Торговец отражений

Шелдон провел второй ладонью по впалой щеке. Казалось, ни одна подушечка пальца так и не коснулась прохладной кожи. Взгляд его блуждал по дыркам ковра на полу.

– Я чувствую почти всех людей. Люди несложные. Их мысли написаны на лицах. Особенно на тех, кто думает, что может спрятаться. Но я тебя вижу. Их – чувствую. Тебя – вижу.

– А сейчас? – Грейс чуть сильнее сдавила его ладонь. – Ты меня сейчас чувствуешь?

Шелдон закрыл глаза. Грудь, обтянутая кожей клетка ребер, оставалась практически неподвижной. Сложно понять, дышал ли он.

– Нет. Не чувствую, – вздохнул Шелдон. – Вижу и ощущаю. Но не чувствую… Ты обиделась? Я сделал что-то неправильно?

– Нет, Шелдон, все хорошо. Ты большой молодец. – Грейс улыбнулась не только губами, но и взглядом. – А почему ты не чувствуешь меня?

Сердце Шелдона билось громко. Кажется, уже в районе горла.

– Я… я не знаю, Грейс. Может, и не чувствую. Не понимаю. Но я не боюсь не чувствовать тебя. Ты – друг. – Он улыбнулся. – У тебя сильная душа, сильнее моей, сильнее нашей. Здесь я вижу каждого, кроме тебя. Но это хорошо. Его я тоже не чувствую, только вижу и слышу. Поэтому Он выбрал тебя. Ты ведь сильная, ты можешь гордиться собой… Ты же годишься собой, Грейс?

– Конечно, Шелдон. Конечно я горжусь собой.

Они вновь замолчали.

Дышать становилось тяжело. Дом давил стенами и сжимал в тисках пыльных штор, скрывавших солнечный свет. Дом забирал мимолетные шорохи разложенными по всем комнатам коврами. Дом запирал секреты и запечатывал под трухлявыми полами. Дом не впускал в себя ни единого лесного голоса закрытыми окнами. Дом умер. В узком, почти незаметном лучике солнечного света, пробившегося сквозь дыру в шторе, не кружилась пыль. Луч был чист и холоден. Его совсем не хотелось ловить.

Шелдон смотрел на ладони Грейс и, казалось, совсем забыл о том, что они прежде разговаривали.

– Тебе нравится здесь? – начала разговор Грейс.

– Да, здесь замечательно! – оживился Шелдон и быстро ответил, не дав Грейс ничего добавить.

Она улыбнулась.

– А ты знаешь, где конкретно сейчас находишься?

– Я дома.

– Дом же в другом месте, помнишь? Там много воды. Там все совсем другое.

– Я везде дома, – сказал Шелдон. В его невинных глазах измученного ребенка мелькнуло что-то похожее на счастье.

– А где находится дом?

– Дом в безопасности. Там, где есть семья, там – безопасность.

– А почему тебе не нравился город? Там ведь тоже была семья.

– Там не было жизни. Только смерть, – сказал он, а потом как-то огляделся, чуть пододвинулся, поманил Грейс к себе и прошептал, распахнув глаза и приблизившись к ее лицу так, что они почти стукнулись носами. – Знаешь, ведь там все провоняло мертвечиной! Там везде кости! У них на главной площади людям головы отрубали, а потом в ящик скидывали! Я их чувствовал! – Он отвернулся, снова скрючился и прошептал уже с отчаянием. – Там люди ходят по костям, мамочка, они ходят по костям!

Грейс встала с кресла, не выпустив ладони из своих, и села рядом с ним. Диван, прежде даже не прогибавшийся под тощим телом парня, противно скрипнул.

Шелдон поморщился от резкого шума. Лицо окрасилось оранжевым светом огня, скукожилось, огромные глаза зажмурились. Грейс погладила его по плечу.

– Ты не виноват. Мы не должны переживать за то, что не можем изменить.

– Я понимаю. Просто не хочу принимать такое.

Грейс кивнула, погладила его по руке и тихо спросила:

– Скажи, Шелдон, а ты не замечал за семьей ничего необычного в последнее время? В их поведении или мыслях?

У Шелдона, кажется, запершило в горле. Он не сразу смог ответить, закашлялся. В уголках глаз блеснули слезы.

– Позвать за водой, Шелдон?

– За водой? – выдохнул он.

– Да, за стаканом воды.

Шелдон повернулся к Грейс и помотал головой.

– Не надо воды?

– Только не воды, прошу… – прохрипел он. – Я в порядке. Я хорошо себя чувствую. Я сейчас, я сейчас буду в норме.

Грейс послушно дождалась. Когда голос вернулся, а взгляд перестал выискивать что-то в темноте комнаты, Шелдон ответил на вопрос.

– Джеймс тщеславен своим умом. Лиза – своей силой. Сабрина победила себя, но я все еще чувствую, что в ней осталась чужеродная сущность. Но они хорошие. Они слишком любят свою жизнь, но они хорошие. Я люблю их. Я люблю тебя. Мы все любим друг друга. Вы хорошие. Я рад, что вы – моя семья. А ты? А ты любишь нас?

– Конечно, Шелдон, я вас очень люблю, – честно ответила Грейс и улыбнулась.

Она погладила по холодной и сухой щеке, утерла кончиком пальца слезы, засохшие в уголках глаз. Отдавала всю нежность, на которую тогда была способна. Заботиться о других ведь так приятно. И как она раньше не понимала?

– Почему ты говоришь, что Сабрина победила себя? – спросила Грейс.

– Она делает все для семьи. А Джеймс и Лиза – для себя. Я вижу это, но не сержусь на них.

– Почему не сердишься?

– Просто… – он замялся, – я тоже когда-то не понимал, что нет ничего важнее семьи. Я тоже жил для себя и думал, что так помогаю. А потом Он объяснил мне все. И они поймут. Они на правильном пути.

Шелдон так долго смотрел на руки Грейс, что глаза его заслезились. Он замотал головой, потер веки. А потом взглянул на девушку совершенно потерянно.

– Я думаю, что они смогут преодолеть себя, но не знаю. Я ведь не могу сердиться. Я могу только знать. Но знаю, что не могу знать все. Я знаю, что жизнь – зло. Но если они этого не чувствуют, я не могу заставить их думать иначе.

– Ты ведь можешь, но не хочешь.

Шелдон быстро закивал.

– Могу, могу, но не хочу. Они – моя семья. Они поймут. Они все поймут, но не сразу. Много солнц должно взойти. Они поймут. Поймут. Я знаю.

Грейс потеряла нить разговора. Шелдон балансировал на грани нервного срыва, и чувствовалось это в каждом его резком движении. В том, как он мелко дрожал, как длинные пальцы комкали подол белой измятой рубашки, как взгляд бродил по комнате, ни на чем не задерживаясь. Тяжело быть самим собой, но иногда это – меньшее страдание, на которое стоит пойти, чтобы обрести смысл.