В плену королевских пристрастий

– Да, Ваша Светлость. Я хотел поговорить с Вами, – кивнул тот.

– Алекс, просто Алекс, святой отец. В святом месте условности ни к чему…

– Что ж, как пожелаете, Алекс. Как Вы понимаете, разговор пойдет о Вашей супруге.

– Да, я догадывался.

– Я не буду скрывать, Алина очень дорога мне. Она не только моя воспитанница и духовное чадо. Эта необыкновенная девочка похитила мое сердце, я очень люблю ее, поэтому мне больно смотреть, как Вы, Алекс, уничтожаете то, что я долгие годы взращивал и лелеял, – он помолчал немного и тяжело вздохнул. – Сейчас я сделал все, что мог, чтобы дать Вам возможность быть с ней счастливым. Постарайтесь воспользоваться этой возможностью и не уничтожить то сокровище, каким обладаете… Еще одного Вашего предательства она не переживет.

– Вы сломали ее… – задумчиво проговорил герцог. – Неужели Вам не жаль ее?

– Я не сломал, я с корнем вырвал. Она тихо задыхалась и засыхала в прежних условиях. Сейчас либо Вы сумеете найти для нее лучшие, либо она быстро погибнет. Последнее кстати не аллегория. Алина не дорожит жизнью и, к моему большому сожалению, стоит ей лишь захотеть, она может покинуть этот мир, дверь для нее уже открыта. Ее держат лишь привязанности и долг. Хотите ее удержать, Вы должны стать ее самой большой привязанностью.

– Святой отец, ей нужен ребенок. Его она не сможет бросить. Только я ей его дать не могу… я никогда не нарушал клятв… но я готов закрыть глаза, на любого… я сделаю для них все…

– Вы потеряете ее, Алекс, если постараетесь принудить к этому. Пока Вы живы, у нее может быть ребенок только от Вас.

– Вы предлагаете мне умереть? Ведь даже смерть короля не освободит меня от данных ему обещаний, а сам он от них не откажется никогда.

– Нет, я предлагаю Вам смириться с тем, что у нее не будет детей. Пока не будет… а дальше все в руках Господа. Может и найдется решение, которое сейчас никому даже в голову не приходит.

– Значит, я должен жить в постоянном страхе, что стоит ей только захотеть, и она покинет этот бренный мир?

– В Ваших силах, Алекс, сделать так, чтоб ей не захотелось это.

10

Утром Алина, зашла в келью матушки Калерии, когда та молилась. Увидев, что монахиня не обернулась на звук открываемой двери, Алина молча замерла у двери, терпеливо дожидаясь конца молитвы. Закончив молиться, мать Калерия поднялась с колен, повернулась к Алине, улыбнулась и осенила ее крестным знамением.

– Храни Вас Господь, матушка, – улыбнулась ей в ответ Алина, – Я попрощаться пришла, уезжаю, супруг за мной приехал, и Катарину забираем.

Мать Калерия укоризненно покачала головой.

– Я знаю, что по самому краю пойду… помолитесь за меня матушка, очень я хочу помочь ей.

Мать Калерия ласково коснулась кончиками пальцев щеки Алины, в ее глазах сверкнули слезы.

– Я знаю, что Вы жалеете меня, матушка, и что любите, знаю… и не хотите, чтобы я забирала Катарину отсюда… только не могу я иначе… моя вина в том, что она так оступилась тоже есть… дочке моей много испытаний пережить пришлось.

Мать Калерия глубоко вздохнула и обернулась к распятию, висевшему на стене:

– Господи, прости меня грешную, ты ведь знаешь, что то, что сказать ей хочу лишь от того, что люблю ее, скажу…

– Матушка, не надо… – Алина испуганно схватила одной рукой ее за руку, а другую прижала к ее губам. – Умоляю, не надо из-за меня обет нарушать. Я в жизни себе этого не прощу…

Мать Калерия осторожно отвела ее руку от своих губ:

– Обет, Алина на пользу душе идти должен, и не во вред другим людям. Спаситель и в субботу от недугов избавлял, коли то необходимо было. Не ты ли, моя хорошая, учила меня, что во всем мера нужна? И что не грех от строго соблюдения канонов отойти, коли то на благо другим будет? Ты ведь знаешь, по какой причине обет блюду. Так что не печалься, что из-за тебя его нарушить решила. То даст Бог всем на пользу будет… и надеюсь, Господь по милости своей простит меня за это… А сказать вот что хотела: Ты дочь свою с собой не ровняй. Ты все по себе ее судишь, а она не такая и ни капли на тебя не похожа и чувства и мысли у вас разные… Она привыкла добиваться того, что хочет и ни перед чем не останавливаться. И не держат ее ни любовь к ближним, ни страх перед Господом. У нее лишь чувство самосохранения хорошо развито. Так что держать ее может лишь страх за собственную жизнь и судьбу. И сама она не любит никого, она хочет, чтоб только ее любили.

– Отца она любит, матушка…

– Если б действительно любила, разве бы посмела на его, как она думала, ребенка демона натравить? Нет, она хотела, чтоб только ее он любил.

– Почему только ее? У нее две сестры, о которых она заботилась, и которых ее отец любил не меньше ее.

– Заботилась и делила любовь отца, но только пока оставалась центральной фигурой… Вот скажи: как только это изменилось, она продолжила по-прежнему заботиться о сестрах?

– Ну не совсем… Она, скорее всего, ревновала и их… Луизу, младшую сестру, даже в окно вытолкнула… Случайно, конечно, но факт остается фактом… Однако сейчас она раскаялась… Теперь она даже ко мне с любовью относится.

