Слуги этого мира

– Вроде кнутом старался по голове не попадать, а все одно – мозги тебе напрочь отшиб, бестолочь ты этакая.

По велению Наставника Ти-Цэ убрал руки от раны Ку-Ро. Мужчина вынул из своего мешка колбочку с каким-то растительным концентрированным соком и плеснул содержимое на рану. Ку-Ро вскрикнул: его сшитые сухожилия, совершенно до этого неподвижные, стали судорожно сокращаться. Его рука ходила ходуном, а когда успокоилась, Ку-Ро осторожно согнул и разогнул вновь подчинившуюся ему руку, а затем и пальцы. Вряд ли он надеялся снова когда-либо воспользоваться мелкой моторикой, а теперь осматривал руку с вежливым удивлением, как смотрел бы на пташку, которая показалась ему сначала мертвой, и вдруг встала на тонкие ножки, как ни в чем не бывало.

– Ты что, – заговорил Наставник снова, не слишком, как показалось Ти-Цэ, скрывая любопытство, – так на двух конечностях и карабкался?

– Нет. То есть, сначала на трех, потом отбил ногу и… да, на двух. – Он покорно подал руку, чтобы Наставник наложил на рану швы. – Уже на полпути к вершине еще один имэн нарисовался. Я решил проводить его до дна. Подмял под себя, понятное дело, но ногой все равно хорошо приложился.

– А там, внизу? Как воспользовался щитом одной рукой?

– Не смог. Пришлось вскрывать грудную клетку.

Наставник наградил два сердца у него на поясе секундным взглядом.

– Понятно.

Теперь, когда учитель мог ясно себе представить, как в кости его левой ноги нарисовалась трещина, он мог решить, как действовать. Наставник покончил с приведением в относительный порядок руки Ку-Ро и сразу склонился к ноге. Он крепко перевязал ее, так, чтобы расщелина срослась, а сам йакит мог свободно ходить, а в случае необходимости – бегать.

Наставник приказал ученикам хорошенько, насколько это было возможно, отдохнуть, а сам спустился обратно в джунгли. Подопечные не сговариваясь разбили лагерь подальше от ущелья и стали делиться друг с другом воспоминаниями и впечатлениями о пережитой ночи. Но цельного рассказа не получилось ни у кого: один перебивал другого, чтобы поддакнуть или по-другому обрисовать случившееся. Как оказалось, то, как сражался Ти-Цэ, видели мельком по крайней мере двое, но не стали окликать его по понятным причинам. Самому Ти-Цэ тоже определенно было, что рассказать, но он воздержался от пересказа их с Ку-Ро разговора, как себе и обещал. Ку-Ро же предпочел только слушать; сказал он лишь пару слов, то и дело разминая руку или прихлебывая бодрящий травяной отвар Наставника.

Он не услышал похвалы отца. А винил ли в этом Ти-Цэ, который в очередной раз оказался рядом в самый неподходящий момент, или нет, оставалось для последнего загадкой.

Вернулся Наставник часом позже с двумя крупными, обезглавленными тушами на обоих плечах, которых хватило бы, чтобы дважды утолить аппетиты группы, вдвое превосходящей их по численности. Только когда учитель сложил их перед подопечными и занялся костром, Ти-Цэ ощутил, как успел оголодать. Товарищи его в этом поддержали, и даже мрачный по обыкновению Ку-Ро оживился при виде еды.

– Ну и как оно? – спросил Наставник. Он сел к ним в круг и бодро хлопнул себя по коленям. – Может, еще разок?

– Ни за что! – воскликнули они в голос и расхохотались.

– Набирайтесь сил, они вам ох как понадобятся, – сказал учитель, и криво улыбнулся, когда на него обратилось двадцать восемь пар испуганных глаз. – А что? Я же сказал: обряд еще не окончен.

– Если скажете, что последнее испытание – сразиться с вами, то я, пожалуй, действительно вернусь в ущелье, – устало вздохнул Ти-Цэ.

