Слуги этого мира

– Обычно я наставляю вас, как переносить те или иные испытания, но знакомство с женщиной, как бы вы ни пытались со мной поспорить, совсем не та история. Да, не всегда с ними бывает просто, и моя Ама-Ги тому прямое доказательство. Но ведь все налаживается, когда вы достойно себя рядом с ней преподносите. Вот уже несколько десятилетий Ама-Ги – пускай, со своеобразным нравом, но самая женственная, прекрасная самка из всех, что мне приходилось встречать, и мамочка шестерых детей. У вас будет также, и я хочу, чтобы вы позаботились о своих супругах. Сыновья уйдут, дочери – вырастут, а с ней вы будете вместе до самой верхушки древа. Не жалуйтесь ей на свои слабости – работайте над ними молча. Дайте супруге то, чего она заслуживает: твердое плечо и уверенность в завтрашнем дне. Женщины имеют удивительное свойство при должном обращении приумножать любовь, да и вообще все хорошее, что вы ей отдаете. Поэтому сделайте их счастливыми – и удивитесь, какими сильными, спокойными и миролюбивыми станете вы сами.

На душе у Ти-Цэ потеплело. Были тому причиной слова Наставника, ореховое вино или обволакивающий аромат поедаемых костром растений, но йакит чувствовал себя как никогда хорошо. Уж точно не как существо, которое могло уже завтра безвременно пасть от когтей и клыков злостного недруга, и не как тот, кому предстояло вскоре расстаться с дорогим его сердцу учителем и с лагерем, где прошла его юность.

– Сейчас, – заговорил Наставник, – в Плодородной долине, на ветвях персиковых древ, сидят молодые девушки, глядят на вот эти самые звезды и думают о вас. Не заставляйте их уж очень долго томиться, разделайтесь с делами поскорее. Каждого из вас давно уже очень ждут дома.

Ученики покивали и ушли каждый в свои думы. Ти-Цэ вскинул голову и уставился на небесные тела. Он изо всех сил старался заставить свою будущую супругу ощутить его взгляд, чтобы ей подмигнула та же самая яркая звездочка. Приятно все-таки было тешить себя мыслью, что где-то по тебе тоскует женщина.

– Так, – мягко хлопнул себя по колену Наставник, – попридержите пока хвосты на бедрах. Завтра вас ждет важный день. Сейчас я хочу, чтобы те из вас, кто чувствует сонливость хоть в одном глазу, отправились спать. Но никого по койкам силком растаскивать не буду. Сидите со мной, если хотите, и на рассвете отправимся.

Спать не пошел никто.

Обряд инициации

32

Всю ночь напролет йакиты пели древние песни, которые пронесли через столетия настроение и дух предков. Но старя звезда неотвратимо подымалась на небосвод, и как только первый луч подпалил верхушки растущих близ лагеря деревьев, Наставник поднялся на ноги.

– Пора, – коротко сказал он и поманил учеников за собой.

Они покинули тренировочный лагерь, навсегда заперев за собой ворота, чтобы детство со всеми его страхами и переживаниями не нагнало йакитов. Они добыли себе ириттов, перекинули через плечо разящие чаши и в абсолютном молчании помчались на юг.

Ти-Цэ почти не ощущал последствий бессонной ночи, его глаза были широко открыты. Он не позволял дрожи блуждать по его рукам, и пальцы твердо сжимали жабры зверя под ним.

Они ехали быстрее, чем когда-либо, и к вечеру во главе с Наставником добрались до подножья скалы, на которую не забрались джунгли. По велению учителя они отпустили ириттов на волю, а сами полезли на вершину, похожую на застывшую, присыпанную песком и щебнем морскую волну.

Когда ученики добрались до вершины скалы, старая звезда уже заглядывала в ущелье, как будто одним глазом подсматривала, какие йакитов ждали опасности. Наставник указал когтем вниз, туда, куда утекала расщелина. Дна видно не было: внизу клубился туман – молочная река из пара и ветра. Всего несколько футов вниз – и йакиты перестанут видеть друг друга. И да помогут им звезды увидеть хотя бы врага.

Ти-Цэ крепко стиснул лямку щита. Он не мог отвести взгляд от бездонной неизвестности. Йакит гадал, для скольких молодых ребят до него эта расщелина стала местом вечного упокоения.

