Отчим поневоле

Отчим поневоле
Николай Максимович Бажов-Абрамов

Книга, рассказывающая о бытии и сложных решениях, сделанных в течение жизни.

Николай Бажов-Абрамов

Отчим поневоле

Поверить этого было трудно. Умер он, так и не протрезвев.

А как все начиналось. Дочь, Валентина, у Кирилла Петровича, росла, горя не знала. А любил он ее. Надо ей что – бери! – радуй отца. Ни одной минуты не было у него свободного времени. Работал, а нет работы, гулял на природе.

«Нехай,– говорил он, широко театрально размахивая руки. – Надо успеть жить». – И с пьяна, цитировал почему-то всегда, из книги Н. Островского. «Как закалялась сталь» – монолог: …чтобы не жалеть напрасно за прожитые годы…»

Рядом с ним, как бы под зонтом, росла Валентина, его дочь. На всем белом свете, одна, что было у него на этой «грешной» земле. Жена у него рано померла. Еще при родах. И больше он уж не женился.

«Хочешь – учись! – говорил он. – Где пожелаешь! Ничего мне для тебя не жалко».

И она училась. На строительном факультете в областном городе, где и ее будущий супруг, Аркадий Максимович.

«Конечно, надо было тебя определить, педагогический вуз», – говорил он потом, сокрушаясь, что дал маху, но, он ведь, надо признать, мало чего смыслил о гуманитарных науках. (Повествователь его не оскорбляет). Хотя он, когда-то, и сам оканчивал этот же факультет, но, это когда было. И учился он, вчерашний мужик, в советской эпохи, да еще, по рекомендации партии, скажем так, без обид, через пень колоду. До сих пор, не смотря, на такую высотку взлетел по партийной линии, пару слов правильно связать не мог. Ну, как, тот же, премьер, изъяснялся с народом: «Хотели лучше, а получилось… как всегда».

А с Аркашкой, Валентина познакомилась там же, на том же факультете. Он, тогда вчерашний еще солдат, только отслуживший, правда не знал, как избавится, приехавшей, следом за ним, где он проходил службу в армии, с девушкой Надей. Он тогда, любил ее, спал с нею уже. Планы строил, там еще, в Армии. Вот – вот, и он ее, как отслужит, заберет ее к себе в областной город. Но, планы ему, по ходу учебы в институте, пришлось сразу корректировать, так как уже понимать стал. Непосредственным очевидцем был, видел, как теперь надо жить в этой новой стране, если хочешь чего – то добиться в этой жизни. А с Надей у него, – он это знал, – ничего хорошего не получится в жизни. Поэтому, он её сразу забраковал, как только познакомился с Валентиной, написал в своем последнем письме, что у него насчет нее изменились планы, попросил ей забыть его.

Но та ведь, уже носила под сердцем его будущего ребенка. Потому, она и кинулась, на страх ее мамы, к нему, в этот его город. Поселилась она поначалу у его родительницы. А больше она никого не знала в этом городе. Молила его, одуматься, выслушать ее доводы, и даже сказала, что она сделает с собою такое, что он потом, будет всю жизнь себя жалеть. Но, что поделаешь – молод он был. Да и страна была уже другая. По сравнению с Валентиной, Надежда, она действительно, намного красивее выглядела, умнее, скромнее, но, у нее не было того, что имела сейчас Валентина.

Глупо, глупо, конечно. Так иногда судьбы ломаются.

А с Валентиной, Аркадий, как только поженились, вот оно, вожделение его, сразу получил от ее отца, двухкомнатную квартиру в сталинском доме. Он по началу, толком даже не подумал, женившись на Вале, что это ему дает? Переехал сюда, к Валентине, оставил миллионный свой город – город своего детства. А, Надежда, видя, что у нее ничего не получается, в отчаянии, после завербовалась на Чукотку, на Крайний Север. Ведь она была педагогом по образованию. И ей всего было двадцать два года, а Аркашке, как раз перед женитьбой на Валентине, исполнилось двадцать четыре. Он, хотя и свободно вздохнул с отъездом Нади, но угрызения совести у него в душе, все же остался. Случилось бы это при коммунистах, которые тогда правили страной, он бы, действительно, осмотрелся прежде по сторонам, что он делает, но, страна жила уже обновленной России.

И откуда только, казалось бы, эти «люди» выродились? При коммунистах, все, вроде, равных ходили, не отличались друг от друга. А тут, на – те, в двуличностях, что ли прибывали до всего времени? Одно лицо, для коммунистов, а другая, дремала, видимо, ожидая своего часа. Выходит, так? Иначе, как понимать было их.

