Слуги этого мира

Ти-Цэ едва не подпрыгивал в ожидании своей очереди. Нововер со своей процессией переходил от мальчика к мальчику, от шеренги к шеренге, подзывал наставников одного за другим. Ти-Цэ с замиранием сердца слушал, как оглашают права на жизнь перед зорким глазом смерти его сородичи. Кто-то вспоминал имена своих родителей, кто-то – дни естественного отбора, а кто-то оправдывал волю к жизни будущей семьей. Все получали благословение Нововера: неправильных ответов, похоже, просто не существовало.

– Я достоин жить, потому что желаю своему народу процветающее будущее.

– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем…

– …потому что желаю стать гордостью своей семьи.

– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем…

– …потому что хочу быть отцом здорового потомства.

– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем…

Нововер двигался дальше, к северной шеренге. Ти-Цэ в ней стоял предпоследним, но его колени уже рвались поцеловать землю.

Нововер вскинул голову к северной башне и поманил мужчину, который все это время пожирал взглядом своих будущих подопечных. Йакит перемахнул через несколько винтовых ступеней и приземлился аккурат перед линейкой детей.

Ти-Цэ беззастенчиво таращился на выпрямляющуюся перед ними гору мышц. Он не мог сказать наверняка, был Наставник выше его отца или нет, но один взгляд этого йакита глубоко втаптывал его в землю, так что впечатление его габариты производили самое эффектное.

Наставник не уподобился своим собратьям и не подставил ладонь под удар сразу. Он сложил руки за спиной и неторопливо прошелся вдоль линейки. Мужчина внимательно заглядывал в каждое лицо с холодной, расчетливой оценкой. И, преднамеренно или нет, давал им как следует рассмотреть и себя тоже.

Ти-Цэ едва сдерживал самозабвенный восторг: Наставник был широк и небрежно сутуловат в плечах, в его шерсти то и дело встречались тусклые клочья седины. Он был не стар, но очень даже не молод, и вся его наружность красноречивее любых слов говорила о добытом тяжким трудом опыте. Его глубоко посаженные пронзительные глаза видели очень многое на своем веку, и было ясно как день: священные знания, которые он носил, взращивал и приумножал в себе, им, ученикам, предстояло заслужить самым честным и трудоемким образом.

Никто из мальчиков не посмел шелохнуться.

Наконец Наставник хмыкнул себе под нос и повернулся к Нововеру. Тот велел древнему по правую руку от себя поднести чашу ближе, и в следующую секунду Наставник пронзил ладонь своим бивнем.

Неподалеку от себя Ти-Цэ услышал беспокойное ерзанье. Он с интересом принюхался: запах этого юнца очень уж напоминал запах Наставника. Позже, в учителя кому-то достался собственный отец.

Нововер двинулся вдоль шеренги. Наставник же сложил руки за спиной, от чего его плечи показались еще шире, и стал внимательно наблюдать за каждым, кто прикасается губами к чаше с его разбавленной кровью.

И вот юноша рядом с Ти-Цэ опустился на колени.

– Я достоин жить, потому что желаю передать знания, опыт и песни своего народа из уст в уста будущим сыновьям и дочерям.

– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем.

Ти-Цэ судорожно глотнул воздуха: Нововер подошел к нему, принял из рук древнего чашу и посмотрел на Ти-Цэ одним зрячим глазом.

– Здесь и сейчас, – заговорил Нововер, так что в воцарившейся тишине его голос громом прокатился над ареной, – твое сердце под прицелом смерти. Поклонись ей и огласи, с чего жить право имеешь?

Дрожащими руками Ти-Цэ чуть не выдернул из рук Нововера чашу. Все взгляды обратились к нему, но в отражении алой воды он видел только один – взгляд Наставника, который ждал, что он скажет. Наверное, он – единственный из всех присутствовавших сегодня на церемонии, кто на самом деле вслушивался в лепет каждого мальчишки, в подметки ему не годящихся.

