Отчим поневоле

– Заказать? Ты просишь? О красной шапочке? Не знаю. М – м… Можно ли? Ты сиди, а я сейчас подойду, спрошу, знают ли они эту песню.

Плохо, плохо Аркадию. Но ради дочери, ему надо ведь сбросить с себя эту хандру, сковавший его, подойти к музыкантам, заказать им песню о красной шапочке. А денег у него есть – сколько бы, не попросили, музыканты.

Это странно, вначале ему отказали, потом спросили, любопытно стало, с чего это он детство вспомнил.

– Зачем вам это, Аркадий Максимович?

– Я с дочерью. Хочет эту песню послушать. В садике, они сегодня заучивали эту песню. Можете вы это спеть?

– Можно, Аркадий Максимович. Для вас все, что хочешь можно. Будет для твоей дочери песня о красной шапочке.

И выдали они тайну секретную Аркадию, что они иногда по праздникам по садикам ходят, зарабатывая (левые) деньги.

Дочь, после их песенки, просто расцеловала Аркадия, зависнув у него на шее.

– Спасибо, папа. Спасибо. Мне понравилось. Пойдем домой? Спать я хочу.

– Пойдем.

А домой Аркадию не хотелось, но дочери завтра в садик, а ему, ехать снова в областной город, в больницу, к жене. Дома он, усталую дочь, сразу уложил на кровать спать, а сам – в ресторане он прихватил собою бутылку водки – распахнул окно, по привычке оглядел внизу по кустам пустые бутылки Валины, вздохнул шумно, как обычно он это делал.

«Боже мой! – сказал он затем, прикурив от спички сигарету. – Что я наделал? Какой жизнью я живу? Кто бы знал. Надя, Надя, прости. Погнался я, точно, в этой жизни, за химерой».

За стенкой захныкала дочь, Аркадий прислушался, отставив на столе водку в стакане, которую собирался выпить. Подошел на цыпочках к двери со стороны кухни, заглянул, как там дочь спит. Поправил одеяльце на дочери, прикрыл дверь, снова вернулся на кухню. Взял стакан со стола, выпил, подавленно дергаясь. Крепка была водка. Не следовала ему пить, утром ему ехать. Еще неизвестно, что ожидал его в областном городе? Если уж и операцию сделали жене, то он завтра должен трезвым. Водка его сейчас подавлял, смывал границы понимания происходящего. А нужно это ему? Что скажут еще ему в больнице, если сделали операцию жене… Видимо, побегать по городу придется: добывать, покупать лекарства. Сегодня, только так лечится, российский народ. В провинциях, в деревнях, все амбулаторные поликлиники поза крыли, упростили, как за ненадобностью. Зачем? Никто толком не знал. Видимо, там посчитали, «народ» у нас железный. А деньги у него есть, а не хватит наличностей, снимет из банка деньги – трястись с ними он не будет – сколько надо – заплатит. Но, вот, эта неизвестность. Скоро, и его догонит. Это точно. Действовать надо, а он сидит тут. А если Валентине, что надо – а его нет. Да и врачи сегодняшние,– он понимал. Как те Казанские сироты. Государство, от всего самоустранился, видимо. Так это, или не так, Аркадию Максимовичу не надо сказку рассказывать – свеж еще был пример. За дочь, чтобы она родилась, да и у матери, чтобы все зубы во рту сохранились (врачи акушеры знают, почему у рожениц ломаются зубы), заплатил он, сумму несусветную, (а зарплаты – натуральные – у людей тогда, было две тысячи рублей по стране). А с Валей, если и расценки выросли, да и кто она в областной больнице? Просто серая личность, с отталкивающей внешностью. Тут бы она у себя лежала, ради любопытства, семейка ведь в городе известная, все, что надо, добыли, а там она – просто больная россиянка – электорат. Умрет на операции, никто не пошевелится. (Это, правда, да и народ это знает, без этой пропаганды).

Аркадий, до боли сжал зубы, заныл в бессилии, что изменить ничего он не может. Случись что, передоверить дочь ему ведь некому. Кирилла Петровича нет, Валя – сама больна, Даша… – Аркадий знает, Валентина, всегда в страхе вздрагивала, когда она вертелась рядом с ее дочерью. До сих пор понять не может ее, чего это она обиделась на эту семейку. Раньше, он же помнил, первые годы, будто даже как бы прописаны были в доме. Когда он не приходил домой, заставал в доме, то Дашу, то Виктора, торопливо доедающего щи на кухне. На замечание, Валентина отсекала его всегда, ворча.

«Тебе, что жалко объедки?..»

Теперь, Виктора, вообще вблизи дома невозможно застать. Он дом этот, Аркадия, обходил за сто шагов – иначе Валентина могла увидеть его и исполнить свое обещанное, как:» Удавлю…»

