Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Да ты думаешь, она ничего непонимаетъ? Она все это понимаетъ лучше вс?хъ насъ. А что, в?дь не похожа она на б....., и правда, что есть въ ней что то хорошее, милое, – сказалъ онъ.

– Вы, я думаю удивляетесь на него, – сказалъ Константинъ Левинъ, чтобы сказать что нибудь.

– Да не говори ей «вы». Она боится. Ей, кром? Мироваго Судьи, когда ее судили за воровство, котораго она не крала, кром? Мироваго Судьи, никто не говорилъ «вы». Да, братъ, то, что меня съ ней связываетъ, то, что мы съ ней при св?т? нашей любви видимъ другъ въ друг?, это останется. Останется то, что меня связываетъ вотъ съ этимъ, – онъ указалъ на книги. – Ты знаешь, я что д?лаю. Я перевожу Библiю. Вотъ книга.

И онъ сталъ объяснять свой взглядъ на н?которыя любимыя его книги, особенно книгу Іова. Но скоро языкъ его сталъ м?шаться, и онъ сталъ перескакивать съ однаго предмета на другой, и Константинъ Левинъ у?халъ отъ него, попросивъ Машу изв?щать его о состоянiи его здоровья и, главное, если нужны будутъ деньги. Онъ и теперь хот?лъ передать ей тайно отъ него 100 рублей, но она не взяла, сказавъ, что утаить нельзя, а сказать – онъ разсердится.

* № 29 (кор. №109).

И въ воображенiи Левина мгновенно одно за другимъ возникли т? отм?ченныя въ его воспоминанiи «сомнительными» событiя изъ жизни брата Николая.

Онъ избилъ до полусмерти мальчика, котораго онъ взялъ изъ деревни и воспитывалъ, готовя въ университетъ, такъ что мать мальчика подала жалобу на Николая Левина.

Это гадко, но надо знать страстность, неудержимость его характера и вм?ст? всегда единственный двигатель вс?хъ его д?йствiй – безкорыстное увлеченiе добромъ.

Онъ проигралъ деньги шулеру и, не платя денегъ, подалъ прошенiе на шуллера, доказывая, что тотъ его обманулъ, и, разум?ется, не доказалъ. Все это было гадко, глупо. Но надо было знать брата Николая, чтобы понимать, какъ въ его понятiи нельзя было отдать плуту деньги, которыя онъ желалъ употребить не для себя, а съ пользой для другихъ. Онъ попадался полицiи въ безобразныхъ кутежахъ и буйствахъ, которыя были отвратительны; но Константинъ Левинъ зналъ, что въ эти кутежи и буйства Николая вовлекали окружавшiе его люди, а что Николай Левинъ былъ лишенъ способности понимать разницу между хорошими и дурными людьми. У него вс? были хороши. И зналъ, что кутежи эти вытекали изъ потребности забыться. А забыться нужно было отъ того, что жизнь не удовлетворяла т?мъ требованiямъ, которыя мучали его. A требованiя были самыя высокiя. Онъ неправильно обвинялъ Серг?я Ивановича въ томъ, что тотъ не далъ ему продать общее им?нiе и взять свою половину для какой то химической фабрики, которую онъ хот?лъ завести и которая должна была осчастливить и обогатить ц?лую губернiю.

