Осколки разбитой кружки

– Не знаю. Нет, нарочно.

Иоанн одобряюще кивнул.

– Это хорошо, что ты это знаешь. Хорошо, что ты честен с собой.

– Но я был нечестен с родителями. Я сказал, что не делал этого.

– О. Понятно, – Сумасшедший Иоанн приподнялся и сел на колени. Его голубые глаза смотрели прямо в глаза Арану. – Знаешь, что говорят: с появлением закона появляется грех. Можешь ли ты подумать над этими словами, мой мальчик? Давай-ка сюда, вот так.

Он оторвал кусочек от края газеты, которую расстелил на коробки, где сидел, и огрызком карандаша записал эти слова на бумажку.

– Держи. Прочти-ка.

– «С появлением закона появляется грех», – как на уроке продиктовал Аран.

– Верно. Ты сейчас переживаешь, потому что знаешь, что соврать – это плохо. Если бы ложь не была одним из грехов, то и переживать было бы не из-за чего, да? Уверен, твои родители любят тебя, и, конечно, простили тебе этот поступок. Только вот ты сам продолжаешь себя винить. Когда чувствуешь вину, когда знаешь, что поступил плохо, очень сложно попросить прощения, верно? Потому что сложно признаться в том, из-за чего стыдно. Пока ты сам себя не простишь, вина всегда будет с тобой, потому что ты ее сам не отпускаешь. Постарайся сначала простить самого себя, а потом пойди и признайся родителям. Это очень сложно – по-настоящему простить себя, но нужно попытаться. Скажи родителям, что любишь их и что тебе очень плохо из-за того, что ты сделал. Скажи им правду. И все станет хорошо.

Аран молча кивнул. Две проходящие мимо женщины сказали старику, чтобы он отстал от ребенка, но ни Иоанн, ни Аран не обратили на них внимания.

– Ступай и постарайся больше не поступать нечестно.

Но, вернувшись домой, Аран так и не смог ничего сказать родителям. А на следующее утро, когда он увидел свои кроссовки заклеенными и прошитыми, чувство вины в Аране только выросло.

Кристин не видела Арана уже несколько дней. Он выбежал тогда из кофейни и действительно пропал. Она гадала, к каким выводам пришел Аран и сумел ли он что-то исправить в своих прошлых ошибках, и даже подумала, что, возможно, он больше не вернется. Однако он пришел, к двенадцати часам ночи, слегка небритый, взлохмаченный и с покрасневшими глазами – насколько было видно при тусклом свете. И сразу с порога – к ней.

– Прости, прости, прости. Я забыл тогда заплатить в кафе. Держи.

Аран протянул ей деньги, на что девушка обиженно вздернула голову.

– Еще чего! Для начала – здравствуй.

– Здравствуй. Почему нет?

– Потому что я в состоянии угостить друга чашечкой кофе.

– Спасибо. Пожалуйста, возьми деньги.

– Ты мне мешаешь работать.

– Ты уже закончила.

– Еще десять минут.

У Арана больше не находилось слов, чтобы переболтать ее. Он перевел отчаянный взгляд на Яна, на что тот лишь отрицательно покачал головой, чтобы его не вмешивали в свои разборки.

– Тогда я приглашаю тебя еще на кофе. Только теперь я угощаю.

– Ну, сейчас уже все закрыто.

– Ну… когда что-нибудь откроется…

– Ну… одно местечко еще открыто.

Она повернулась к стойке и заискивающе улыбнулась бармену:

– Ян, угостишь нас кофе?

Бармен скривил рот и закатил глаза: «И платить за него придется, видимо, мне», но все же стянул две чашки с кофе-машины.

Они сидели за единственным освещенным в зале столиком, с двумя эспрессо, и Аран пытался сбивчиво, путанно, но детально рассказать о прошлом поступке с кружкой.

– …мне теперь думается, что я до того момента вообще никогда чувства вины как такового не испытывал. Собственно, я и не врал никогда до этого. После – не помню, а до этого – точно нет. У меня из-за одного того случая все отношения с семьей испортились. Во мне теперь столько вины, что я даже новую рубашку не могу надеть без укола совести. Или поесть не могу то, что хочу, потому что чувствую себя виноватым.

– Ты хочешь сказать, что за все эти годы так себя и не простил, как тебе сказал, этот…

– Иоанн. Нет, не простил, – Аран хмуро задумался. – Знаешь, подсознательно я все это знал. Каждый раз, когда смотрел на какую-нибудь кружку, я всегда чувствовал, что что-то за ней стоит еще. Не просто так я то дно выискиваю в кофе, то еще что. Все эти годы тот случай с разбитой кружкой папы не дает мне покоя.

– Господи, Аран, ты серьезно?

Он ударился лбом о стол и проговорил приглушенным голосом:

– Надо ж мне было так сделать! И я ведь помню теперь, почему. Свое отражение увидел, – он поднял голову и посмотрел в стоящую перед ним чашку кофе. – Сравнить хотел, насколько хрупкая моя жизнь. А, черт побери, что ж это я разбил тогда? Кружку отца или собственную жизнь? И все из-за какой-то чертовой чашки! А, черт!

Он снова разгорячился, и слегка напуганная Кристин притянула к себе его чашку кофе, бегло проговаривая:

– На эту не смотри, она ни в чем не виновата.

Он сделал успокаивающий вздох и даже выдавил усмешку. Девушка снова придвинула ему кофе и, подперев щеку кулаком, задумчиво сказала:

– Мне кажется, ты должен довести дело до конца. Иначе так и будешь мучиться.

Аран, закусив нижнюю губу, согласно кивнул.

– Только приведи себя сперва в порядок, – добавила она.

Он вяло улыбнулся и пригладил ладонью волосы.

– Это кто играет?

– Рэй Чарльз. “Я верю всей своей душой”.

– Красиво.

– Надо как-нибудь будет заняться твоим музыкальным вкусом.

Он знал, что должен сделать. Как и посоветовала ему Кристин, он привел себя в порядок. Долго приводил себя в порядок.

– Как на свидание собираюсь! – ругнулся он сам на себя.