Слуги этого мира

Ти-Цэ погрузился в раздумья. Какие еще причины тут могли быть, издевается он что ли? Он проспорил, да еще и занял в итоге последнее место.

Но перед этим Наставник упомянул неконтролируемый поток его эмоций…

Глаза Ти-Цэ полезли на лоб:

– Вы сделали это, чтобы я не чувствовал себя униженным вашим помилованием?

Наставник удовлетворенно кивнул еще раз и дважды хлопнул в ладоши:

– Лучшей формулировки я бы и не подобрал. Да. – Он вздохнул и протер глаза указательным и большим пальцами. – Когда ты упал мне под ноги, мне было интересно, что именно ты скажешь? Как оценишь свою «победу»? Ты стал оправдываться, хотя я не успел еще высказать свой вердикт. Ты сам в глубине души был недоволен своим просчетом. Если бы я засчитал попытку, ты бы не почувствовал триумфа, которого так ждал. В конце концов неудовлетворение, унижение «пощаженного» поглотили бы тебя. Это ты перенес бы куда хуже, нежели физические увечья. Поэтому я решил исполнить наказание в полной мере. Чтобы совесть не сводила тебя с ума.

Ти-Цэ не верил своим ушам, даже дрожь перестала сотрясать его тело. И вдруг внезапная волна бессильного гнева охватила его. За что, почему ему досталось все это? Женщины в Плодородной долине, насколько помнил Ти-Цэ, по сравнению с ним и вовсе были ходячими эмоциональными бомбами – и ничего! Никто их никакому контролю не учил.

Наставник поднял ладонь и заставил его умолкнуть на середине тирады.

– Не спрашивай, почему, зачем и за что. Не хочу этого слышать. Ты в ответе только за себя, на других оглядываться нет смысла, и уж тем более нет чести в том, чтобы обвинять кого-то в более легкой жизни. Особенно, когда ничего в этом не понимаешь. Наши женщины выполняют куда более серьезные задачи, чем тебе представляется. Они опекают детей и целое древо, на них лежит невероятная ответственность за множество жизней, в том числе и за предков, которые едины с древом в превосходной степени. Их не учат контролировать эмоции специально. Ты знал об этом?

Ти-Цэ растерялся. И заметно присмирел.

– Ты говоришь о воспитании в себе самоконтроля как о мучительном испытании. А на деле – это величайшая благость, какой удостоены мужчины, и какой мы жестоко обделяем женщин. Мужчины – кочевники, существа служащие, перебирающиеся с места на место и лишь ненадолго возвращающиеся домой. Жизнь женщины же состоит из охраны древа и потомства, каждый год, час и минуту. Их нельзя учить самоконтролю и медитации, потому что эти практики затуманивают животные инстинкты. Они четче чувствуют угрозу, быстрее реагируют и никогда не взвешивают, нападать на чужака или нет: они сразу бросаются в бой. Самки обречены на импульсивную жизнь, если угодно. Так нужно, чтобы обеспечить древу безопасность. Только представь, какого это, жить в постоянной тревоге и порой совершенно собой не владеть. Но только так древо и все его обитатели выживают на протяжении всей нашей долгой истории. Все благодаря сильной восприимчивости женщин к чувствам.

Ти-Цэ смотрел на учителя во все глаза.

– Мы обрекаем на такие мучения тех, кого любим больше всего. Но в то же время мы – единственные, в чьих силах облегчить их ношу. Холодное мышление мужчины формируют годами не только для служебных дел. Гармонией можно поделиться, если ее запасы достаточно большие. Благодаря собственной осознанности мы можем дать женщинам спокойствие и равновесие, хотя бы ненадолго заразить их этим состоянием, взять на себя часть бремени их ответственности, когда приходим к ним. Здоровье самки, ее счастливые мгновения гармонии – ни о чем таком не может быть и речи без твердого и всегда собранного мужчины рядом. Если ты не научишься быть таким и не сможешь дать своей супруге то, в чем она так нуждается – это будет не просто свинством. Это будет билетом в один конец к медленной и мучительной смерти, который ты сам вложишь в ее нежные руки. Эмоции сведут ее с ума. И это будет полностью твоя вина.

Воцарилось молчание. Ти-Цэ чувствовал, что задыхается; горло саднило теперь так же сильно, как плавящуюся спину. Он помнил, как раздражался, когда начинала тараторить младшая сестра, считал ее и других девочек необразованными дикарками, но…

Ти-Цэ поморщился. Наставник прав. Бесчестно было превозносить свои трудности над чужими. Положа руку на сердце, он вообще уже не чувствовал себя достойным какой-либо женщины.

– Ти-Цэ, – тихо позвал его Наставник, так чутко, что йакит не смог не вскинуть на него искаженное лицо. – Ты должен бороться. Там, на обряде инициации, без контроля сознания у тебя не будет и шанса. А если и удастся как-то выжить – очень скоро конец придет всем многочисленным членам твоей семьи. Любимой женщине, родным детям. – Он вздохнул. – Ты умный малый. И умеешь холодно мыслить, строить планы, стратегии. Я убедился в этом после вашего недавнего задания. Ты можешь действовать точно так, как надо. Нужен только контроль. И я не хочу, чтобы ты погиб из-за его недостатка! – повысил голос он, и так глубоко вонзил свой взгляд в его глаза, что Ти-Цэ содрогнулся. – Пообещай мне, что будешь бороться со своими чувствами. Пообещай, что справишься с этим любой ценой, и не дашь себе же тебя подвести. Обещай мне. Это приказ.