– Вам туда, – сказал Наставник. – Возвращайтесь на рассвете, вся ночь в вашем распоряжении. Как заслужите мужскую зрелость, возвращайтесь за моим благословением.

Ученики переглянулись. Наставник так и не взглянул никому в глаза и оставил их наедине с пропастью. Сам он отвернулся, отошел от края, сел на валун, лицом на восток, где должна будет взойти старая звезда – и был таков.

Больше Наставник не произнес ни слова, и его безучастное выражение лица, словно их уже с вершины скалы след простыл, было призывом к действию более явным, нежели громко отданный приказ.

Ти-Цэ старался ни о чем не думать. И свесил ноги в расщелину вслед за остальными.

***

Когда скрежет когтей по камню последнего шагнувшего в бездну ученика затих, Наставник снял с пояса маленький кожаный мешочек и сполз с валуна на землю. Перед собой он высыпал горсть ракушек, которые подмигивали перламутром в слабом свете звезд.

Наставник задумчиво перебирал их пальцами: ракушки стукались и терлись друг об друга, как выбеленные старой звездой косточки. Он не дал их нежному блеску поглотить себя и бережно разложил перед собой в два ряда, полукругом. Двадцать восемь холодных сверкающих глаз уставились на него в ожидании.

На сей раз Наставник сунул руку в горловину прихваченного с собой мешка и извлек оттуда маленькое медное блюдечко с ручкой под два пальца, и вместе с ним – сверточек, в котором лежало несколько неровных благовонных шариков из смолы его собственного, Наставника, древа. Он высыпал их в медное блюдце, щелчком когтя запалил шарики древесной смолы, поводил над ракушками и положил в центре их полукруга. Дымок крутился и извивался такой тонкой и плотной струйкой, что казалось, его можно было подцепить пальцами и смотать в клубок.

– Я здесь, – прошептал Наставник.

Мужчина протянул руку и преградил дыму путь к небу. Сначала он бесновался, вытекал сквозь пальцы, но скоро послушно стал собираться под широкой ладонью кольцами.

– Твой Наставник здесь, – сказал он и закрыл глаза. – Наставник здесь, и просит звезды о помиловании твоего заблудшего духа. Покуда здесь, у скалы, твой приют, встань щитом перед своими младшими товарищами, не дай затупиться острию их разящих чаш. Раздели с ними радость победы, которую не познал при жизни, и да не заберет тебя пустота густая и необъятная, пока бьются сердца моих учеников. А когда меня самого оставит тело, вернусь за тобой. Отыщу и как родного сына усажу на ветвь древа, где с миром упокоится мой прах. Твое имя обрело вечную жизнь в моем чаде, и да будешь ты ему родным братом.

Наставник перевернул ладонь и подтолкнул к небу собравшееся под ней облако дыма, как подталкивают птицу с залатанным крылом.

Перед блюдцем с благовонной древесной смолой он начертал песком и щебнем имя. Над буквами и символами, сложившимися в «Ку-Ро», он соединил ладони и произнес:

– Благослови жизни своих собратьев, мой единственный павший ученик.

Из глубины его гортани раздался пробирающий до костей гром, который, стоило ему слегка приоткрыть рот, плавно перетек в горное эхо. В его пении терялись грани материальных и духовных миров.

Дымок закачался из стороны в сторону, но через минуту выпрямился и натянулся нитью между небом и землей, чтобы доставить молитву старого йакита звездам.

***

Ти-Цэ спустился в расщелину всего на несколько футов, когда почувствовал, как погружается в туман. Шерсть мгновенно обросла маленькими капельками, и, если бы не подшерсток, он наверняка продрог бы до костей. Вскоре сырость стала застилать глаза, и он прикрыл их прозрачными веками. Жаль, что видимости это нисколько не прибавило: Ти-Цэ едва мог разглядеть пальцы своей вытянутой руки. Товарищи и вовсе растворились в тумане без следа. Он остался один.

Склон был крутой и скользкий, но Ти-Цэ старался пока не думать о том, как, обессиленный, будет карабкаться назад. Сейчас ему нужно было хотя бы спуститься и отыскать имэн с помощью одних только инстинктов: запаха они не источали, а о том, как мало пользы приносили ему глаза, упоминать еще раз не было смысла.