Новый взрыв смеха взлетел к небу, и на сей раз свою лепту внес и Наставник, и даже Ку-Ро. Кусок недожаренного мяса во рту показался вдруг Ти-Цэ необыкновенно вкусным.

– На самом деле это можно устроить, – сказал учитель, когда все успокоились. – Во времена, когда наши древние песни еще свободно переводились, обряды инициации были жестче. Наставники за жизнь воспитывали всего одно поколение, потому что к выпуску их убивали ученики.

Ти-Цэ перестал жевать. Он уставился на Наставника, который помешивал в костре угли.

– Да, – сказал он просто. – Традиция была такая. После того, как ученики сокращали численность имэн, они должны были доказать, что превзошли учителя, и бились с ним насмерть. Спустя века эту традицию все же сделали сугубо по желанию. Так что, – выпрямился он и обвел группу смеющимися глазами, – если есть желающие…

– Нет! – снова в раз воскликнули они, жарче, чем прежде.

Наставник лишь пожал плечами: как, мол, хотите.

***

Когда они покончили с обедом, Наставник картинно удивился, что сидит в окружении мужчин, а пряди по центру у них как у мальчишек – до сих пор длинные. Учитель встал, но прежде, чем поманил учеников за собой, велел избавиться от еще одного детского атрибута.

Они встали в линейку на краю пропасти, откуда не так давно и не надеялись выбраться, и по сигналу Наставника бросили в ущелье свои набедренные повязки. Ти-Цэ завороженно наблюдал, как тяжелую ткань с самодельными поясами поглощает туман. Наставник сказал, что детство навсегда должно остаться здесь, как и напоминание имэн о существах, которые этой ночью вырезали значительную часть их рода. Запах каждого из них останется здесь, и, если имэн почуют его, когда соберутся поживиться в долине плотью, вспомнят йакитов и подумают еще раз.

– А может и нет, – сказал Наставник, – но мне всегда нравился этот священный обряд оголения крепких мужских задниц.

Ти-Цэ не помнил, хохотал ли когда-нибудь так, как хохотал сейчас. Он шатался из стороны в сторону, искал, за что ухватиться, чтобы не рухнуть, и положил руку на лицо. Оно оказалось мокрым от слез.

Группа взволнованных йакитов под предводительством матерого самца спустилась со скалы. Ти-Цэ постарался представить, будет ли выглядеть с короткой центральной прядью волос так же мужественно, как Наставник, но решил, что лучше будет увидеть все собственными глазами, нежели давать волю фантазии. Когда еще реальность будет настолько удивительнее грез?

Они сошли в джунгли, отошли на несколько миль южнее и оказались на берегу, у большого источника. При виде кристального блеска воды у Ти-Цэ вырвался стон облегчения. Все они были с ног до головы вымазаны в грязи и крови, и все, чего йакиты желали сейчас – как следует вымыться.

Но Наставник попросил их еще немного с этим повременить. По одному он подзывал их к себе.

Наставник вынул из мешка ножны, а из них – ритуальный кинжал с расписной рукоятью; удобно вложил его себе в правую руку, острием вниз, и торжественным кивком пригласил первого в очереди опуститься на колени. Это был красивый момент. И Ти-Цэ знал, что воспоминание о нем пройдет через всю его жизнь.

Старая звезда любовалась своим отражением в воде, рыхлый песок отливал медью. Ти-Цэ встал на колени у ног Наставника, спиной к нему, и склонил голову. Твердая рука неясно бормочущего учителя опустилась ему на затылок и захватила центральную прядь. Наставник оттянул ее и запрокинул голову ученика к небу.

– Ты доказал мне свое право жить и право носить данное тебе родителями имя. Прицел смерти сбит с твоего храброго сердца. Здесь и сейчас, данной мне властью твоего Наставника, я рапортую перед твоими предками, что их потомок стал мужчиной. Веди достойную жизнь и всегда помни уроки своего учителя. Ступай в мир с силой, достоинством и честью, Ти-Цэ.

