Отчим поневоле

«Папа. Так меня сразу заподозрят. Пусть продолжает работать у Аркашки. А он…мямля… может и не поймёт?»

«Ладно,– сказал он тогда, в сердцах. – Тебе виднее. А Аркадию мне жалко, человечески. Такой мужик. Такой! А ты обидела его, дочь. Непростительно это».

Тогда, Аркадий, так и не понял, что это тесть такой с ним? Не возмущается с его отказом от мэра. А до этого ведь, весь затылок загрыз, хуля его, недалеким человеком. А тут он весь херувимчик.

Да, пожалуй, будешь херувимчиком. Если бы не эта беда, куда бы он делся от должности мэра. А тут он, без боя, сообразил, мужик же, Аркашке мэром не быть. С такой теперь биографией. Он теперь ни на что не был годен. А еще не знаешь, как поведет себя, сам, Виктор. «Убить его? За бадла сидеть не хочется. А если вскроется тайна? Страшно даже было подумать. И умер он, видимо, только из-за этой беды дочери. Исстрадался. И слава бога, не дожил до рождения внучки. Что бы он тогда говорил? Да, лучше смерть, чем с этой бедой жить. Зная – внучка, не законнорожденная. Да, и Даша, Виктора мама, она ему приходилась, седьмая вода на киселе, дальней родственницей. И слава бога, она ничего не знала. Так он тогда думал. Тут в городе, точно была бы после, гражданская война. Она бы своего Виктора, точно, не задумываясь, кастрировала. В то время. Да ведь, сколько слез ею было пролито, уговаривая Кирилла Петровича поддержать его, не бросать в такое неспокойное для страны время. Выходит, зря он уговаривал Аркадия, взять его пока хоть бетонщиком к себе. И что теперь он скажет, своему зятю, когда он все это от других узнает?

А на днях? Только близкий человек мог на такое пойти. Позвонила Аркадию мама, пожаловалась.

– Ой! Сынок, – завопила она. – Умру я. Точно. Все у меня болит: и тут, и там. Приезжай, попрощайся с мамой.

Знать бы ему, что делает с ним мама. Он, ведь, действительно, подумал, с мамой плохо. Поэтому, он ничего другого не смог нового придумать. Забыв на время не расположенность к этой женщине, шумно вздыхая, перепоручил Даше, забрать дочь из садика, если он задержится в областном городе. А не поехать, он не мог. Мама все же. А на жену понадеяться у него, даже в мыслях тогда не возникло. Она продолжала пить. Никакие слова убеждения уже не помогали. Она раздалась еще. Щечки стали у нее с красноватым оттенком. Если ее кто сейчас увидел, затруднился сказать, сколько ей по возрасту лет. Вино ей явно не шла. Да, она и не лечилась. Поначалу еще, говорила:

– Нет, я сгоню этого «говна» с себя. Не я буду…

Но, дальше слов, она уже ничего осуществить не могла. Да и лень ей все это было. Последние дни она все хватать стала за бока, будто, что-то там у нее болело. Когда лежала, у нее ничего не болело, пыталась встать, боль ударял ее, опрокидывал на диван назад. К приходу его, уже спала, или притворялась. Она ведь прятала от него даже свое лицо. Как что, отворачивалась, будто, как стыдилась.

Перепроверять слова матери, Аркадий не стал. Обижать мать не хотелось. А если, действительно, ей плохо? Да, ведь, он себя потом не простит никогда.

Поехал с десяти часовой электричкой. В областной город, кому надо, еще утром все уехали. Сейчас» окно», как у учителей в школе, ехать одно удовольствие. Места свободных вагонах много, любое место сядь. Это утром только стоя едешь. В областном городе многие работали и учились. Раньше, здесь, при коммунистах еще, где теперь жил Аркадий, было хорошо на счет работы. Заводы работали в полную силу, а теперь, кроме шлакоблочного комбината, он, что-то делал, металлургия зачахла, простаивала по полгода. Раньше недовольны были горожане с его копотью дыма, а сейчас – благодать, только трубы торчали, к небу вершинами касаясь.

Ехать всего-то час сорок. Быстро он доехал, занятый полными думами. Даже усталости не почувствовал. С областного вокзала, ему еще до ЧМЗ ехать на трамвае – почти сорок минут, а на такси, можно и за пятнадцать минут доехать. Поедет он, конечно, на такси. На трамвае любоваться с городом детства – не время сейчас, да и честно говоря, он отвык ездить на таком транспорте за столько лет. Успеть бы доехать до матери. Как она там?.. Что с ее здоровьем?..