Сердце Ти-Цэ билось так сильно, что под ним дрожала лежанка. Он не мог отвести глаз от Наставника. Только сейчас Ти-Цэ по-настоящему увидел начертанный морщинами возраст, многолетний опыт, который уже налил его веки тяжестью, посеребрил шерсть. Неотвратимую старость, которую Наставнику хватало мудрости встречать со всем достоинством. Ему далеко еще было до древних и не близко даже до Старших, но года уже заявляли права на его тело. Наставник прожил много, много-много лет, и Ти-Цэ не был уверен, что у него хватит воображения, чтобы представить себе, сколько видели его закаленные янтарем глаза.

– Обе…щаю… – выдохнул Ти-Цэ. Хотел добавить что-то еще. Много чего еще, на самом деле, но захлопнул сведенный судорогой рот.

– Но это касается не только тебя, – сказал учитель, – это и мой долг, моя ответственность перед тобой. Поэтому внимай, Ти-Цэ, слово своего Наставника: я не позволю тебе умереть и заставлю овладеть собой, рано или поздно. Обещаю.

Ти-Цэ резко кивнул и уткнулся лицом в лежанку. В глазах щипало, очертания размывались. Может, растения снова пустили обжигающий сок?

Наставник кивнул тоже. И поднялся.

– Эту ночь проведешь здесь, под моим присмотром. Постарайся уснуть. Ночью сам уберу с тебя компресс. Ничего не трогай и не переворачивайся на спину.

– Спасибо вам.

Наставник отмахнулся и со вздохом вытащил из складок набедренного пояса, обтягивающего его пресс, длинную тонкую трубку.

– Чушь. Все равно ночами хреново сплю. – Он подпалил кончик трубки когтем и зажал меж губ. Глубоко затянулся и медленно выдохнул густое облако дыма. – Будет, чем себя занять.

– А это что? – Ти-Цэ кивнул на трубку и поморщился от едкого запаха.

– Игрушка для взрослых, о которой можешь забыть, пока не научишься себя контролировать, – проворчал он. – Курительные травы – не то развлечение, которое стоит пробовать на горячую голову. Тут надо быть внимательным. – Наставник еще раз затянулся. – Да. Чуть переборщишь – плохо будет. А в твоем случае, – он гоготнул, – и того, в кому впадешь.

Он отошел. Ти-Цэ услышал, как он присел на край своей постели, у дверного проема, где мог выдыхать дым на улицу и не травить ученика. Ти-Цэ услышал, как он достает из-под подушки ворох пергамента и укладывает на колени листы.

Он затягивался снова и снова, просматривал записи, иногда что-то правил, хрипло ворча под нос. То и дело Наставник привставал, чтобы выглянуть наружу: высматривал, все ли в амбаре спокойно.

***

Ночь и впрямь длилась целую вечность. Ти-Цэ просыпался каждые несколько минут: боль всякий раз возвращала его назад, чтобы он не упустил редкую возможность сполна ею насладиться. Однако, кровоточить и трескаться при каждом неосторожном вздохе раны перестали. Спина затягивалась грубо сшитым полотном кожи.

Через несколько бесконечно долгих часов он ощутил, как Наставник соскребает с него компресс. Ти-Цэ притворился спящим, но за свою первоклассную игру получил не признание публики, а крепкую оплеуху.

– Ты вообще видел когда-нибудь спящего йакита, бестолочь? Больше смахиваешь на покойника, – хмыкнул Наставник. – Будешь еще так притворяться – живьем схороню.

Наставник осмотрел его спину. Наверное, даже потрогал, но сказать наверняка Ти-Цэ не мог – ничего не почувствовал.

– В таком виде шрамы и останутся, – заключил он. – Была бы еще линька – может, что-то заросло бы посимпатичнее, и шерсть кое-где выросла бы, а так… Поздно уже. Не вовремя ты мне под горячую руку попался.

– Так уж и быть, оставлю в качестве сувенира, – сказал Ти-Цэ. – Будет, что вспомнить.

Наставник хохотнул.

– Второй раз наложить компресс будет не лишним, утром встанешь в строй. Лежи смирно и не шуми.

– Да, Наставник.

Его ребра уже давно походили на колья, на которые были насажены органы, но Наставнику на неудобства не пожалуешься. Очень скоро он вернулся с новым ворохом листьев и обновил компресс. На сей раз боль была более, чем терпимой.

– Ну вот, – сказал Наставник, когда ученик поделился сей радостью. – Хорошо, ведь от тренировок тебя никто не освобождал. И от наказания в случае чего тоже.

Ти-Цэ вымучил улыбку.

– Я обязан буду прийти не последним, иначе уже даже вы меня по частям не соберете.

– Да? А что насчет первого места?

– Никаких больше ставок. В таком состоянии справиться со всем с первого раза, да еще быстрее Ку-Ро?

Ти-Цэ напрягся: каждая клеточка тела, казалось, затаила дыхание.

– Ну да, уж это вряд ли, – после недолгого молчания сказал Наставник. В его голосе сквозила старательно прикрытая, но все же слышная улыбка.

Ти-Цэ притих. Внутри у него извивался червь ревности. В глубине души он все же надеялся, что Наставник приободрит его и теперь, но покусился на слишком большой кусок. Все же при видимом безразличии к сыну Наставник вовсе не упускал из виду всех его достижений, преимуществ и поразительного сходства между ними.

Наставник покончил с компрессом. Кажется, его настроение улучшилось. Не в пример Ти-Цэ.

– У меня нет времени, чтобы вести тебя на медосмотр. Но ты, кажется, в норме.