Династия для одного

– В детстве про них много слышал и тоже думал – легенда, что-то из прошлого, – довольный оказанным вниманием, рассказывал Нуреддин. – Но нет, с началом войны оркестр восстановили. И это спустя почти сто лет! Ведь корпус янычар разогнали вместе с музыкантами. Я лично видел, сталкивался с ними в сражении под Харбином. И тогда понял, почему их музыку называют символом суверенности и независимости. Я сам ощущал, как от звуков музыки оркестра «Мехтер» появляется сила и смелость. Словно они нас околдовывали магическими звуками, лишая слабостей. А когда они пели «Рахим Аллах, Керим Аллах», («Милосердный Господь, Благостный Господь») боль словно утихала. И как можно отступить и поддаться боли, когда знали: мы идем в бой за знамя, развевающееся над оркестром! Наш командир говорил, что эти звуки – молитвы наших родных и близких. Это последние вздохи шахидов, проливших кровь за независимость нации. Это плач нерождённых детей, которые должны видеть только славу и величие Оттоманской армии. И это… это было прекрасно! Музыка несла нас вперёд, словно на крыльях. Поднимала, когда падали. Воодушевляла, когда готовы были сдаться. Нет, брат мой, музыка – это не пустая трата времени и денег!

Зияеддин, слушая рассказ Нуреддина, на секунду представил себя на поле боя, вместе с солдатами. Играет на давуле, воодушевляя и поддерживая. Как единое целое, они ведут страну к победе под белой луной на красном полотне. Оркестр играет, выстрелы вторят, эхом отдаваясь по округе. А турецкие солдаты идут вперёд, непобедимые и великие. И «Мехтер» как свидетель, как опора, как предвестник пришествия непобедимой армии. Слава об оркестре, внушающем страх противникам, как когда-то слава о воинственной нации, облетает весь мир. И слово «Мехтер» становятся синонимом великой музыки. И он – часть такого величия. Но всё это – лишь мечты. Член Династии, ставший доктором, и член Династии, ставший, практически, бродячим музыкантом – не одно и то же. Не поймут. Не примут. Даже если воспринимать военный оркестр «Мехтер» как неотъемлемую часть армии – это не одно и то же, что быть солдатом. Да и слишком поздно менять что-то. Слишком поздно. Зияеддин с завистью смотрел на восемнадцатилетнего Нуреддина, перешедшего на рассказ о личных боевых подвигах. «Если бы мне было восемнадцать лет. Да даже тридцать! Я бы мог изменить всё, жить по-другому. А сейчас – какой из меня музыкант? Я только и могу – писать песни, надеясь, что их когда-нибудь кто-нибудь споёт. Да собирать в своём доме музыкантов по вторникам. А сам…. Эх!» – тоскливо размышлял Зияеддин, ощущая, что радость ожидания предстоящего вечера притупилась. Если бы он мог – отменил бы не раздумывая. Но нет, всё готово. Приглашённые музыканты больше, чем он, ждали вторника, чтобы вновь собраться в кругу неравнодушных к искусству. Чтобы вновь помечтать всем вместе о чём-то новом, прекрасном и удивительном. Зияеддину, беззаветно влюблённому в музыку, только и оставалось, что мечтать.

***

Рабочий день заканчивался. Эльма уже ушла, не забыв навести порядок в кабинете. Зияеддин сделал последние записи в медицинских картах и потянулся за тёмно-серым пальто, напевая незатейливую мелодию, когда открылась дверь и вошёл ещё один представитель династии. Трое за один день. Параноик заподозрил бы заговор при таком стечении обстоятельств. Суеверный обязательно бы решил – это знак. Прочие бы просто задумались – странно, не правда ли? Но для Зияеддина это был обычный день. Принимать у себя, на работе или дома, самому навещать многочисленных родственников – не просто привычка, но и образ жизни для него. Зияеддин удивился бы другому – если бы за день пути пересеклись только с одним членом дома Османов.

– Племянник мой! – воскликнул Зияеддин, обнимая старшего потомка султана Мурада. – Давно не виделись! Как…

– Я не с добром, дядя, – перебил гость, нахмурившись.

– Ты заболел?

– Нет. Не я. Твоя дочь. Определённо не в порядке. Ты должен сделать что-нибудь. Хватит с нашей семьи позора из-за женских чувств.

Зияеддин растерялся, не зная, что ответить и как себя вести. Снять пальто, пригласить пройти и обсудить всё с самого начала или покинуть наконец-то этот кабинет и решить возникшую проблему в другом месте?

– Ты домой? Я отвезу. По дороге поговорим, – словно прочитав смятение Зияеддина, предложил внук султана Мурада, открывая дверь и пропуская дядю.

