Блуждающий

Дядя усмехнулся, но не по-доброму. Совсем не по-доброму.

– Ничего современному вашему поколению поручить нельзя. Совсем мозги расплавились уже. – Проговорил он недовольно. – Бери манатки свои, пошли. Не стоять же тут соседям на смех во дворе.

Непривычно было в многоквартирном доме. Я всю жизнь прожил в коттедже, в окружении соседей, каждый из которых старался сварганить во дворе что-то эдакое, покрасивее, поинтереснее, а тут – десятки дверей, голосов, окурков, и все такое незнакомое, чужое, одинаковое. Даже внутри домов своих Москва не забывала напоминать: «Ты – всего один из многих. Не обольщайся».

– Не знаю, как у вас там на югах принято, а у нас у двери разуваются.

Я, кажется, покраснел. Так переволновался, что на середину коридора прошелся прямо в ботинках.

– Простите, я что-то…

– Да я заметил.

Не хотелось даже гадать, что он заметил.

Я разулся, оставил сумку на пуфе и подошел к дяде, который стоял у двери в гостиную.

– Смотри. Вот тут зал, здесь же и спать будешь. – Он указал на другую дверь. – А там моя спальня. Туда не ходить. Кухня вот тут. Туалет и ванная. Балкон в моей комнате, так что тоже без разрешения туда не ходить. Все понятно? Хорошо, осматривайся.

Казалось бы, он предоставил мне свободу передвижения. Но стоило войти в зал, как он последовал за мной.

– Будешь спать здесь. Диван новый, белье я тебе дам. В зале тепло, но окна лучше не открывай, иначе сквозняк сифонит на весь дом. Ничего на полках, – он указал на добротную деревянную стенку, заставленную всякой всячиной, – не переставлять. Вот тебе диван, вот тебе шкафа отделение, я разобрал там немного. Стол, стул.

Я огляделся. Квартира дяди уж очень напоминала холостяцкую. Я видел такие, пару раз бывал у папиных городских знакомых. Только у них не было шторки для ванной в зале. А так, все как надо: советские ковры, немного памятных вещей на полках, хрустальный сервиз, фигурки, парочка больших ракушек, фарфоровая куколка. Старый радиоприемник на ножках стоял у кресла и служил кофейным столиком, а с нового плазменного телевизора еще не сняли пленку. В целом, квартира показалась мне приятной, пусть и чужой.

– Есть хочешь? – спросил дядя.

Я не знал, было ли вежливо сказать, насколько голоден, поэтому предпочел соврать.

– Жду на кухне. Руки только не забудь помыть, – сказал дядя, не послушав меня, и ушел. Вскоре на кухне послышалось шипение чайника.

Я решил не задерживаться. Позвонил маме, сказал, что добрался хорошо, высказал бесчисленное множество извинений, а потом, переодевшись в домашнее, поплелся на кухню.

Дядя разговаривал с мамой, которая успела уже позвонить снова, сухо. Отвечал односложно и тихо. Завидев меня в дверях, он закончил беседу и кивнул в сторону стола, застеленного клеенчатой скатеркой.

Ели суп на тушенке и с большими кусками картошки. Я такой совсем не любил, но то ли от голода, то ли желая произвести хорошее впечатление, съел все. Хотел было попросить добавки, но стало как-то неловко. Дядя подлил сам, без слов.

А потом вдруг спросил, отставив свою пустую тарелку с синей цветочной каемкой и подперев тонкий подбородок ладонью, покрытой темными пигментными пятнами:

– Ну что, Дима. Мать твоя сказала, что ты работать в Москве хочешь?

Я закивал, все еще дожевывая картошку. Не очень-то в Москве вкусная картошка. У нас лучше.

– И кем же ты работать хочешь?

– Я… Да кем угодно. Посмотрю завтра объявления в интернете, поищу, – смутившись, ответил я.

Дядя отчего-то улыбнулся.

– Кем угодно? Кем возьмут, хотел сказать?

Я, чуть подумав, согласился с его формулировкой.

Он улыбнулся снова, и опять – не от большого веселья.

– А ты правда золотой медалист? – спросил он. – Мне мать твоя похвалилась.

– Да! – ответил я, даже перестав есть.

– Интересно. – Он о чем-то с наслаждением думал. – И скажи-ка мне, как в таблице Менделеева олово обозначается?

Я, как всегда от унижения и неловкости, замер. Судорожно вспоминал эту таблицу, пытался глазами найти среди разноцветных квадратиков нужный, но не помнил почти ни одного. Она висела в классе, подглядеть всегда можно было. Ладно бы там серебро какое-то спросил, водорода или лития. Они хоть где-то в начале. А олово? Откуда ж я знаю.

– Понятно. А закон Кулона помнишь?

Я так захотел потянуться к телефону и найти уже ответ хоть на один вопрос, чтобы не позориться, но признать поражение так стало бы полнейшим провалом.

– Не помню. Там что-то электричество было. А формулу не помню. Я физику не сдавал.

Его мое объяснение не вдохновило.

– А кто «Обломова» написал? Это помнишь?

Фамилия неизвестного писателя крутилась на языке, но собрать ее в слова все не получалось. И тут я выпалил:

– Гончаров! – И разулыбался.

А дядя улыбнулся совсем не весело.

– И как там героев звали?

А вот этого я не помнил.

– Обломов.

– И все? Разве только Обломов? – Он поднял бровь, и морщин на его лбу стало на одну больше.

– Ну, у него там друг какой-то был…

– Эх, медалист-медалист. Толку-то от твоей медали, если ты через три месяца уже не помнишь ничего?

– Так зачем это помнить? Все равно ж в жизни не пригодится.

– А что другое у тебя есть? Навыки какие-то? Умения?

Я подумал. Меня многому учили, но толком я так и не научился ни крышу перекрывать, ни обои клеить, ни машины чинить. Зато точно знал, где достать хороший доклад по биологии. До меня дошло. И мне стало стыдно снова.

– Ладно, Димка. Ты тут без навыков или умений каких-то никому особо не нужен, вот, что я тебе скажу. А без навыков: либо с дипломом, либо со связями. И даже твоя золотая медалька не поможет. Ее только над кроватью повесить, любоваться. Но ладно, это все лирика, я тебя устрою куда-нибудь. Конечно, должность заместителя директора не обещаю, но на хлеб с солью заработаешь. А там уже сам, как хочешь. Ты поступать, как понимаю, не собираешься?