Открывая дверь квартиры мамы своим ключом, услышал веселые голоса за дверью, а когда сам оказался в прихожей, выбежала к нему, похожая на него девочка светловолосая, восьми от силы лет.

– Ты кто? – сразу она спросила, уставившись на незнакомца, которого она не знала. – Бабушка! Чужой дядя открыл дверь с ключом. Иди сюда.

Увидев впервые ее, он уже догадался, кто она; растерялся, даже покрылся противным липким потом. Как же он проделки мамы, не распознал сразу? А ведь переживал в пути, бегал в тамбур в каждые десять минут курить, знакомым нервно объяснял, нервно трясясь, зачем он едет.

– Мама, конечно,– говорили ему знакомые, вздыхая, – правильно делаешь. Ну, давай. Передай и от нас ей привет. Пусть выздоравливает.

Последний раз, когда он к ней заезжал, видел же, видел, как горели у нее глаза, когда она загадочной улыбкой сообщила ему, что Надежда к ней приезжает из Чукотки. А он ей, помнится, снова порекомендовал провериться у психиатра.

Теперь, самому что ли проверится у психиатра?

А он черт! Чтобы успокоится, шумно, демонстративно, задышал. В сердцах, (зачем же так?) не обращая, выскочившей следом за дочерью Надежды, выкрикнул.

– Мама! Да что же тебе меня не жалко?!

– А, ну, успокоились! – шипит гуськом мать, грозно швыряя на него искры из глаз. – Гости мои! Поздоровайся. Стоит он. Пришел – раздевайся. Посидим. – Тут она схитрила, пожалела внучку. Подойди. Познакомишься Северянами. С девочкой поболтаешь. Аленка уже большая. Школу, первый класс осенью пойдет. Растут! Это мы к земле клонимся. Дай хоть, поцелую тебя. Сын ты мне, или не сын. Эх! Горе ты моё.

Раздеться – он разделся. Ну, а дальше что? Побежать на кухню курить? Но, там девочка. В коридоре, или к подъезду выйти? Да еще, вот. Зачем он концертировал себя сейчас, что у него в кармане лежит? На вокзале, в прошлые еще приезды, в ювелирном магазине, давно он уже присмотрел, теперь по пути забежав в ювелирный магазин, купил дочери золотые серьги. А, вот, покупая, не подумал, для какой же девочки, все же, купил он эти серьги? Для Аленки? Он, догадывался, по словам матери, она давно существует. Но, никогда в помыслах даже не мечтал, встретиться с нею, как, вот, сейчас, в семейном круге. А если, он купил серьги для Оленьки, дочери, то тогда, зачем он, межуется сейчас, катая в кармане коробочку? Пусть бы лежал до своего часа, нет, засвербело его почему-то: дать, не дать. Какое-то это с его стороны ребячество. Даже, мать не удержалась, не сказать, смущенно.

– Ты что там все катаешь? Вытащи руку. Неудобно же. Скажут, маньяк, какой?

После этих слов, не то, что коробку вынешь из кармана, согласен он был на все, лишь бы увести подальше, неверное подозрение мамы.

– Да, вот,– растерянно бормочет он, держа в руке коробочку. – Хочу, вот. На! Сама продень. Вижу нитки в ушах у девочки. Прокололи, видно, недавно.

– Ах! Ты купил ей серьги? Догадался. Ой! Не верится. Сын. Удивляешь ты мать в каждый раз. Теряюсь даже понимать тебя. Ой! Спасибо. Какие красивые. На привокзальной площади, в ювелире купил? Недавно, я сама хотела купить, после письма Нади, деньги не хватили. Дорого. А ты купил. Спасибо, сын.

Сунув матери коробочку, Аркадий быстро ретировался на улицу, к подъезду, покурить. Больше он уже не мог этого насилия со стороны матери выдержать. Выбежал растерянно. Не знает, что дальше и делать. Поднял к небу глаза. На деревьях цветки сливы от лучей солнца перемигиваются ему, тепло, солнечно. Потерянно посмотрел на окна матери. Мелькнула тень мамы, шепчет, дергается головою. Неужели, и Надя следом за ним вышла на улицу? Так и есть. Стоит придушенно, в затылок дышит. Надо бы ему повернуться к ней, а как?! Страшно ему. Хоть провалится в землю. И слышит.

– Как-живешь-то, Аркашка?

Отвечать же надо. Но, сначала чем ответить, он закуривает. Надя, тоже тянется к его сигаретам.

Вот и повод, что сказать.

– Ты куришь? Не замечал я раньше этого за тобою.