Нихад, рождённый во дворце Чыраган во время заключения всей семьи султана Мурада, отличался консервативностью. В то время как вся династия перешла на удобные, практичные и модные автомобили, Нихад до сих пор пользовался дормезом*[10 - *** Дормез – старинная большая дорожная карета для длительного путешествия, приспособленная для сна в пути]. Зияеддин сразу же накинул на ноги шерстяное одеяло, лежавшее на сиденье. Нихад дал сигнал извозчику и дормез, поскрипывая рессорами, двинулся в сторону дворцового комплекса Маслак.

– И которая из моих дочерей отличилась? – спросил Зияеддин, потирая озябшие руки.

– Дюррие.

– Я строжайше наказал: если она приблизится к павильону Пашалар – под домашний арест. Повторится – отправлю из столицы! А то замуж выходить она отказывается, а вокруг солдатских покоев так и увивается!

– Всё куда хуже. Я боюсь повторения истории моей тёти, Кемаледдина-паши и Наиме-султан, – проговорил Нихад, задёрнув шторку на окне дормеза.

В любой семье бывают позорные моменты, скрываемые под десятками покрывал. О них умалчивают даже между собой. Стыдно. Неприлично. И делают вид – словно ничего и не происходило. А есть такие моменты, которые не утаить. И не смолчишь. Не забудешь. Хатидже-султан, тетя Нихада, с самого рождения обречена на сложную судьбу. У власти – Абдул-Азиз, шехзаде Мурад – наследник престола. И, как наследнику, ему запрещают иметь больше одного ребёнка. Единственный сын Мурада, Селахаддин, был этим ребёнком. И когда стало известно, что вторая жена Мурада беременна, Абдул-Азиз приказал избавиться от плода. Подкупом и обманом удалось спасти дитя. Хатидже скрывали несколько лет. Когда на трон взошёл её отец, девочка получила свободу. На три месяца. А затем отправилась во дворец Чыраган. Хатидже взрослела, становилась красавицей, но мир не знал о её существовании. Точнее – потенциальные женихи не знали о ней. Когда ей исполнилось двадцать восемь лет, она стала умолять Абдул-Хамида найти ей и её сестре мужей. Чтобы показать девушек обществу, Абдул-Хамид забрал их из Чырагана с условием, что они больше никогда не увидят отца. Никогда не смогут вернуться во дворец, откуда так пытались сбежать все эти годы. Не увидят родных. Девушки приняли условие, поселились в Долмбахче, но ничего не изменилось. Замуж брать их никто не торопился. В статусе «девушки на выданье» находилась и дочь Абдул-Хамида, Наиме. И почти в одно время девушек в итоге выдали замуж. Наиме – за красивого и умного Кемаледдина-пашу, человека очень благородного происхождения. А дочерей сверженного султана Мурада – за простых служащих, получивших титулы и звания исключительно благодаря этим союзам. И они далеко не так красивы и умны, как Кемаледдин-паша. Хатидже сначала согласилась с выбором кровавого султана, а когда попыталась воспротивиться браку – было поздно. Абдул-Хамид настоял на замужестве племянницы. Хатидже не смогла сопротивляться, но затаила обиду. И отомстила Абдул-Хамиду, влюбив в себя мужа сестры. Кемаледдина-пашу сослали, разведя перед этим с Наиме. Хатидже-султан не наказали только потому, что она член династии. Но её история стала нарицательной – всем султаншам внушали никогда не повторять за Хатидже. Но Зияеддин не был Абдул-Хамидом, а Дюррие не была племянницей кровавого султана Хатидже. Он желал всего самого лучшего для своей старшей дочери. Более того, Зияеддин согласен, чтобы Дюррие вышла за любого, кто ей приглянется, независимо от его положения в обществе.

– Я не понимаю, каким образом моя дочь может повторить эту глупость, – проговорил он, выжидающе всматриваясь в лицо племянника.

– Сегодня, на выходе из своего кабинета, я встретил её. Спросил, что делает в здании правительства. Заметил, что сейчас небезопасно находиться здесь. Да и вообще в городе. Одной. Она выискивала Мустафу Кемаля. Ещё и попросила меня провести её к нему в кабинет. Видите ли, любит она его. И на ней, а не на Сабихе-султан, он должен жениться.

Зияеддин в сердцах ударил ладонью по колену и зажмурился. Вот что с ней делать? Он думал, что симпатия к Кемаль-паше – временная и пройдёт. Расположенность юных девушек легко заслужить, но стоит подуть противоположному ветру – от неё не останется и следа. И другой предмет симпатии легко стирает следы о предыдущем. Прошла почти неделя с тех пор, как Зияеддин вместе с дочками навестил Сабиху-султан. Девушка полностью поправилась, но выглядела очень подавленной и расстроенной. Зияеддин пытался развлечь её, играл на пианино, рассказывал забавные истории, которыми обильно делились с ним пациенты. Его дочери также пытались поднять настроение сестре. И уже на обратном пути Дюррие рассказала, о том, чем с ней поделилась Сабиха-султан:

– Её хотят отдать замуж за Мустафу Кемаля, а она с ним не то, что ни разу не разговаривала – не видела до сих пор. И вообще она не верит, что можно наладить семейную жизнь с командиром.