Династия для одного

Два с половиной месяца велась активная переписка. Накануне вечером пришло долгожданное послание от Мустафы Кемаля. Его шпионы достали информацию, способную в течение следующих двух месяцев вывести Османскую империю из войны с минимальными потерями. «Да, придётся отказаться от части территорий, но в сложившейся ситуации это незначительные потери по сравнению с тем, чего мы можем лишиться», – писал Мустафа.

Вахидеддин завтракал вместе с Эмине и Сабихой. После того знаменательного вечера в Бейлербейи он старался быть хорошим отцом не только для Эртугрула, но и для дочерей. И, как хороший отец, он должен устроить брак младшей дочери, – решил Вахидеддин после того, как курьер с письмом для Мустафы Кемаля покинул столицу.

– Господин мой, в этом вопросе не следует торопиться, – возразила Эмине. – Наша Сабиха более привлекательная партия, чем была когда-то Улвие. Улвие мы отдали, как дочь шехзаде, а Сабиха – дочь падишаха.

– Вы словно собираетесь меня выгоднее продать, султанша, – рассмеялась Сабиха.

– А мне не нравится мысль о выгоде от брака нашей дочери. От себя могу сказать, что был счастлив только в браках, заключённых по большой любви.

– Да, и ваш брак с мамой – из таких. Об этом весь дворец знает. История великой любви! Как я хочу так же! Чтобы меня добивались! Чтобы не отступали, не смотря на отказы! Чтобы видели только меня рядом с собой до конца дней, – мечтательно проговорила Сабиха, улыбаясь матери.

Султанша хотела что-то сказать ей в ответ, но в этот момент в комнату вбежал придверник Али. Молодой человек неуклюже развернулся возле стола, сбив вазу. Осколки разлетелись по полу.

– К счастью, повелитель! Это к счастью!

– Уф, терпения мне! Божье ты наказание! – воскликнула Эмине, взмахнув руками.

– Новость! Новость хорошая, султанша! Война закончилась!

Султан резко встал, сделал несколько шагов в сторону Али и чуть было не упал, поскользнувшись на осколках.

– Осторожнее, отец, – попросила Сабиха и приказала служанкам срочно убрать разбитую вазу.

– Рассказывай, – потребовал Вахидеддин у Али.

– Повелитель! Говорят, что подписали перемирие! Вчера подписали, повелитель!

– Кто говорит?

– Все говорят! Сегодня с раннего утра в столице шум стоит. Народ счастлив, повелитель.

– Это поистине прекрасная новость, господин мой. Может, попросить раздать немного золота из вашей личной казны нуждающимся? – предложила Эмине, подходя к мужу.

– Хвала Аллаху! Конечно же, пусть раздадут! И халву попроси раздать! И сладости! И прикажи подготовить всё для поездки – я хочу вознести молитву благодарности Аллаху в мечети.

Дворец погрузился в весёлые разговоры, громкий смех и празднование. Тем же занимался и весь Константинополь. Люди радовались концу войны, готовились к возвращению родных с фронта. Вахидеддин с удовольствием наблюдал за происходящим и впервые за три месяца чувствовал себя счастливым и спокойным. Это продолжалось ровно три дня – до тех пор, пока ему не принесли перемирие на ратификацию*[6 - *** Ратификация – утверждение международного договора высшим органом государственной власти, в результате чего он приобретает обязательную для этого государства силу.].

04 ноября 1918 года, Константинополь, Османская империя

Ночью произошло то, чего добивался султан в течение последних месяцев. Триумвират пашей, вместе со своими верными сторонниками, покинул страну. Они бежали под покровом ночи, столкнув перед этим Османскую империю в пропасть. В столицу доставили условия перемирия. По распоряжению триумвирата пашей их зачитывали на площадях. Улыбки на лицах людей сменялись гримасами боли и огорчения. Разве это конец войны, когда над городами их родины будет развеваться чужой флаг? Разве можно соглашаться с тем, что некогда великую страну собираются поделить между собой государства-победители? «Мы строили железные дороги своими силами. Мы создавали корабли, не жалея себя, а теперь должны добровольно отдать их кому-то?!» – кричали люди. «Как это – позволить распоряжаться им во всех морских портах?» – со слезами на глазах произносили старики. «Они забирают наши земли, а вы говорите, что мы должны и души им отдать!» – возмутился народ, услышав, что турецких военнопленных, по условиям этого перемирия, не освободят. «Африка – под оккупацией, Индия – под оккупацией, Кавказ и Балканы под оккупацией. Все мусульманские страны под оккупацией! Была единственная надежда на нас, на турков, что мы защитим Ислам», – бормотали люди.