Константинъ Левинъ зналъ, что Николай былъ кругомъ виноватъ въ этомъ столкновенiи, несправедлив, озлобленъ, но Константинъ Левинъ зналъ тоже, что счеты между двумя старшими братьями велись давнишнiе и что логически Николай Левинъ былъ кругомъ виноватъ и не правъ въ томъ, въ чемъ онъ обвинялъ Серг?я Иваныча, но вообще онъ им?лъ основанiе для озлобленiя и только потому былъ неправъ, что не могъ, не ум?лъ или не хот?лъ указать, въ чемъ именно виноватъ Серг?й Иванычъ передъ нимъ, а винъ этихъ было много – маленькихъ, ничтожныхъ, но жестокихъ оскорбленiй – насм?шки, умышленнаго непониманiя и презр?нiя. Константинъ Левинъ помнилъ, какъ въ то время, когда Николай былъ въ перiод? вн?шней набожности, постовъ, монаховъ, службъ церковныхъ, Серг?й Иванычъ только см?ялся надъ нимъ, какъ потомъ, когда Николай кончилъ курсъ и по?халъ въ Петербургъ служить, по адресному календарю выбравъ м?сто – Отд?ленiе составленiя законовъ, какъ самую разумную д?ятельность, какъ Серг?й Иванычъ, им?вшiй связи и в?съ уже тогда,[703 - Зачеркнуто: не помогъ] выставлялъ своего брата какъ чудака и младенца. Была и доля зависти Николая къ усп?ху Серг?я Иваныча, думалъ Константинъ Левинъ и понималъ, что, какъ честная натура, не признавая въ себ? этой зависти, Николай придумывалъ причины озлобленiя противъ Серг?я Иваныча. Бол?е же всего – это очень хорошо понималъ Константинъ Левинъ – братъ Николай былъ озлобленъ и на Серг?я Иваныча и на общество за то, что и Серг?й Иванычъ и весь мiръ были логически правы, отвергая и презирая его; a вм?ст? съ т?мъ, не смотря на свою нелогичность, онъ чувствовалъ, что онъ въ душ? своей, въ самой основ? своей души, и прав?е и лучше[704 - Зач.: всего мiра] Серг?я Иваныча и т?хъ, кто составляютъ общественное мн?нiе. Ту высоту, съ которой погибавшiй братъ Николай презиралъ общество и Серг?я Иваныча, Константинъ Левинъ особенно живо понималъ и чувствовалъ теперь. Разсужденiе его началось съ униженiя, съ признанiя себя недостойнымъ и дурнымъ, и кончилось т?мъ, что онъ хот?лъ примкнуть къ той точк? зр?нiя брата Николая, съ которой можно презирать т?хъ, передъ которыми онъ считалъ себя дурнымъ.

Узнавъ отъ Прокофья адресъ брата, Левинъ прi?халъ въ 11-мъ часу въ[705 - Зач.: одну изъ малоизв?стныхъ московскихъ гостинницъ] гостинницу, гд? стоялъ его братъ. Левинъ зам?тилъ, что швейцаръ изм?нилъ тонъ почтительности, когда онъ спросилъ Левина.

– Наверху, 12-й и 13-й, – сказалъ швейцаръ.

– Дома?

– Должно, дома.

Дверь 12 нумера была полуотворена, и оттуда въ полос? св?та выходилъ густой дымъ дурнаго и слабаго табака, и слышался незнакомый Левину голосъ; но Левинъ тотчасъ же узналъ, что братъ тутъ, онъ услыхалъ его покашливанье, и при этомъ звук? передъ его воображенiемъ возникъ образъ брата, какимъ онъ его вид?лъ въ посл?днiй разъ съ его большимъ, нескладнымъ ростомъ и большими, наивными и дикими глазами, которые могли смотр?ть такъ соблазнительно н?жно и такъ страшно жестоко.

Онъ вошелъ въ дверь, незнакомый голосъ говорилъ:

– Наша артель только потому не могла дать желаемыхъ результатовъ, что капиталы старались задавить ее, какъ враждебное явленiе…

Константинъ Левинъ заглянулъ въ дверь и увидалъ взъерошеннаго молодого челов?ка въ поддевк?, который говорилъ, брата, сид?вшаго спиной, и какую то женщину. У него больно сжалось сердце при мысли о томъ, въ сред? какихъ чужихъ людей живетъ его братъ, и еще больн?е стало, когда онъ изъ разговора челов?ка въ поддевк? понялъ, что это былъ соцiалистъ. Онъ не давалъ себ? яснаго отчета въ томъ, что[706 - Зачеркнуто: ему особенно грустно стало отъ сознанiя того, что] этотъ соцiалистъ былъ самымъ р?зкимъ признакомъ погибели брата, что, какъ воронья надъ т?ломъ, такъ близость этаго рода людей показываетъ смерть, но онъ почувствовалъ это. Онъ стоя слушалъ.

