В плену королевских пристрастий

– Считаешь мне больше делать нечего?

– Нет, я считаю, что Вы все это сделали нарочно, потому что Вы безжалостная и жестокосердная, и Вам безразличны те, кто Вас окружает, не любите Вы никого. Вас беспокоит лишь собственная святость, только так святой не становятся.

– Что? Да как ты смеешь мне говорить такое?! А ну извинись, быстро!

– Я не буду извиняться. Это правда.

Мать Калерия несколько раз сильно ударила девочку по лицу, – Ты не смеешь так разговаривать со мной! Извинись сейчас же!

Но та, стерев кровь с разбитых губ, лишь рассмеялась:

– Это Вы от бессилия… У Вас нет других аргументов, чтоб опровергнуть то, что я сказала, потому что это правда. И извиняться я ни за что не буду, потому что я права!

– Ты права? Вот мы сейчас посмотрим, как ты права и как ты не будешь извиняться, – мать Калерия схватила Алину за косу и потащила к отцу-настоятелю.

– Если она не извиниться, Отче, я уйду из монастыря, – рассказав все игумену, заявила она тогда.

Тот долгим взглядом посмотрел на нее, а потом повернулся к Алине:

– Девочка моя дорогая, я не часто просил тебя что-то сделать, но сейчас прошу, ради меня, извинись, пожалуйста.

Из глаз Алины закапали слезы: – Я, конечно, извинюсь, Отче, раз Вы так просите… но больше… больше я ей слова не скажу, и Вы пообещаете мне, что не будете меня заставлять говорить с ней…

– Хорошо, Алина, обещаю, – кивнул он.

Алина глубоко вздохнула, шагнула к матери Калерии, встала на колени и склонилась к самому полу:

– Простите, матушка, за то, что сказала о Вас, больше не посмею.

– Скажи, что солгала, – потребовала мать Калерия.

К ее большому удивлению Алина сразу согласно подтвердила: – Да, я солгала, матушка. Простите.

Лишь потом мать Калерия поняла, какой смысл вложила Алина в эти слова. И что согласилась, что солгала, имея в виду лишь то, что говорила до этого, что извиняться не будет, а сама извинилась. А в тот момент ей это и в голову не пришло и, удовлетворенно кивнув, она разрешила ей встать.

Алина поднялась.

– Иди к себе, моя хорошая, – ласково улыбнулся ей отец-настоятель, и дождавшись, чтобы она ушла, повернулся к матери Калерии:

– Вы добились того, чего хотели, матушка, но учтите, я заставил Алину извиниться лишь потому, что посчитал, что Ваш уход из монастыря будет нецелесообразным, а совсем не потому, что девочка была неправа. Вы действительно поступили с ней очень жестоко и бессердечно и не только с ней. Эти тексты были чрезвычайно нужны мне. Это я просил ее, их мне переписать, и она сутками напролет сидела, перебирая полуистлевшие страницы, пытаясь разобрать и восстановить старинные тексты. Так что это Вас следовало заставить извиняться, а не ее. Я пощадил Ваше самолюбие, хотя у монахини, особенно Вашего уровня быть его не должно, но я знаю, что у Вас оно есть. Сейчас я даю Вам шанс самостоятельно избавиться от него. То, что девочка отказалась в ближайшем будущем разговаривать с Вами, я думаю, очень Вам в этом поможет. И не вздумайте еще хоть раз тронуть ее. Она не монахиня и не послушница, она наследная герцогиня.

– И что с того? Считаете, это дает ей право неуважительно относиться к старшим?

– Нет, я считаю, что это Вас права лишает так обращаться с ней. Решать, как наказать ее, если вдруг это будет необходимо, буду лишь я. А если Вы еще когда-нибудь ударите ее или схватите за волосы, я не стану скрывать от короля, что Вы вопреки моему запрету допустили подобное неуважительное отношение к знатной особе. И думаю, король вряд ли спустит Вам это, даже несмотря на Ваше монашеское звание.

– Думаете, я испугаюсь королевской немилости?

– Может, и не испугаетесь, матушка. Только зря… я знаю много примеров, когда король добивался снятия не только монашеского сана, но даже сана верховного духовенства с тех, кто не уважает законы государства, после чего человек исчезал в королевских темницах… Там почему-то еще никому не удавалось доказать свою святость… Так что я искренне Вам советую из-за собственных амбиций не противопоставлять себя государству. Гордыня это, матушка, и ни к чему хорошему она не приводит. Постарайтесь как можно скорее избавиться от этого греха.

– Так значит, Отче, девочку Вы так опекаете из-за того, что наследная герцогиня она? Не ожидала от Вас такого заискивания перед знатью, – она презрительно скривила губы.

– Жаль, что не слышите Вы меня, матушка, – игумен укоризненно покачал головой, – как в пустоту говорю… куски фраз лишь выхватываете, а смысл мимо Вас проходит… Одна надежда, что вразумит Вас Господь. Ведь истово Вы в него верите, и всю жизнь свою Ему посвятили, а самого главного понять никак не можете. Вы ведь притчу о набожной вдове, что ждала Господа, да не узрела Его, знаете? Так не уподобляйтесь ей, не надо.

– Мы не в миру живем, так что не надо мирские притчи на монастырь распространять. Мы служители Бога, можно сказать воины Его, а не миряне. У нас другой путь, другие цели и средства достижения их другие.