Город заполнился волнением, скорбью и призывами не сдаваться. «Что будет дальше?» – то и дело задавали вопросы Вахидеддину и члены династии, и придворные. А он, как и перед церемонией Таклиди сейф, находился в растерянности и неопределённости. От него ждали чудесного избавления, волевого решения или же просто правильной политической стратегии.

«Абдул-Хамид бы…”, – услышал султан от слуг, разговаривающих между собой. Ему бы спросить: что сделал бы, по вашему мнению, мой брат? Но не стал. И не потому, что султан, спрашивающий совета у слуг – это жалко и недостойно падишаха. Однажды он уже решил, что не будет таким же жестоким, как Абдул-Хамид. Но, с другой стороны, он также решил не быть таким слабовольным, как другой его брат – Решад.

– Что мне делать, Хумаюн-паша? – спросил Вахидеддин после новости о бегстве триумвирата.

– Данные, которые раздобыл Кемаль-паша в ходе разведывательных операций, к сожалению, в нынешней ситуации бесполезны.

– Если я ратифицирую данное перемирие – это может стать концом всему.

– Благодаря тому, что триумвират позорно покинул страну, мы легко можем отменить перемирие, заключённое ими как представителями султанского правительства, – заметил Хумаюн.

– Но это значит продолжение войны. Мы же решили, что в первую очередь важно вывести Турцию из этой войны!

– С минимальными потерями, повелитель. А то, что мы имеем сейчас, – это не выход из войны, это Османская империя, преподнесённая в дар европейским державам, – Хумаюн положил руку на эфес сабли, словно заметил приближающуюся угрозу.

– Ты видел, как радовались люди прекращению войны? Они устали, измучены, подавлены. Им необходим перерыв в бесконечных сражениях, из которых не выпутывается наша родина. Османская империя всегда воевала, но последние сто лет мы то и дело проигрываем. Терпим жесточайшие потери. Люди просто уже не выдерживают. Разве те, кого я призван защищать, не важнее всего?

– Если нашу землю оккупируют, что будет тогда, повелитель? Азан*[7 - *** Азан – призыв к всеобщей молитве мусульман (желательно, совместной).] не будет звучать в мечетях, флаг со священной луной не будет развеваться в небе. А самое страшное – родины нашей не останется. Родины, за которую пролито столько крови. Родины, на которой рождались наши солдаты, согласные умирать за неё по вашему распоряжению, повелитель. Османская империя, ставшая целью покушения, – вот причина, ради которой все мы готовы к войне под флагом нашего халифата.

– Видя бесконечные войны с самого детства, я всегда думал, что, если бы это зависело от меня – ни одну бы не начинал. А сейчас ты говоришь, что я должен сам отдать приказ на продолжение военных действий несмотря ни на что? Я так не смогу! – голос Вахидеддина сорвался, отказываясь произносить слова.

– Я просто помню Плевну. И вас, повелитель, помню. А вы?