Конечно, ему наплевать, что Валентина говорит. Не маленький, и знает лекарство, как ее применить. Это, Аркадий Максимович, он олух небесный, ничего не понимал и не видел, а он, Виктор, все видел, все примечал. Однажды он, как увидел вблизи Оленьку, чуть было не скопытился – будто как отражение на зеркальце, Олиной лице, увидел себя. Сразу вспомнилось ему тот вечер, устроенный Аркадием Максимовичем, по поводу получения институтского диплома. Он тогда все, до многоточия вспомнил, что было у него тогда с Валентиной. Вначале испугался. Со страха, бросился, под дурачка играть – особенно приезжими, отдыхающими на озере, выпытывал, что будет, если дальние пусть родственники, на кисели вода, между собою родят ребенка. Те, конечно, его не понимали, думали, хохмит мужик от скуки с ними, не больно и прислушивались к его словам. Но, он сам, однажды, услышал у одного: «Вероятно, калекой может родиться. Если точно близкие родственники. А так, как говорите… это же седьмая вода на киселе. Нормальный родится. Точно». Это его успокаивало. Хотя… он – то знал. Родственники, и правда, они далёкие. Было даже желание, сказать об этом Вале, успокоить ее, но страх, куда его денешь, затрясся, как тогда. Жить он и правда, хотел. Валентину, он знал. Та, если что, задумала, выполняла всегда. Да и самого Аркадия Максимовича он пуще огня боялся, что тот узнает о случке своей Вали с ним. Поэтому он и на работе старался реже попадаться в глаза ему. Он ведь был, полностью зависим от Аркадия Максимовича. Бежать куда-то, уехать – вон, рядом областной город. Там и затеряться можно. Кто его будет искать. Валя просто обрадуется от этого его шага, а Аркадий Максимович, зная, нерасторопность его характера, можно и спокойно продолжать так жить. А может, он понапрасну волнуется? Оленька окажется и не его дочерью. Ну и что она похожа на него. Возможно, гены Вали больше повлияли на сформирование Оленьки. Да и мама его как-то в разговоре, между руганями, не удержалась, в сердцах сказала ему.

– Городе все почему-то шушукаются – Оленька твоя дочь. Это же смешно. И я говорю всем. С ума люди сошли. Поговорить больше им нечего. Валя ведь наша, пусть и дальняя, но родня. Почему же и Оленьке не быть похожей на нас? Гены, видимо, сыграли тут. А они болтают. Обидно даже.

Этот разговор можно было, и, забыть, но, мама, как пришла с работы, сообщила – Валю увезли в больницу.

– Больные бочки у нее. Что, разул, бился? Не стыдно! А если умрет? Аркашке как тяжело будет одному растить дочь. Позвонил бы, узнал, может помощь ему надо? А он радуется. Чего ты радуешься! Позвони, узнай.

И, вот, этот звонок Виктора. Аркадий только собрался успокоить дочь – проснулась она неожиданно, расплакалась, а тут, как не вовремя, этот его звонок по сотовому телефону.

– Ну, слушаю. Кто это? Виктор? Чего тебе? О Вале вспомнил? Странно. Зачем тебе ее здоровье? Говори быстрее, нет у меня времени. Спасибо за сочувствие. Я сам все сделаю.

И отключив телефон, обнял плачущую Оленьку, стал ходить с нею по комнате, успокаивая.

– Спи, спи, доченька. Сон, да, плохой приснился?

Когда дочь успокоилась, задышала спокойно, Аркадий вновь ее уложил на кровать, укрыл одеялом.

Звонок Виктора его сейчас нисколько не насторожило.

«Мама потребовала, он и позвонил»,– подумал он.

Да, и что было ему настораживаться. Обычный звонок, все знакомые так в таких случаях поступают: переживают, бегают, оглашая всех и вся, что в семье беда. Поэтому сейчас, Аркадию лучше порадоваться, не один он переживает болезнью Вали, думают о ней и эти, так называемые дальние ее родственники.

«Надо бы,– подумал он,– помочь ему, этому Виктору, найти у себя по чище работу. А то, что он в своем бетономешалке. Ходит грязный. Мужик он, не женатый. Лучше будет, если я подберу ему другую работу. Вот, после Вали и решу. Помогу. Кирилл Петрович, мне помог, а почему мне его не помочь».

Решив так, подошел к столу, залпом допил из стакана водку. Пожевал, найдя на столе конфетку. Вновь закурил, тупо уставившись у распахнутого окна, на мигающие на небе звезды. Было чуть прохладно. Аркадий настороженно глянул, прикрыто ли плотно дверь комнаты, где спала его дочь. Удостоверившись, остался стоять в том же положении, упираясь животом к подоконнику. Удивительно, спать ему сейчас нисколечко не хочется. Или это выпитая водка действовала на него, или еще что-то – вина перед Валей, что не прислушался с самого начала зова сердца – с Валентиной беда, надо её спасать. А он, за место этого просто самоустранился. Кто же в этом виноват? Он, или все же, сама она? Замкнулась вдруг ни с того ни с чего. Видите ли, ее раздуло. Могла ведь, если хотела, проработать над собою. В городе, за последние годы, сколько залов спортивных открылись – не счесть. Худей на здоровье, а она за место того бороться, заперлась в доме, как какая преступница. На слова замечание, только рычала.

«Не трогай!».

А он, за эти годы, так ни разу, как следует, с нею не поговорил, как они живут. Конечно, у него работа, требовала каждодневной концентрации. То того достать, то арматуры нет, то бетона, да и эта жажда наживы, не давала ему спокойно первые годы, нормально спать. Вначале боялся, отнимут собственность, потом, после нелепой смерти Кирилла Петровича, заставило его судьба, уйти одиночное плавание – то того надо было срочно задобрить, то, другого – и везде самому. Валентина, она вначале помогала, но, как родила дочь – все, будто ее подменили. Оболочка осталась, а все в остальном, она стала другая, не знакомая ему. Жена, не жена, черт знает! Кого она превратилась. Понятно, трудные роды – это всегда бывает с женщинами, истерики, но жить другие не прекращали, боролись, а она… знала одно. Валятся на диване с утра до вечера, и, глушить вино. Однажды, после долгой перепалки, он даже сказал ей.