Ти-Цэ опустился на колени. Он широко улыбался – ничего не мог с собой поделать. Мысленно он оглядывался назад, в самое пекло естественного отбора, и чуть не лопался от гордости при мысли, как далеко ему удалось зайти. Теперь перед ним открывался следующий нелегкий этап. Но если он сможет стать таким же, как Наставник, то эта цена его вполне устраивала. Какими бы жестокими ни были тренировки, Ти-Цэ поклялся себе, что пройдет весь путь достойно и до конца.

Ти-Цэ поднял голову и посмотрел на Нововера так смело, как если бы они поменялись ролями.

– Я достоин жить, потому что прошел естественный отбор и получил имя. Потому что твердо намерен закрепить за собой на него право. А если не достоин, – горячо воскликнул он, захваченный вдохновением, – так пусть смерть поразит меня своим глазом в обозначенную цель здесь и сейчас, на ваших глазах, и не тратит попросту мое и Наставника время!

И он освободил одну руку от чаши, чтобы ударить себя кулаком в грудь.

Нововер невольно вздрогнул, словно ожидал, что после такой дерзости небеса непременно разразятся громом. Но небо осталось чистым, будто жизнь и вправду заключила сделку со смертью в пользу юнца.

Дрожа от возбуждения Ти-Цэ приложился к чаше губами и сделал хороший глоток. Горло обожгло огнем, и кровь к этому никакого отношения не имела.

Он отдал чашу лакею Нововера и от души приложился лбом к земле. Ему вдруг ужасно захотелось протереть глаза перед тем, как вскочить на ноги.

– Да не поразит глаз смерти безвременной цель на сердце твоем.

Возможно, Ти-Цэ слегка помешался на эмоциях, но на мгновение ему показалось, что на лице Наставника мелькнула улыбка. Хотя, если и так, то это могла быть только насмешка: уж больно забавно выделялось его счастливое лицо на фоне сдержанных лик.

13

После того, как церемония закончилась, Нововер, его свита древних и свидетели-горожане разбрелись по своим делам. Опустел амфитеатр, тишина накрыла площадь куполом. Каждый учитель подошел к своим новоиспеченным ученикам, в том числе Наставник – к группе у подножья северной башни.

Наставник в который раз молча прошелся вдоль шеренги. Он не обратил никакого особого внимания ни на своего сына, ни на кого-либо еще. Самец всех смерил одинаково долгим, оценивающим взглядом.

Только после того, как совершил обход трижды, Наставник остановился и заговорил. Его голос звучал столь низко и грубо, что казалось, будто его горло от многолетнего крика и приказов изнутри обросло корой.

– С этого дня за каждого из вас я отвечаю головой. А именно – за то, чтобы вы стали сильными телом и духом мужчинами, способными постоять за себя и свою семью. За то, чтобы вы несли культурные ценности следующим поколениям. За то, чтобы из вас получились хорошие и достойные служащие. Но пусть я отвечаю за вас, это не значит, что на свое усмотрение не могу свернуть шею любому из вас. Ибо выучить и вырастить подопечных – мой долг, и любое непослушание я буду расценивать как попытку воспрепятствовать исполнению моего долга.

От каждого его слова у Ти-Цэ пробегали мурашки, и всякий раз, когда он встречался взглядом с Наставником, приказывал себе его выдержать.

– А я свой долг намерен выполнить, – рявкнул он и с вызовом воззрился на мальчишек, словно ждал, что кто-то прямо сейчас решится с ним поспорить. – Я поделюсь с вами всеми знаниями и умениями, какими владею сам, и поверьте: половины этого хватит, чтобы жить, плодиться, дослужиться до Старшего и в целом прожить самую достойную жизнь. От вас требуется только внимать и усваивать. Если не сумеете и этого – пеняйте на себя. Помрете на обряде инициации, так и не став ни для кого ни примером, ни супругом, ни отцом. Есть те, кого настигает такая участь, и не думайте, что так запросто не попадете в их ряды. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не допустить, но исход будет зависеть только от вас.