И он провел острием кинжала по его волосам. Грязная, перепачканная в крови прядь осталась у него в руке, и Ти-Цэ почувствовал, как шейного позвонка коснулся ровный срез локона. Давление спало, голову Ти-Цэ бросило вперед, и он почувствовал, как вместе с напряжением уходят все тяготы его прошлого.

Он был свободен.

Ти-Цэ встал, повернулся к Наставнику лицом и приклонил колено, вложив в этот жест всю душу, свою безмерную благодарность и уважение. У него не было слов, чтобы высказать вслух все, что он чувствовал, но этого и не требовалось. Наставник всегда славился своей проницательностью, и в этот раз прекрасно понял его тоже. Он кивнул выпускнику с сияющей улыбкой на лице.

Ти-Цэ молча зашел в мягкую, обволакивающую воду, и принялся смывать с себя следы крови и юношества. Он одухотворенно улыбался своему отражению в помутневшей воде. Ти-Цэ смог. Он выжил. Он повзрослел. И короткая центральная прядь была тому неоспоримым подтверждением.

Йакит был очень рад вновь увидеть свою шерсть в белой палитре. Он собрал все три пряди в конский хвост одной рукой, чтобы свободной как следует вычистить шею… и увидел краем глаза подплывающий к нему, покачивающийся на волнах нежно-розовый лепесток.

Ти-Цэ медленно подчерпнул воду вместе с ним обеими руками. Он еще не решался поверить, но сердце уже пустилось в галоп. Ти-Цэ нерешительно повернулся к горизонту и увидел, что все до единого собратья смотрят в ту же сторону.

Не несколько лепестков, а целый остров, подгоняемый ветром и приливом, приближался к ним. Мягкий и бархатный, он несся к йакитам, пока не заполнил собою все вокруг. Ти-Цэ не верил своим глазам: к его торсу прибивались и прилипали лепесточки цветов с персиковых древ, опавших в Плодородной долине. Йакиты охали, загребали их руками, разбрасывали вместе со сверкающими капельками воды и восторженно вдыхали аромат, который они с собой принесли: сладкий запах невинных девушек, которые только-только сменили тусклую шерсть на покладистую, тающую в руках шерстку.

– Я же говорил, – подал голос Наставник с берега, – что силы вам еще понадобятся. – Он добродушно рассмеялся и кивнул на гору аккуратно сложенных щитов. – Я наведу порядок, подвезу что надо в город. А вас ждут. Ступайте домой.

Повторять дважды опьяненным йакитам не требовалось. Сверкая улыбками, новоиспеченные мужчины, не чуя под собой ног, выскочили из воды и понеслись к горизонту, туда, где прямо вниз по холму распростерлась их родная Плодородная долина.

Ти-Цэ больше не чувствовал ни усталости, ни боли, ни тревог – все осталось позади. В животе порхали бабочки, да в таких количествах, что собственные крылья, чтобы взлететь, ему бы сейчас не понадобились. Йакиты бежали вперед, ускорялись еще и еще, чтобы как можно быстрее отыскать среди сотен свой сладостный запах.

Они уже отбежали на достаточно большое расстояние, но все же Ти-Цэ обернулся. Вдалеке, у берега, он увидел две фигуры – Наставника и задержавшегося Ку-Ро. Он видел, как они приближаются друг к другу. И видел, как две тени становятся одной.

Ти-Цэ искренне улыбнулся. Он любил Наставника и многое бы отдал за его похвалу и родственные объятия, но как же он был рад, что все это досталось тому, кто как никто другой этого заслуживал. Ти-Цэ никогда не забудет ничего из того, что сделал для него Наставник, и будет оберегать память о нем до конца своей жизни.

Но здесь и сейчас его ждала долина, будущая супруга, дети – семья. Ти-Цэ вновь бросился вперед, нагонять товарищей, чтобы найти в конце концов древо, на нижней ветви которого он займет предначертанное ему в жизни место.

Ты – больше, чем моя судьба.

Ты – мой осознанный выбор.

Ат-Гир, из автобиографии, своей супруге

Часть третья