– Ну, чортъ ихъ дери, – прокашливаясь проговорилъ голосъ брата. – Маша! Добудь тъ намъ по?сть и водки.

Молодая женщина, рябоватая и некрасивая, въ простомъ шерстяномъ плать? безъ воротничковъ и рукавчиковъ, открывавшихъ пухлую шею и локти, вышла за перегородку и увидала Левина.

– Какой-то баринъ, Николай Дмитричъ, – сказала она.

– Кого нужно? – сердито закричалъ Николай Левинъ.

– Это я, – сказалъ Константинъ Левинъ, выходя на св?тъ, и хот?лъ еще сказать что то, но остановился, увидавъ брата. Онъ не ожидалъ его такимъ.[707 - Зач.: – Что вамъ угодно?<– Мн? угодно вид?ть тебя.> – Я нынче прi?халъ, – отв?чалъ Левинъ, – узналъ, что ты тутъ, и хот?лъ…– Да, отъ лакея Серг?й Иваныча. Серг?й Иванычъ прислалъ тебя.<– Полно, пожалуйста, – началъ Левинъ, но голосъ его дрогнулъ, и онъ остановился.>– Ну войдите, коли вамъ <угодно меня вид?ть> д?ло есть, – сказалъ онъ, <опуская глаза, – только не понимаю зач?мъ.> Это<тъ господинъ>, – сказалъ онъ, указывая на молодаго господина въ поддевк? съ <крашенными усами, <– пом?щикъ> – адвокатъ> лохматой шапкой волосъ, – Крицкiй, мой сос?дъ по нумеру, котораго пресл?дуетъ полицiя за то, что онъ честный челов?къ. Можете при немъ все говорить. Онъ мой другъ]

– Кто я? – еще сердит?е вскрикнулъ Николай Левинъ, не узнавая еще брата, и сд?лалъ столь знакомое Константину Левину судорожное движение головой и шеей, какъ будто галстукъ жалъ его.

Константинъ Левинъ зналъ, что это движенiе есть признакъ самаго дурнаго расположенiя духа, и со страхомъ ждалъ, какъ приметъ его братъ, когда узнаетъ.

– А, Костя! – вдругъ неожиданно радостно вскрикнулъ онъ, глаза его засв?тились н?жностью, и [онъ] двинулся къ нему, чтобы его обнять. Но потомъ опять оглянулся на молодаго челов?ка, сд?лалъ опять судорожное движенiе головой и остановился, и совс?мъ другое, дикое и[708 - Зачеркнуто: холодное] страдальческое и жестокое выраженiе остановилось на его худомъ лиц?.

– Я писалъ вамъ и Серг?ю Иванычу, что я васъ не знаю. Вы меня стыдитесь и ненавидите, и я васъ не хочу знать. Что теб?, что вамъ нужно?

Какъ онъ совс?мъ не такой былъ, какимъ его воображалъ Константинъ Левинъ! Какъ многое изъ его характера, изъ того, что д?лало столь труднымъ общенiе съ нимъ, какъ все это забылъ Константинъ Левинъ и какъ онъ все это мучительно вспомнилъ, когда увидалъ его лицо и въ особенности это судорожное поворачиванье головы. Но Левинъ не думая отв?тилъ, что ему пришло въ голову.

– Мн? нужно тебя вид?ть, потому что ты мой братъ, и я тебя не стыжусь и не ненавижу, а я тебя… – Онъ остановился, съ радостью увидавъ, что слова эти под?йствовали на брата.