Да согласны все, слабого человека, эта новая Россия, уже не терпела. Ему сейчас нужны были, не знающие к жалости, циничные люди. Не важно, бандит он, или хитро жопый политик. Но обязательно, он был со слабой еще душонкой. Оглядываться по сторонам и задуматься, не было уже времени. Другие «всадники» следом напирали. Наглые, и, более борзые, изощренные. Торопились успеть отгрызть общего пирога – нации. А то что, людей, манной небесной травят, что при их капитализме, они моментально все станут жить как в Европе и в Америке. Это их даже умиляло. С экрана телевизора, они изощренно визжали, после кукловода Ельцина: «Россия! Россия! Демократия. Наша взяла!» Аркашка это видел – он не был глупым человеком. Он знал одно. Пока жив Валин отец, надо успеть вырвать, хотя бы, что еще оставалось от этого пирога – нации.

И ведь сумел. Прибрал комбинат шлакоблочный, где он работал при коммунистах, некоторое время директором. Конечно, провернуть эту аферу, помог ему Валин отец, Кирилл Петрович, директор металлургического завода.

Городок, где он теперь жил, строился, расширялся, а его шлакоблочный комбинат, как раз выпускал блоки для многоэтажных домов. Да и кто строил дом, шел к нему на поклон. Это потом уже, когда Валиного отца не стало, чуть некомфортно стало ему. Сказалось это и с Валиной внезапной болезнью. И, казалось бы, откуда у нее эта болезнь отыскался? Здоровущая, цветущая была, и на тебе. Как родила дочь, раздуло ее, как барабан. Вечера теперь стали один за другой: неинтересные, нудные. Валентина, по началу, плакала, переживая за свое уродство. Все чаще стала покрикивать на Аркашку.

–Я лишняя. Зачем я такая тебе. Ты бросишь меня. У тебя кто уже есть?

И даже однажды, в бешенстве, чтобы Аркашку только уколоть, до самой могилы, она чуть не открылась ему. Что в ту банкетную ночь, она переспала с Виктором, и дочь эта, не его. Но, в последнюю секунду, как выпалить эту тираду, испугалась. Что не то, что Господ бог, Аркашка ее тогда совсем покарает. Забросила работу, и даже выйти вместе на улицу, приходилось теперь Аркашке долго уговаривать.

– А, зачем? Чтобы знакомые смеялись, увидели меня такую? – говорила она, после долгих пререканий, выталкивая их за дверь, на вечернюю прогулку. – Вы идите, идите, гуляйте, а я тут уж сама по себе…

Они шли на улицу, а Валентина, бежала на кухню, вытаскивала припрятанную там бутылку вина, допивала, улику выбрасывала в окно, а затем бросалась на диван, предварительно включив телевизор. Телевизор, теперь для нее был: и, подругой, и, собеседницей. Могла сутками не вставать с дивана, смотреть на экран. А что еще ей было делать? Дочь, была под присмотром с утра до вечера с отцом – отчимом. Он ее утром, перед работой, отводил в детсад, вечером, забирал. А, она, знала только одно. Ждала, когда они уйдут, оставят в квартире её одной. Вот, тогда и она дожидалась своего часа. Приоткрыв дверь квартиры, подзывала моющую подъезды, Дашу, дальнею родственницу по отцу, седьмая вода на киселе, брезгливо бросала ей на её мокрую руку пяти сотку, приказным порядком отправляла ее в ближайший магазин за вином. А той, что было не сбегать. Валентина сдачи никогда от нее не требовала. Приносила бутылку вина, да еще, вожделенно ждала – Валентина наливала с полстакана и ей, чтобы она не сболтнула где-то ненароком Аркашке за вино, а потом, спокойно продолжала домывать подъезды. А, Валентина, нарвавшись, наконец, на бутыль, допивала почти ее всю, снова кидалась на диван.

Конечно, такое время провождение, не радовало её. Но, больше все же, пугал ее, сам, Аркашка. Он, почему-то, последние дни, часто стал теперь присматриваться к дочери. Она же это видела. Но, он, в эти секунды озарения, только закрывал глаза, вздрагивал, скидывал с плеч, это почуявшей душою прозрение. Шумно вздыхал, тянул дочь к себе, жарко начинал шептать.

– Ты моя. Ничья. Господи! Что ж это я… с ума схожу что ли?

А Валентина, в это время, лежала на диване, слушала его слезливое бормотание, грызла ногти. Конечно же, она чувствовала угрызения совести перед Аркашкой. Не без этого же того она была. Но теперь, когда уже прошло с тех пор много лет, она все чаще теперь говорила себе, как бы оправдываясь.

«Сказали ж, прерывать беременность мне нельзя. Я и испугалась».