Ти-Цэ ощупывал один выступ за другим, изо всех сил прислушивался, но не слышал ничего, кроме стука собственного сердца и журчания воды: похоже, на дне протекал бурный ручей. Он в очередной раз опустил ногу, пошарил ступней в поисках подходящего уступа, но пальцы гладили воздух. Шерсть на загривке встала дыбом.

Ти-Цэ завис в паре футов над первой пещерой.

Йакит прижался к скале и прислушался, но если внутри кто-то и был, то он ничем себя не выдавал. Ти-Цэ стиснул волю в кулак. Долго зависать на одном месте было нельзя. Он поудобнее устроил на плече лямку и ощутил успокаивающую тяжесть щита.

Ти-Цэ спустился на корточки, как следует зацепился за рельеф на стенке пещеры и бесшумно нырнул внутрь. Разящая чаша описала вокруг его мощной груди полукруг, повисла на лямке прямо поверх брюха, но удара ни от кого на себя не приняла.

Сюда туман почти не забрался, и Ти-Цэ облегченно выпрямился во весь рост: пещера была неглубокая, и, что самое главное, пустая. Вне всяких сомнений он находился в гнезде имэн, но заброшенном год или около того назад. В стенах тут и там виднелись углубления под яйца, но заполняли их шмотки плесени и мха. Скользко и склизко. Он повернулся к выходу, чтобы возобновить поиски дичи.

…И едва не столкнулся с ней лбом.

Резня началась.

Ти-Цэ отпрянул как раз за мгновение до того, как когтистая лапа дотянулась до его шеи. Его судорожный вдох прокатился по стенам пещеры. Он отпрыгнул к ним, будто хотел поймать собственное эхо, и вытаращился на женоподобную фигуру.

Но руки свою работу знали отлично. Будто сами собой, отработанным до автоматизма движением они сняли с плеча щит и разделили его надвое. Но тварь не приближалась к нему. На своей территории она вела себя не так безрассудно, как та, что пряталась за водопадом от Наставника. Наверное, потому, что знала преимущества этих мрачных сырых мест.

Имэн оскалился и пополз назад, пригибаясь к земле. Он хотел затеряться в тумане снаружи пещеры, чтобы растерзать его исподтишка…

Сердце Ти-Цэ подпрыгнуло к горлу, но он рванулся вперед и защелкнул щит по шву на его шее раньше, чем тот мог опомниться и развернуть крылья.

Ти-Цэ поморщился: разящая чаша очень тонко передавала все вибрации, и он почувствовал, как крошатся позвонки так явно, будто сломал шею имэн голыми руками. Еще клацающая зубами голова стукнулась о его грудь и упала к ногам, а содрогнувшееся тело, плеснув фонтаном крови, выскользнуло из пещеры и отправилось в недолгий полет до дна расщелины.

Ти-Цэ выдохнул и вышел из боевой стойки. Он смотрел на блеклое пятно – выход из пещеры, и замершую на его фоне беличью голову. Сердце шумно стучало в груди, и он накрыл его ладонью, чтобы утихомирить бег, но тут же отдернул руку: на белоснежной груди остался кровавый след. Он глянул на него сверху вниз, но увидел яркий образ давнего воспоминания: он, еще будучи ребенком, замирает в ожидании, когда Нововер перечеркнет на его груди кровавый прицел. Каким же далеким казалось детство, каким же далеким казался тот день…

Ти-Цэ улыбнулся. Тогда он был мальчишкой, ничего не знал и не умел, и вот теперь – почти взрослый мужчина, который убил своего первого настоящего врага.

Ти-Цэ медленно провел по алому пятну двумя пальцами и перечеркнул его свежем слоем крови. Страх ушел. Он был благословлен жить еще с того момента, как получил имя. С того момента, как впервые надел набедренную повязку. С того момента, как Наставник выковал для него разящую чашу.

И что-то подсказывало Ти-Цэ, что учитель и сейчас каким-то образом находится поблизости. Его присутствие ощущалось не только в умениях, запечатанных в его теле тренировками, но и как-то еще, на духовном уровне. А с таким союзником никакой страх Ти-Цэ был неведом.