– Тебя она сейчас не столько любит, сколько понимает, что необходима ты ей, чтоб оградить от всех неприятностей и обеспечить неплохое существование. Не обольщайся, Алина, и на любовь ее не надейся. Если почувствует она, что сможет вырваться из-под твоего контроля, она постарается сделать это, и никакие чувства к тебе ее не остановят. Тебе очень непростая девочка в дочки досталась, и сладить с ней тебе очень непросто будет.

– Зачем Вы так настраиваете меня против нее, матушка? Хотите, чтоб я здесь ее оставила?

– Ты не оставишь, Алина. И я знаю это… И еще знаю, что предаст она тебя рано или поздно… и от того будешь ты к этому готова или нет, сможешь ты этому что-то противопоставить или нет, зависит жизнь и судьба всех, кто дорог тебе, да и твоя тоже.

– Вы хотите сказать, что я не сумею наставить ее на путь истинный и обреку душу ее на погибель?

– Этого я не знаю, Алина… Знаю лишь, что чем больше успеешь вложить в нее веры в Бога, стремления его заповедям следовать и страха, что может душу свою на вечные муки обречь, коль еще раз оступится, тем больше шансов у нее будет избежать подобной участи.

– Я постараюсь, матушка.

– Вот и хорошо. Я знаю, как непросто тебе будет, и жалею тебя очень, но ты сама путь этот выбрала.

– Отец-настоятель сказал, что Господь ведет меня по нему, потому что осуждала Вас, матушка. Вот сейчас Вашу роль на себя и примеряю, чтоб грех тот лучше осознать могла…

– Алина, так я тебе поводов для осуждения столько дала, что и не перечесть, так что это скорее мой грех, чем твой. Ты просто до сих пор поверить не можешь, что иногда лишь такие методы действенными оказываются, вот и пытаешься доказать, что лишь любовь может врачевать души, а взыскательность и строгость вовсе ни к чему. Только ты учти, с Катариной твоей ничего подобное не пройдет. Ей жесткий контроль нужен. Сил самой противостоять искушениям у нее нет.

– Отец-настоятель предупредил… Сказал, что не отпустит со мной Катарину, если не пообещаю строго следить за ней. Я, правда, надеялась, что она скоро сама поймет к чему стремиться надо, и мне надо будет лишь поддержать ее на этом пути.

– Не рассчитывай на это, горлинка моя… по правде сказать, ей лишь в монастыре место, и ты сама это знаешь.

– Не готова она сейчас Богу жизнь посвятить, а без этого в монастыре делать нечего…

– Алина… ты всей свой жизнью доказываешь обратное, осознание приходит и тут…

– Наверное… но, матушка, не вынесет она сейчас жизни монастырской… жалко мне ее… я отняла у нее единственное, чем она дорожила… ненароком отняла то, что хотела всегда иметь сама и никогда не имела…

– Я и говорю, ты с собой ее ровняешь и по себе судишь, а она не такая. Твоя дочь, не задумываясь, преступила заповеди Божьи и обрекла на погибель ни в чем неповинного младенца. Ты оправдываешь ее желание убить тебя тем, что не сумела обеспечить ей более комфортное существование, осуждая себя. А он чем перед ней провинился? Он еще не родился, а она уже видела в нем угрозу своим интересам и решила его убить. Ты представляешь, что должно быть в душе у того, кто решился на такое? Ты бы так смогла?

– Не знаю, матушка… Господь был милостив ко мне, мне такие мысли в голову никогда не приходили. Я лишь знаю, как больно ощущать, что единственный на всем белом свете родной для тебя человек не любит тебя… И знаю, как такая боль туманит разум. Мне жить от нее не хотелось. Я лишь благодаря любви отца-настоятеля смогла почувствовать любовь Бога и твердую опору в жизни получить… Если бы не он, то и не знаю, что было бы со мной… может, и убила бы кого, как знать…

– Ой, Алина, не надо. Ты про убийства не придумывай. Ты лишь душегубов-горцев, этих разбойников, да убийц без дрожи в руках убивала, причем спасая и защищая в первую очередь других, а потом уж себя, да притом с благословения отца-настоятеля… Испытав в малолетстве боль сама, ты не озлобилась, а стала других от боли и страданий защищать. Я очень хорошо помню, и как ты за Нину заступалась, и как щенка сначала от смерти спасла, а потом защищала всегда… Ты была готова даже ради твари бездушной пожертвовать и своим достоинством и собственными интересами… Мне ведь вначале казалось, что ты это делаешь, лишь, чтобы мне досадить, я лишь потом поняла, горлинка моя любимая, что ты иначе просто не можешь, так как жалеешь всех… А от дочки своей такого не жди… Никто ей не дорог, никого она не жалеет кроме себя, и не будет она ничем жертвовать ни ради кого…

– Почему Вы в этом так уверены, матушка? Ну не могу я поверить, что Катарина столь эгоистична… Должна она на доброту и ласку тем же отозваться. Должно же быть у нее хоть что-то светлое в душе. Помолитесь о ней, матушка, чтоб Господь призрел ее и помог ей душу от скверны очистить…

– Зря жалеешь ты ее, Алина, ей не жалость твоя нужна, а узда крепкая и шоры, чтоб только в нужном направлении смотрела, и свернуть никуда не могла. Я, конечно, буду молиться о ней, только мало что это даст, если ты ее так не взнуздаешь и с плеточкой в руке в нужное направление не направишь. Да при этом готова всегда будешь, что в любой момент взбрыкнуть она может, чтоб узду ту порвать попытаться.

– Буду, буду строго ее направлять и контролировать… и то, что Вы сказали мне, матушка, учту… Хоть и тяжело мне постоянно в голове держать, что дочь моя еще раз что-то против меня предпринять может попытаться… Но я понимаю, что неспроста Вы решились обет нарушить… Что-то Вы знаете о ней, что я не вижу… или не хочу видеть…