Да, в больнице так и сказали ей: не прерывать беременность, если не хочет она на всю жизнь остаться без ребенка. Как только вынесла она этот ад? Господь бог только видел, да страх разоблачений. Все дни беременности, Валентина была, как не своя. Спала ли она тогда? То прислушивалась к себе, то, когда Аркашке, уже не терпелось, отпугивала его все возможными карами, если он ее сейчас тронет. Да, еще, в каждую ночь, преследовала ее видение, будто за место Аркашки рядом лежит все еще этот насильник, Виктор.

Ложась теперь, она несколько раз удостаивалась.

– Аркашка! Ты ли это рядом?

А если тот молчал, то начинала тормошить его и кричать.

– Аркашка! Это ты рядом?! Спрашиваю ж! Аркашка – это ты?!

Тогда тот тоже заводился, хрипел ей в ухо.

– Дед Пихто я! Что за мания у тебя, все время переспрашивать? Кто же может рядом с тобою быть?

Сама, Валентина, понимала, так долго, как они существуют в союзе с Аркадием, не может продолжаться бесконечно. Умом понимала, ему нужна женщина для потребностей, а она, из-за этого преследования, не могла ему этого дать. Вначале, до рождения еще ребенка, он еще терпел эти выходки ночные жены, которая только знала нудить и отпихивать…

«Не трогай! Не смей! Мне нельзя, Аркашка. – Недостаточно аргументов, добавляла. – Ребенку, будущему, хуже будет».

Когда, наконец, она родила, Аркадий, вздохнул – ведь все хорошо разрешилось. Ребенок здоровая, щечки пухлые, не болеет, не хромая, ни кривая – все у неё на месте. Живи только, радуйся. Но, как вечер наступал, так Валентина уходила в стопор. Ей все время теперь, казалось, что с нею рядом в постели, не Аркашка ее, а тот еще, насильник, Виктор. Ничего она с собою поделать не могла. Да и сам, Аркадий, не понимая причину, все больше и больше стал дистанцироваться от жены. Теперь он, забирая дочь с ясли, старался, подолгу гулять с нею на площади, у памятника В.И. Ленина. Там, за памятником, стояли ели рядками, и с дочерью он всегда пропадал среди этих деревьев. Затем он, брал дочь на руки, шел в ресторан. В десяти шагах он всего находился. Заняв, стол, дочери заказывал сока, а сам цедил эти сто граммов коньяка до тех пор, пока дочь не начинала нудно проситься в туалет.

Городок, где они жили, был небольшой, все друг о друге в лицо знали. Приходилось Аркашке с кем-то головой кивать, кому-то сказать на ходу:

– А, привет. Да, бежим домой, вот, к мамке.

Спросят:

– Как поживаешь?

– Хорошо. Как вымахала моя. Глянь. Щечки пухленькие, глазки зеленые – папа вылитый.

Последнее, зачем он говорил? Доказать всем, что Оля его дочь? Но, почему же, он тогда, убегал переулками, чтобы больше не попадаться знакомым? Да, и, у дома, отдышаться не было возможности. Тут тоже стояли соседи, вышедшие подышать перед сном. Торопливо забегал в подъезд, двумя, тремя словами, перебросившись с ними, бежал к своей двери. А в квартире, ждала их спящая его жена, растянувшая горою на диване. Бросив на нее, осуждено глаза, Аркашка шумно сдержанно вздыхал, уводил усталую дочь в другую комнату, начинал нервно, с дрожью в руке, снимать с нее одежду, укладывать дочь на кровати. Сколько усилий надо было ему, чтобы не закричать на спящую жену. Один Господь бог только видел.

А Валентина, то ли притворялась в это время, что спит, то ли уже привыкать стала к такому образу жизни – валяться в постели, продолжала лежать, не реагируя на шумные вздохи своего мужа.

А тем временем, Аркашка, уложив дочь на кровати, шел на кухню, и там он уже, закурив свою сигарету, давился дымом у открытого нараспашку окна. Открывал он окно, чтобы внизу увидеть брошенный Валентиной допитую бутылку. Отыскав ее в кустах акации глазами, он снова шумно вздыхал. Он же видел, как его жена с каждым днем спивается. Понимал, куда не спрячь деньги, она находила их, нет, шарила ночью по его карманам, и брала ровно пятьсот рублей, для бутылки вина. А утром она, спросонья, начинала на него ворчать.

– Ты почему деньги от меня прячешь? Надо мне, я у соседей займу – а отдавать тебе же. Не стыди меня перед ними. Ты же видишь меня? Кому я нужна такая? А ты еще этого у меня хочешь отнять.

Говоря она так, страшно боялась вслед услышать от него: «Да пошла ты!»

Любил ли он жену? Он бы просто так и не ответил. Хотя, глядя на нее, удивлялся, спрашивая с себя.

«Куда ушли эти с нею у него, вечерние походы на озеро, встречать под утро зарю?»

Ах! как он любил тогда ее.