– Ты многое не замечал, Аркашка. Не замечал, когда я забеременела, не замечал, как я тебя любила. Что там говорить. Ничего ты во мне не замечал. Погнался за деньгами только тестя. Больше это тебе и интересовало, а пожалеть меня, поддержать, у тебя не было времени. Ну, что молчишь? Как живешь?

– Хорошо, Надя. – Аркадий от своего обмана, что говорит ей не правду, задыхаясь, хрипит, раскашливаясь. Затем отдышавшись, отведя глаза в сторону от Нади, с новым приступом, хрипит. – Вру я, Надя. Плохо, плохо мне, Надя. С Валей я живу, не живу. Сколько, вон, дочери? Скоро, кажется, ей восемь будет? Вот, с тех пор я и не живу. А живу хорошо. У меня все есть. Свой бизнес. Не плохо, получается. Как говорится, первый парень в деревне. Но, счастья, не было, нет. Пьет она у меня. Как женщина, она уже мертва. С дочерью я все провожу время. Гуляю, или к озеру сходим, на площади гуляем. И все. Ничего радостного я не вижу впереди. Богат, конечно. Могу вертолет купить, но, зачем? – И не заметил, как закапали у него обидные запоздалые слезы. – а ты как? Где сейчас?

– Я в Магадан перебралась. В поселке почти нас никого не осталось. Почти все переехали, на «материк». А мне в Магадане посулили в университете место. Я ведь параллельно училась в аспирантуре. Кандидатскую защитила. Живу, Аркашка. Живу. Замуж, так я и не вышла. Видимо, ждала тебя. Ты ж тогда был слепым. Погнался за деньгами тестя. Вот и получил, выходит, что мечтал.

Замолчала, нервно кашлянула, поднеся сжатый кулак ко рту, устало присела на скамейку.

– Садись. На ногах правды нет. Не бойся меня. Я чуть поживу у твоей матери, поеду дальше, к своей маме, в Казахстан. Ждет, не дождется она меня. Заберу я ее оттуда. Плохо, говорит там, русским теперь людям. Выдавливают наших русских казахи. К себе надо перебраться, в Россию. Куплю ей дом в Подмосковье, а потом и сама к ней с дочерью переберусь. Вот, студенток своих выпущу и сразу переберусь. Два года, не так много ждать. Всего я тебе рассказала,– вздохнула она и снова попросила у него сигарету. – Курить, глядя на тебя, начала. Волнуюсь. Ты это, серьги, для дочери своей купил? Отдам деньги. У меня их много.

– Зачем же так? Отдал, пусть носит. Куплю я дочери, когда обратно поеду. Прости меня, если я тебя обидел.

– Что ж, там, Аркашка. Зачем к старому возвращаться. Дай я тебя поцелую и попрощайся с мамой – уезжай! Мне тяжело видеть тебя. А о дочери не беспокойся. Я подниму ее сама. Иди!

Последнее, она, даже выкрикнула, захлебываясь слезами. Какое же небо чистое. Аркашка тупо смотрит до боли в глазах на нее, и, шумно тяжело вздыхает, вдруг теперь только осознав, что он, все же наделал, погнавшись в этой жизни за призрачной химерой, когда рядом стоит, родной, единственный, понимающий его человек. Протяни только руку, она сама побежит за ним, но, он растерян, подавлен сейчас.

Такое, он испытал, когда его первый раз, провожала к Вале на вокзал, родная мама. Ехали, пугающей со скрежетами о рельс стальными колесами в трамвае. Мама сидела у окна. В своем единственном, как казалось ей тогда еще, убого одетом платье. Учителя и тогда, при коммунистах, убого существовали. Жили скромно. Что она в своем школе получала – сущие копейки. Сейчас она на пенсии, да и он ей подбрасывал деньги, а тогда… до сих пор Аркадий краснеет, как вспомнит этот провод. Народу полно в трамвае, а он, дурачок, стеснялся стоять рядом с мамой, делал вид, он ей никто, просто пассажир сам по себе. Мама, не понимая его отчуждения, как всегда она делала, шумно вскрикивала, глядя в окно, когда кто-то из малышней пробегал идущего трамвая, хваталась за сердце, привлекая тоже участвовать в ее переживаниях, происходящей в пути, сына. А он, стоял, как чужой, не знающий ее человек, и, брезгливо еще воротил лицо, видом давая, толкающим его сзади пассажиров, он тут ей не знакомый. И ведь, сколько лет прошло, а как прикроет глаза, так чувствовал, как приливает краснота в лице. Потому, наверное, эта его жадность к богатству переросла в его мечтах, действующей моделью.