Николай дернулся губами.

– А, ты такъ, – сказалъ онъ смутившись. Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, 3 порцiи принеси. Постой, Маша. Ты знаешь, – сказалъ онъ, указывая на господина въ поддевк? съ лохматой шапкой волосъ. – Это г-нъ Крицкiй, мой сос?дъ по нумеру и мой другъ. Очень зам?чательный челов?къ. Его, разум?ется, пресл?дуетъ полицiя, потому что онъ не подлецъ. А это мой братъ – не Кознышевъ, quasi-философъ, а Константинъ.

– Я пойду, – робко прошептала женщина отъ дверей.

– Н?тъ, постой, я сказалъ, – крикнулъ онъ.

И съ т?мъ практическимъ неум?ньемъ и съ той нескладностью разговора, которую такъ зналъ Константинъ, онъ, не отпуская Машу, сталъ разсказывать Константину Левину всю исторiю Крицкаго; какъ его выгнали изъ университета за то, что[709 - Зач.: съ товарищами требовалъ свободы отношенiй къ професорамъ и] онъ завелъ общество вспомоществованiя б?днымъ студентамъ и воскресныя школы, и какъ потомъ онъ поступилъ въ народную школу учителемъ и его оттуда выгнали, и какъ онъ завелъ производительную артель и его за это то судили. Вс? молчали. Онъ одинъ говорилъ. И Константинъ Левинъ вид?лъ, что онъ сердится за то, что и ему, и Крицкому, и Маш? неловко.

– Да, я слышалъ, вы разсказывали сейчасъ про артель, – сказалъ онъ Крицкому.

– Я ничего не разсказывалъ, – насупившись, сердито проговорилъ Крицкiй.

– Ну, постой, – перебилъ Николай Левинъ, – а эта женщина, – сказалъ онъ брату, указывая на Машу, – моя подруга жизни. Я взялъ ее изъ дома. – Онъ покрасн?лъ, говоря это. – Но люблю ее и уважаю и вс?хъ, кто меня хочетъ знать, прошу любить и уважать ее. Она все равно что моя жена. Все равно. Такъ вотъ ты знаешь, съ к?мъ им?ешь д?ло. И если думаешь, что ты унизишься, то вотъ Богъ, а вотъ порогъ.

– Отчего же я унижусь, я не понимаю.

– Ну, хорошо.

Николай перевелъ глаза съ Крицкаго на брата и улыбнулся своей д?тской, наивной улыбкой.

– Вы не дичитесь его, – сказалъ онъ Крицкому. – Онъ это можетъ понять, разскажите ему нашъ планъ.

– Да я нисколько не дичусь, а только не вижу надобности разсказывать то, что можетъ быть неинтересно.

– Ты видишь ли, – заговорилъ Николай, съ усилiемъ морща лобъ и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить все, что нужно и хот?лось ему сказать брату. – Вотъ видишь ли, – онъ указалъ въ угл? комнаты какiе то жел?зные брусья, завязанныя бичевками въ бумаг?, очевидно изъ лавки. – Видишь ли это? – Это матерьялъ для нашей артели. Комунисты – пошлое слово, а, какъ я ихъ понимаю, это апостолы. Они то самое, что были первые христiяне. Они пропов?дуютъ равенство.

– Да, но только съ той разницей – отв?чалъ Константинъ Левинъ, которому не нравился вообще Крицкiй[710 - Зачеркнуто: (онъ вид?лъ въ немъ неискренность и желанiе казаться)] и въ особенности не нравился потому, что его сближенiе съ братомъ показывало ему очевидн?е всего паденiе брата, – да, но съ той разницей, что первые христiяне признавали одно орудiе – любовь и уб?жденiе; а, сколько я понимаю,[711 - Зач.: (в?дь я знаю это)] пропов?дники комунисты признаютъ и требуютъ насилiе,[712 - Зач.: – Да, это правда. Это я имъ говорю, – сказалъ Николай, обращаясь къ Крицкому.] – н?сколько сердито заговорилъ братъ. – Свобода и равенство.

