Сказка Сердца / Часть 2: Сквозь огонь

– Да она уже и не в фаворе, тот себе помоложе нашёл, говорят из простолюдинок, – поправили его.

– Вы распространяете ужасные слухи, они же в конце концов двоюродные брат и сестра, – возмутился Астолок, повысив голос, но тут же вспомнил, как сам бегал по замку и всем пересказывал статью и показывал фотографии из «Вечернего ветра» с молодым Йомерой и неизвестной девушкой с корзинкой цветов.

– А я слышал, что они женятся.

– Кто? – удивился Этель.

– Ну, Тэмен и эта девица с нижнего яруса, как её звать-то, Белая Дева.

– Белая Дева? – переспросил Астолок.

– Вы что, из другого измерения пришли? – раздражённо спросил голос слева. – Она волшебница. Своими руками остановила огонь на баржах, упавших на Старый Квартал. Многих спасла. Управляла драконом. Так что не простолюдинка она, а, может, повыше вашей герцогини будет.

Этель хотел что-то возразить, но тут кто-то издали справа сказал:

– А я слышал, что выше этажом в одиночке сидит тот, кто подпалил баржи.

– Ого! – воскликнул Канаан. – Откуда ты знаешь?

– Я слышал, как переговариваются стражники за стеной, – ответил неизвестный, – его поймали на днях и держат под усиленной охраной, к нему Начальник Отдела особых поручений Культа сам приходит допрашивать.

– Альберт Септ никуда не ходит, – усмехнулся Астолок, – ты сам к нему ходишь, если ему надо.

– Альберт Септ больше не начальник «особки», – ответил ему неизвестный, – он теперь Ройя, и живёт в замке.

Астолок замолчал, удивившись и задумавшись.

– Как быстро меняется мир, – глухо произнёс Этель, – вчера я показывал фокусы в Старом Квартале, а сегодня нет ни квартала, ни фокусов, а я сижу в тюрьме за то, о чём не имею ни малейшего понятия.

– Скажи спасибо, что случайно не срифмовал пару слов, а то бы без суда и следствия, – усмехнулся Канаан. – Не переживай, а лучше придумай себе занятие. Я вот изобретаю новые двигатели. И уже штук 10 придумал. Вот только негде проверить мои догадки. Но в голове всё работает.

– А что это за человек, спаливший баржи? – спросил у неизвестного Астолок.

– Говорят, революционер из «Свободного Города», сидит в одиночке, кричит не переставая, – ответил неизвестный.

Этель вздрогнул.

– Я слышал, что «Свободный Город» в горах на юге, – сказал он.

– Да нет, – рассерженно перебил его кто-то слева, – «Свободный Город» – это городская банда проходимцев, рисующих пошлые картинки на стенах Дворца Узурпатора. Проклятые бездельники мутят воду, вводят народ в заблуждение.

– А я слышал, что они настоящие герои, можно сказать, последние в своём роде, – возразил ему другой голос, и вновь они перешли на личности.

– Я слышал, – вновь подал голос информированный заключённый справа, – что вчера они устроили марш оживляшек прямо во время празднования во Дворце. Гвардейцы расстреляли их из пушек на главном мосту перед воротами. Вот зрелище-то было. Там были одни дуболомы. Чего только порох тратили!

– Да откуда тут взяться настоящим оживлённым, только дуболомы и деграданты здесь остались, – поддакнул Канаан, – человек не терпит конкуренции.

– А ещё сегодня, – продолжил осведомлённый, – поймали террористов, совершивших атаку на хранилище Магистрата, они пытались выкрасть руну.

– Опять? – удивился Астолок.

– Что значит опять? – удивился Канаан.

– Я здесь сижу, потому что украли руну из Университета Амун, – возмущённо ответил Астолок. – Чего стоит весь этот Культ с их чёрными жестянками, если они не способны ничего уберечь, а меня держат взаперти!

– Да их же поймали, – перебил его кто-то слева.

– Не трынди, дай послушать.

– Да, всех переловили, – продолжил осведомлённый, – людей привезли к нам, сидят тут же, то ли сразу под нами, то ли на несколько уровней ниже. Охранник рассказывал, как кричала женщина утром. Но, к слову о деградантах и дуболомах, с ними были оживлённые, прям настоящие пробуждённые оживляшки, и прямоходящие, грифон и лев. Грифон, говорят, умер там, на месте. В него попали реактивным гарпуном с корабля, а Льва взяли живым и казнили на Площади Садовников. Говорят, он произнёс пламенную речь о Сердце, и толпа аплодировала.

– Да… – протянул Канаан.

– А оживляшки что, правда, пробуждённые были? – спросил кто-то слева.

– Вроде как да, но их там же на месте священным огнём спалили, – ответил осведомлённый.

– Значит, опомнились, охрану усилили, – пробормотал себе под нос Астолок и тихо застонал от нахлынувшего приступа боли.

– Ты в порядке? – спросил Сафрона.

– В порядке, – процедил сквозь зубы магистр, – лечить тут всё равно некому, только калечить… Я теперь и не знаю, выйду ли я отсюда, – прошептал он через сто ударов сердца, сосчитанных им чисто машинально, – если Септа сняли, обо мне просто забудут.

– Да ты не переживай, привыкнешь, – философски заметил Канаан, – я вот привык. Главное заразу какую-нибудь не подцепить.

– Ага, – угрюмо ответил магистр, – это уже не про меня.

– А что с тобой? – с лёгким испугом в голосе спросил мастер. – Заразный?

– Да, – разозлился магистр, – подхватил серую чуму.

– Да ты не злись, – усмехнулся Канаан, – я умереть не боюсь, я боюсь умереть в муках.

Они замолчали.

– Вот, например, от чумы твоей не боюсь, похрипишь, похрипишь и сдохнешь, – неожиданно продолжил мастер. – А вот гриб какой или древесный вирус, когда ты весь корой и волдырями покроешься, да так, что и в туалет сходить больше не сможешь, вот этого я не хочу, упаси Сердце.

– А я бы лучше так сдох на свободе, чем сгнил тут, – ответил голос слева.

– Да что бы ты на свободе делал-то? – крикнул на него его визави, и они вновь начали браниться.

Раздались тяжёлые шаги тюремщика и металлическая поступь стражников. Яркий свет масляной лампы осветил алый полумрак, зазвенели ключи. Камера напротив магистра открылась, и стража вытащила наружу, заковав в кандалы, молодого Сафрона. Тот был осунувшимся, но улыбнулся Астолоку и поплёлся, взятый под руки двумя коренастыми фигурами в лёгких доспехах.

– А когда меня освободят? – крикнул им вслед магистр.

– Никогда, – крикнул ему через плечо тюремщик, – ты уже стоишь в очереди.

Астолок сглотнул и сжался. Воздух в его лёгких похолодел. Но он сразу же постарался вспомнить то чувство на корабле – принятие, красоту, покой. Однако разум его не мог остановиться, закручивая магистра вслед за собой в болезненной спирали страха. Непроизвольно затряслась больная нога. Боли он больше не ощущал. Он просто не мог ничего поделать. Ничего.