Пронзительный взгляд голубых глаз под серовато-белыми бровями, лёгкий укор в словах. Помнит ли он?! Вахидеддину в те дни уже исполнилось семнадцать лет. И для него это была первая война, увиденная своими глазами. Без прикрас. Без преданий и легенд, призванных вдохновлять. Без фальши и обмана. И он испытывал парализующий страх и ужас. Хумаюну в те дни было уже за тридцать. Бравый солдат, чувствующий себя живым только во время боя, он поддерживал юного шехзаде с поистине отеческой заботой. Турецкие войска, что было сил, отбивались в захваченной Плевне. Но Осман-паша, получивший звание Гази – «непобедимый», отдал приказ: удерживать войска противников у города как можно дольше, сделав себя приманкой. Русские войска, безуспешно пытающиеся пробиться в город, не проходили дальше, давая возможность туркам набраться сил и подготовиться к другим сражениям. «Что значит проиграть битву, если мы выиграем войну?» – говорили тогда солдаты в Плевне. А Вахидеддин предлагал другой вариант. «Надо прорываться прямо сейчас! Пятьдесят тысяч против 122 тысяч – это безумие. Но лучше пятьдесят тысяч станут шахидами*[8 - *** Шахид – Употребляется в смысле «мученик за веру».], чем умрут в блокаде и плену», – снова и снова доказывал он. «Да что ты понимаешь в стратегии?» – смеялись над ним. «Не ваше это дело, шехзаде, думать о сражении. Пойдите лучше, отдохните», – отмахивались от него. Когда предложение Вахидеддина услышал Осман-паша, он серьёзно заметил: «Если станешь султаном – не забудь эту решимость. Она лучшее, что есть в тебе». Но приказ не отменил. Турецкие солдаты недолго продержались в блокаде. Истощённые голодом и болезнями, почти все они были взяты в плен. А война проиграна.

«Не забудь эту решимость», – сказал султану когда-то великий полководец. Сорок лет прошло – конечно, забыл. Но, видимо, пришло время вспомнить.

– Что ж, война – так война, – проговорил Вахидеддин, скорбно сжав губы.

07 ноября 1918 года, Константинополь, Османская империя, дворец Бейлербейи

Совет не торопиться с официальным отказом признать подписанное триумвиратом перемирие дал Абдулкадир. «После полученного приказа о демобилизации армии от Энвера-паши многие наши солдаты сдали оружие. Если наши противники узнают о том, что мы не признаём завершение войны на тех условиях, что есть в этом перемирии – живыми наши солдаты не доберутся», – заметил шехзаде. Послы стран Антанты настаивали на скорейшей ратификации. Вахидеддин объяснял свою медлительность отсутствием сформированного правительства. «Как вы знаете, люди, руководившие страной на протяжении последних лет, сбежали, не оставив после себя замену. Нам нужно провести выборы, и уже тогда…» – заискивающе говорил султан послам. А сам несколько раз на дню интересовался, как проходит возвращение солдат с фронта.

И через неделю после подписания триумвиратом перемирия вернулся Мустафа Кемаль. Не откладывая на завтра долгожданную встречу лицом к лицу, султан созвал тайный совет во дворце Бейлербейи. «Я хочу подготовить ряд документов, а в Бейлербейи так спокойно в это время года. Никто и ничто не будет мне мешать», – объяснил он свой внезапный отъезд.

В рабочем кабинете дворца Бейлербейи султана уже ожидал Абдулкадир. Сын Абдул-Хамида держал в руках снятую со стены картину со словами Энвер-паши. Увидев это, Хумаюн, вошедший в кабинет после султана, усмехнувшись, сказал:

– Давно уже следовало снять это. Простите, повелитель мой, при всём моём почтении к вам… Её лучше убрать. А ещё лучше – уничтожить.

– Если вы того желаете, – пожав плечами, пробормотал Вахидеддин, садясь в кресло.

Абдулкадир между тем уже вытащил из-под стекла шёлк и приблизив к своему красивому лицу, внимательно всмотрелся в стежки.

– Какая тонкая работа, – подметил он. – Здоровья тем рукам, что её сделали.

Когда приехал Мустафа Кемаль, Абдулкадир уже успел и разрезать на тонкие полосы полотно, и сжечь. Генерал-лейтенант решительно зашёл в кабинет, почтительно приветствовал султана и представил мужчину, сопровождающего его:

– Это Исмет-бей. Мы с ним давно знакомы. Он командовал третьим корпусом в седьмой армии, вверенной мне с прошлого года.

Вахидеддин никогда не слышал произнесённое имя. Да и лицо этого человека не было знакомым. Однако проницательный взгляд заставлял чувствовать себя неуютно.

– Я могу ошибаться, но вроде бы вы принимали участие в свержении моего отца, – подозрительно сказал Абдулкадир, рассматривая Исмета.

Тот кивнул и перевёл взгляд на Мустафу Кемаля, словно ища поддержки.

– Это дело прошлое, шехзаде. Я могу поручиться за Исмет-бея – он верен Турции и не раз рисковал жизнью ради нашей родины, – проговорил Мустафа Кемаль, наклонив голову.