в памяти людской. Интереснее Пизанской башни, взорвали. Такое чудо архитектуры. И вот теперь могила, хоть и братская. В центре города…

Приезжай Одуванчик. Ждём. Встретим. Согреем.

Детство не вернём, радость будет в сердце твоём. Свет нашей радости,– встреча с тобой.

Хаменлино. Керамисты в Финляндии.

Голубка

Дочь и отец трудились у финнов, лепили и ваяли керамику, иногда, редко пели, – отец играл на аккордеоне, а финны слушали и слышали. И, конечно рады были и те и другие.

Из Выборга они прибыли своим ходом, но его почти самолёт. жигулёнок, сумел нажраться масла и на самой таможне, жидко нагадил в штаны, но таможня махнула рукой или просто не заметили и дала добро. Они уже были на чужой стороне. Разрешили припарковаться у какого – то строения и привести в порядок, мотор. С трудом двинули в сторону, не моря, конечно, в сторону чуждую и не совсем понятную. Мотор барахлил, свет почти погас, пришлось, вопреки их правил отключить фары.

С потугами, с очень большим трудом они прибыли в место, где их ждали.

Хозяин удивился как на таком, мёртвом аккомуляторе, они смогли вообще двигаться, и такое расстояние… Моторный отсек, когда подняли капот, который был забрызган маслом, и уж конечно, был перегрет и еле – еле, душа в теле удалось его заглушить. Успокоились. Хозяин угостил кофе, потом проводил их в гостевую комнату.

Утро как утро. Проблема что делать с мотором и как и когда и на чём двигать домой, до дома до хаты, в свой, почти свой город Виппури, или как его теперь величали, – Выборг.

Утро наступило, как и положено, в своё время, и гостей посетил хозяин, не свет ни заря. Работа. Только работа.

Вечером вдруг их пригласил американо, как звал, величал его наш хозяин, и они, конечно русские, двинули в гости.

Хозяин Никола, бывший русский, завёл свою любимую американскую, машину – сказка, с автоматикой, которой у нас в России ещё не было, и, кожаные белые сиденья и то о чём мы ещё и не знали. Хозяин говорил, что она, музейная и дороже новых, современных. Притащили мы и свою, на буксире. Оказалось, что наш Никола, договорился с соседями, и они нашего жигулёнка поставят на ноги. Всё сделаем, уверяли они. Тем более, что это их хлеб, как нам потом стало ясно.