Константинъ Левинъ замолчалъ, видя, что возраженiе раздражаетъ брата. Притомъ вопросъ комунизма не интересовалъ его вообще и теперь еще мен?е, ч?мъ когда либо. Онъ вглядывался въ наружность брата и думалъ, какъ бы сойтись и помочь ему. Для него было несомн?нно, что братъ не могъ интересоваться комунизмомъ, но что это была та высота, съ которой онъ, презираемый вс?ми, старался презирать вс?хъ.

– Я съ своей стороны, – сказалъ Крицкiй, – вовсе не утверждалъ, чтобы мы были подобны первымъ христiанамъ. Я, признаюсь вамъ, и не знаю, что они пропов?дывали, да и нe хочу знать, – сказалъ онъ съ улыбкой, злой и враждебной, напоминавшей выраженiе собаки, показавшей зубы. – И мы предоставляемъ пропов?дывать любовь т?мъ, которые довольны существующимъ порядкомъ вещей. А мы признаемъ его прямо уродливымъ и знаемъ, что насилiе поб?ждается только насилiемъ.[713 - Зачеркнуто: – Положимъ, – сказалъ Константинъ Левинъ, съ раздраженiемъ обращаясь къ нему, – но позвольте узнать, какого же порядка вы хотите.– Это слишкомъ долго объяснять, и я не знаю, насколько нужно доказывать. Есть у васъ еще папиросы, Николай Дмитричъ?– Да я вамъ помогу. Вы думаете, что я, принадлежа къ привилегированнымъ сословiямъ, не знаю вашей точки зр?нiя и не признаю ее отчасти. Я вамъ скажу главныя ваши положенiя:]

Константинъ Левинъ смотр?лъ на Крицкого и перем?нилъ объ немъ свое мн?нiе. Онъ понравился ему: было что то напряженно честное и искреннее и, главное, огорченное и въ его выраженiи и въ его тон?. Но онъ не сталъ возражать ему. Самый вопросъ не интересовалъ его. Его интересовало только отношенiе къ нему брата.

* № 30 (рук. № 103).

XVIII.

Утромъ Константинъ Левинъ вы?халъ изъ Москвы и къ вечеру прi?халъ. Дорогой, въ вагон?, онъ разговаривалъ съ сос?дями о политик?, о посл?днихъ книгахъ, о знакомыхъ, и тоска и недовольство собой все точно также мучали его, какъ и въ Москв?, но когда онъ вышелъ на своей станцiи, увидалъ криваго кучера Игната съ поднятымъ воротникомъ кафтана, когда увидалъ въ неяркомъ св?т?, падающемъ изъ оконъ станцiи, свои ковровыя сани, своихъ лошадей съ подвязанными хвостами, въ сбру? съ кольцами и махрами, когда кучеръ Игнатъ, еще въ то время, какъ укладывались, разсказалъ ему важн?йшiя деревенскiя новости о перевоз? изъ сушилки гречи и о томъ, что отелилась Пава, онъ почувствовалъ, что понемногу переносится въ другой мiръ, въ такой, въ которомъ совс?мъ другая оц?нка радостей и горестей. Это онъ почувствовалъ при одномъ вид? Игната и лошадей, но когда онъ над?лъ привезенный ему тулупъ и с?лъ, закутавшись, въ сани, когда тронулся, поглядывая на пристяжную, знакомую ему, бывшую верховой, донскую, надорванную, но лихую лошадь, онъ вдругъ почувствовалъ успокоенiе и совершенно иначе сталъ понимать то, что съ нимъ случилось. Онъ не чувствовалъ бол?е униженья, стыда, недовольства собой. Онъ чувствовалъ себя собой и другимъ не хот?лъ быть.