– Цель у всех христиан одна. Любовь Бога миру открыть и научить мир жить по заповедям Божьим в любви и гармонии.

– Любовь Бога лишь тем, кто достоин открывается. Наша задача подготовить и сделать мир достойным любви Бога.

– Ну кто достоин, а кто нет любви Бога это не нам решать.

– Почему же не нам? Именно мы, служители Бога, хранящие Его заповеди, чтущие Его догмы и блюдущие все каноны, именно только мы можем распространять эти знания, обличая грехи и искореняя их.

– Для начала каждому с собой неплохо было бы разобраться и свои грехи полностью изжить, прежде чем стремиться у других их искоренить. "Вынь прежде бревно из глаза своего, тогда увидишь, как помочь брату своему".

– У меня в глазах бревен нет, и я добьюсь, чтоб и у тех, кто рядом со мной их тоже не было.

– Да, матушка… с такой самоуверенностью Вам и самой легко в грех впасть. Образумьтесь, гордыня это!

– Вот только не надо мне несуществующие грехи приписывать, Отче. Я что, горжусь тем, что я блюду все заповеди Божьи? Нет! Я не горжусь, я стремлюсь и дальше блюсти их с тем же рвением и всех остальных к этому же призываю, а иногда и заставляю, коли то в моей власти.

– Что-то наш разговор все больше и больше мне разговор слепого с глухим напоминать начинает, матушка. Я никак не пойму к чему Вы мне все это говорите, а Вы никак не поймете, о чем я Вам говорю. Поэтому видно лучше прерваться нам. Вы помолитесь, матушка. Может, призрит Господь Ваши и мои молитвы, и начнем мы понимать друг друга…

Воспоминания теребили душу, и мать Калерия, глубоко вздохнув, перекрестившись, подняла глаза к распятью: "Господи, прости меня грешную, неразумную… так обманываться относительно собственной безгрешности… Господи, ведь если бы ты мне Алину не послал, так бы и упорствовала я в своих заблуждениях… Благодарю тебя, Господи, во истину безгранична милость и щедрость твоя… Не оставь же милостью твоей рабу твою Алину, дай ей сил, здоровья и всяческого благополучия, чтоб и дальше радовала она, голубушка, всех, кому с ней встретиться посчастливиться. Даруй ей долгих лет жизни, семейного благополучия и побольше деток почтительных, да воле ее покорных, чтоб любили они ее, да достойным продолжением ее рода были, чтоб не угас он на ней… и чтоб счастлива она была, голубка моя ясная… Может и лишнего чего для нее прошу, но тебе виднее Господи, что ей надобно, пусть на все будет воля Твоя… Не оставляй ее, Господи, веди по жизни… пусть она всегда и во всем руку Твою чувствует… Дай ей сил не оступиться и дальше людям любовь и радость нести… Чтоб ничего ее на этом пути не сбило и хватило сил даже таким твердолобым как я, любовь твою, Господи, дать почувствовать… Ведь что ей пришлось со мной пережить, голубке моей… и как сил хватило у девчушки юной совсем? Это ты, Господи… ты таким, как она, силу даешь, вот и не оставь ее и дальше…

Мать Калерия усмехнулась, вспомнив, как Алина после того случая очень долго не разговаривала с ней, упорно делая вид, что вообще не замечает ее, до того момента, как они вновь столкнулись, отстаивая каждая свою правоту.

Алина сидела во дворе монастыря, а рядом с ней, положив ей голову на колени, сидел огромный лохматый пес, которого она ласково гладила по голове. Пес преданными глазами смотрел на свою маленькую хозяйку и всем своим видом показывал, что готов выполнить любое ее желание. Шею пса охватывала веревочная петля, конец которой крепился на маленьком колышке вбитом в землю, вид которого однозначно свидетельствовал, что веревка служила лишь видимостью привязи. Но привязь псу была и не нужна, он безупречно слушался Алину. Он часами ждал ее, не сходя с места, где бы она не оставила его, если же она позволяла ему, неотступно следовал за ней, куда бы она ни шла.

В это время во двор вошла группа паломников, все направились к храму, а один мужчина задержался и подошел к Алине. Пес тут же поднял голову и настороженно посмотрел на приблизившегося паломника, губы его едва заметно приподнялись, обнажая кончики крепких белых клыков.

– Спокойно, Малыш. Лежать, – тихо проговорила Алина, и пес тут же лег у ее ног.

– Какой славный у тебя пес, – с явным восхищением глядя на пса, проговорил паломник.

– Благодарю за добрые слова. Спаси Вас Господи, – улыбнулась ему Алина.

– Может, продашь мне его? Мне такой пес очень нужен.

– Он не продается, – качнула головой Алина.

– Я хорошо заплачу.

– Он не продается ни за какие деньги. Он мой друг.

– Друг? – удивленно переспросил паломник, – Разве собака может быть другом монахини?

– Не знаю, может ли собака быть другом монахини, но я не монахиня, я – насельница. Я лишь живу в обители. И этот пес мой друг, поэтому я не продам Вам его. Кстати просить отца-настоятеля тоже бесполезно, его, во-первых, сейчас нет, а во-вторых, он в любом случае не продал бы Вам его, и украсть Вам его тоже не удастся, Малыш умеет постоять за себя. Поэтому оставьте эти мысли и идите за тем, зачем пришли. Если истово молиться здесь будете, да мысли греховные оставите и о собаке моей, и о жене чужой, наверняка пройдет у Вас нога.