Наставник убедился, что его слова произвели должный эффект, и передернул плечами:

– Несколько минут назад мы косвенно породнились. Я, и каждый из вас. И это не пустые слова, вы должны полностью вверить себя в мои руки. Но я понимаю, что не вправе рассчитывать на ваше доверие, пока не продемонстрирую вам что-то, кроме слов. Есть у кого-то сомнения в том, что я могу научить вас жить и выживать?

Юнцы молчали и не шевелились, словно пригвожденные к месту.

– И все-таки, – пробасил Наставник, – я вам свои права предоставлю. Марш за мной.

И он круто повернулся на пятах. Широким шагом йакит двинулся к северной башне, и только спустя секунду первый в шеренге рванул за ним. Догонять Наставника бросились и остальные. Держаться с ним бок о бок было непросто: Ти-Цэ бежал, чтобы не отстать.

По винтовой лестнице они, игнорируя тут и там возникающие двери, забрались на предпоследний этаж и нырнули в проход, за которым исчез Наставник. Ти-Цэ забежал в комнату одним из первых и охнул от ударившего по глазам света.

Со всех сторон раздавались восхищенные восклицания, и не составляло труда угадать, из чьих уст – самые громкие. Ти-Цэ ужасно жалел, что у него всего одна пара глаз: вся комната была от пола до потолка увешана отполированными до блеска щитами, которые были также известны мальчику из рассказов отца как разящие чаши. Об этом оружии папа говорил совсем немного, но Ти-Цэ знал, что каждый мужчина, когда приходит время, кует себе его самостоятельно. Щит отца хранился в одной из мастерских города, и он не смог утолить любопытство сына. Но вот наконец Ти-Цэ увидел разящую чашу своими глазами, и даже не одну.

Наставник сорвал со стены один из щитов. Все взгляды мгновенно обратились к нему. Привычным для себя движением мужчина надел его на левую руку, подцепил правой маленькую ручку внутри и разделил щит на две половины. Мальчики завороженно уставились на обнажившееся лезвие, такое блестящее, что казалось, будто оно было закалено светом старой звезды, и такое тонкое, словно от одного только взгляда на него можно было порезаться.

Йакит убедился, что за его движениями внимательно следят, и медленно воссоединил половинки щита по шву, который сразу потерялся из виду.

– Перед тем, как взять себе на попечение новую группу учеников на несколько следующих долгих лет, – заговорил Наставник, между делом бережно вернув щит на место, – избранные в наставники соблюдают некоторую традицию. Три дня и три ночи перед вашим посвящением мы куем разящие чаши. Без еды и отдыха. Куем столько щитов, сколько учеников рассчитываем воспитать. Сохранять концентрацию и выдержку трое суток, оставаться осознанным настолько, чтобы ни разу не позволить усталости даже обжечь пальцы – вот условие, которое необходимо выполнить, чтобы доказать свое право на воспитание нового поколения.

Ти-Цэ не мог припомнить, чтобы хоть одна бессонная ночь далась ему без последствий, а трое суток беспрерывной работы и вовсе представить себе не мог. Вряд ли, конечно, он успел хоть раз заскучать: Ти-Цэ был уверен, что нет ничего увлекательнее, чем ковать эти потрясающие щиты. Но три дня без возможности поспать и даже подкрепиться персиком – едва ли задача выполнимая.

Но в эту самую минуту Наставник показал детям свои ладони. На правой красовался недавний прокол, который необходимо было сделать во время обряда, но в остальном его руки были чистые, обтянутые достаточно старой кожей. Он в самом деле не потерял концентрацию ни на одно мгновение за три бессонных ночи, и стоял перед ними бодрый, собранный и бдительный, хотя постели под собой не чуял уже четвертый день.