И теперь. Попрощавшись с мамой, решил, проехать, на шумном трамвае до вокзала: как простой народ, растворившись с их запахами, грубостями, сопровождающие всегда в пути. Что он этим решением хочет доказать? Неужели, он так и, правда, думает? Что этот поступок, действительно, приблизит его к тем проблемам, в котором сейчас пребывает простой его народ? Если, это так, да, кто он такой? Вообще. Что он возомнил себя? Неужели у него уже не остался чувство такта? То, что он живет, и живет простой народ – это ведь, небо и земля. К народу, которому, он сейчас хочет приблизиться, прокатиться вместе с ними до своего конечного пункта – это, не что иное, как издевательство с его стороны. Возможно, это понятие, он понимает так? Просто захотелось ему, доказать себе, что он не так далеко отошел от своего прошлого. Такой же он, как и прежний, с теми же проблемами, живущими в этой стране. Ему же ничуть не чуждо – он сам варится в этой среде, переругиваясь, вникая их помыслы ежедневно. Дистанция, конечно же, есть. Он хозяин в своем производстве. От него ведь зависит: будет у его рабочих сегодня на столе хлеб, или нет. Ведь, обогащаясь, он думает и о них. Это, правда. Но, а тут он, что доказать хочет себе, проехав с простым народом на трамвае. Стыд нанесенным им к своей маме, тогда что сочтется? Но, как же, он это может воссоздать прошлое свое? Ушел ведь «поезд», да и он сам, теперь, не в том возрасте. Да, и, видения, к окружающему, теперь он мудрее. Тогда, почему он равнодушен к своей собственной судьбе? Мать его ведь не просто так, упрекая, говорила.

«Эх! Сын, сын. Откуда у тебя это все?»

И, правда, откуда? И почему у него опустились руки? Не попытается всерьез, наконец, заняться с проблемами жены. Или он, действительно, разуверился в ней? Да, он согласен, она отказалась во всех лечениях – отвергла помощь с его стороны. Тогда зачем ему к чему-то стремиться, добиваться было? Что же его держит еще, держаться до сих пор на плаву? Дочь? Да, видимо, дочь. Это без порно. Больше ведь его рядом с Валей, ничто и никто не удерживает. А мучился? Зачем, он тогда, изворачивался? Собирал по крупицам. Где, изворотливостью, где, собственным умом. Да ведь, что-то он в жизни этой добился? Неужели же он, действительно «простоват лицом», и правда, как любил поговаривать о нем собственный тесть, Кирилл Петрович? Еще он ему говорил, протяжно воя:

«Эх! Аркашка! Аркашка! Родись нам в другое время, изменили бы все в округе. Твой логический ум, моя мужицкая смекалка – это ведь, какая сила! Чубайсов, Гайдаров и даже этого скрытного кулака Ельцина, близко бы не подпустили тогда к власти».

А каким он был, в период знакомства с ним? Маленький, глазки сияли, носился как угорелый по городу. Что интересно. Везде успевал. Работа – работал как ломовая лошадь, хотел сохранить завод от продажи, да и других заставлял это делать. Гулять – гулял. Это же естественно – мужик, видно же, переживал! Видя, как кругом все рушилось от этой дурной политики Ельцина.

А когда дочь Кирилла Петровича, Аркадия встретила, присмотревшись к нему, долго не мог, оправится, радуясь, как повезло дочери. Знал бы он, что Аркадий шел к этому шагу, не по любви к Вале вначале, только стремление заполучить сначала ее, а потом и его, зная, после от него ничто в сторону не уплывет. Жажда заполучить наследство Валиного отца, побуждала его вначале идти на такой шаг, потом только, сама Валя стояла в очереди. Не сам ли он говорил себе.

«Притремся, полюбим. Время будет. Жизнь она длинная».

Человек, идущий по трупам, всегда вначале так думает. Не потому ли страну такую просрали, доверившись к этому «царю Борису». Не исключением был в этом и Аркадий, в те лихие годы лихолетья.

Вот и он притерся. А Кирилл Петрович, так и не распознал истинные помыслы своего зятя. Потом уже сам слег, уже некому было разгадать Аркадия. А Валя? У нее свои проблемы застали врасплох. Не до него ей было. Хотя, она ведь не глупая была женщиной, чтобы не понять в тот страшный вечер банкета. Как от ее притворных шуточек, Виктор, дышал в упор, пожирая ее тело, еще, когда она развязно сидела на кухне, оголив ноги перед ним почти до трусов. Она же видела, как Виктор от ее ног роняет слюнки. И не понимая, что делает, с ухмылкой, сказала ему.

«Хочешь меня что ли? Попробуй, вот она я».