Осколки разбитой кружки

Они некоторое время молчали, смотря друг на друга. К ним подошел официант, и Кристин заказала себе кофе, расстегнула пальто и снова с улыбкой посмотрела на Арана:

– Ну и? Оправдала ожидания?

Все еще разглядывая ее лицо, он в легкой отрешенности ответил:

– А я не ждал ничего. Просто хотел тебя увидеть, реальную тебя.

После короткой паузы он добавил:

– Но мне полегчало.

– Рада, что помогла, – она рассмеялась. – А вот ты такой, каким я тебя и видела. Но у меня уже зрение адаптировалось к темному помещению. Я уже знаю, как именно смотрятся разные цвета или формы по-настоящему, при свете.

– Хм, здорово.

Больше он не знал, что сказать. Увидев Кристин Сковрон, он получил, что хотел, но понял, что до этого не задумывался, что нужно говорить или делать после этого. Она не растерялась в отличие от него, чем заставила Арана думать, что ей любое общение дается легко и непринужденно.

– Выглядишь уставшим. Не выспался?

– Я? Да нет. Спал вроде. А ты хорошо выглядишь.

– Я не говорила, что ты выглядишь плохо, – улыбнулась она и снова стала серьезнее. – Но ты выглядишь таким же уставшим, как и когда я тебя в баре увидела.

Аран немного растерялся. Ей принесли кофе, и на минуту она отвлеклась, добавляя в свой американо сахара.

– Знаешь, в психологии есть такое понятие… хотя нет, не буду тебя терминами мучить, так просто объясню. Когда люди долгое время ни с кем не говорят о своих проблемах, то все их переживания копятся и копятся внутри них, человек сначала сон теряет, может часами лежать ночью и не уснет, хотя и при этом чувствовать усталость – полная бессонница. Потом пропадает аппетит, потом происходит уже отторжение еды. И однажды человек просто раз! – и ломается. Не выдерживает. Легко отделывается, если обычным нервным срывом обходится, – поучительно она возвестила, а затем ее лицо просияло озарением. – Ты знаешь, что по статистике одинокие люди живут меньше пар? А все потому, что им не с кем говорить. Человек – существо социальное, ему по его природе необходимо разговаривать. Очень важно иногда выговариваться, – она немного помолчала. – А ты, похоже, всегда любишь проводить время в баре в одиночестве.

Аран просто слушал девушку, но его привычный цинизм к любого рода разговорам сейчас почему-то отсутствовал. Его брови слегка нахмурились в грусти и серьезности. Он пытался вспомнить, когда в последний раз с кем-то говорил о своих проблемах.

– Не хочется, конечно, читать тебе лекции в первый день знакомства при дневном свете, – снова заговорила Кристин после нескольких глотков кофе, – но изредка нужно давать выход своим чувствам. Подумай об этом, Аран.

Он невольно среагировал на свое собственное имя. Оно звучало немного странно, непривычно ее голосом. Или все дело было не столько в голосе, сколько в тоне. Обычно он слышал свое имя в требовательном обращении, чтобы привлечь внимание Арана, либо в вопросе, когда начальник интересовался о проделанной работе. Чаще он слышал просто свою фамилию. Но тут, в этом кафе, его собственное имя в звуке вдруг издало незнакомые нотки человеческой обеспокоенности и бескорыстия. Так мог произнести его имя лишь мало знакомый ему человек, который просто дает хороший совет, потому что действительно чувствует за него тревогу.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он.

– Я же на психолога учусь, – с легким смущением пояснила она. – На последнем курсе. Скоро диплом буду писать.

– Ты на год старше меня?

– Не знаю. Если ты так говоришь, – она пожала плечами и снова улыбнулась. – Вот отучусь, получу диплом и пойду работать в больницу в отделение реабилитаций, чтобы помогать людям восстанавливать свой душевный баланс после тяжелых болезней. Обычно больницы держат штатного психолога на все случаи, когда надо, например, поговорить о смерти с родными или с пациентом о его тяжелом диагнозе. Но на практике это сами врачи делают, не психологи. А вот психологическим восстановлением в самих больницах не занимаются, пациентов выписывают и направляют к специализированным службам психологии, в какие-нибудь частные клиники. А у кого нет такой возможности, тем что делать? Вот я и считаю, что во всех больницах должен быть такой психолог, для всех.

Как и в баре Аран чувствовал комфорт рядом с ней. Она не допытывалась до его личной жизни, не устраивала интервью, как делают люди часто при первой встрече, и от ее непринужденной улыбки ему становилось хорошо. Ему нравилось видеть улыбку другого человека, обращенную непосредственно к нему. Такое он мог видеть тоже нечасто.

Он вновь задумался над тем, когда ему в последний раз улыбались. Он вспомнил Сима. С ним… было просто весело.

– У меня такое ощущение, что ты куда-то все время уходишь.

– Прости, что? – поднял на нее глаза Аран. Он воспроизвел в уме ее последние слова. – Ухожу?

– Да. Все время уходишь в свои мысли и даже пять минут не в состоянии поговорить с живым человеком.

– О…, – он снова над этим задумался, но успел пробормотать невнятное «прости». Но затем ему захотелось все объяснить. – Да просто… Прости, просто в последнее время я сам не свой. Могу запросто нагрубить человеку, хотя и буду потом об этом жалеть, конечно, но это уже неважно. Я очень быстро становлюсь раздражительным. А я бы не хотел тебе хамить в первую встречу. То есть… я вообще бы не хотел тебе хамить.

– Почему раздражительным? – пропустила она последнюю часть его словесного извержения.

– Ну. Не знаю, меня постоянно все раздражает. Например, когда люди все прекрасно видят, но все равно задают глупые вопросы, или когда они понимают, что мне что-то не нравится, но продолжают заставлять меня этим заниматься. Да и вообще. Кажется, я просто раздражаюсь от того, что постоянно чувствую себя уставшим.

Они помолчали, и Аран чувствовал: Кристин ждет от него новых мыслей. И что она действительно их ждет, а не просто ожидает услышать.

– У меня с семьей разлад, – признался он. – И с самим собой не все в порядке.

Он снова опустил глаза на чашку, из которой так почти и не пил кофе, и немного времени спустя добавил:

– Пару дней назад в простом разговоре с братом я швырнул в стену кружку. И так теперь все время происходит, я все время раздражаюсь и спокойно поговорить с семьей не могу. С родителями, с сестрой.

Кристин внимательно и с интересом смотрела на него и не перебивала.

– И самое главное сказать не могу, с чего все началось. Вроде не припомню ни одной особо грандиозной ссоры. Вернее, ссор было очень много, но, будто, ни одна из них не была по-настоящему началом.

Он замолчал, о чем-то задумавшись, и Кристин воспользовалась случаем высказаться:

– А знаешь, иногда отношения портятся как раз не из-за ссор, а из-за молчания. К акая-то недоговоренность – и все рушится. И кто-то не объяснился, а другой надумал свое, обиделся и так пошло и пошло, как снежный ком. А вроде и не ссорились толком.

– Недоговоренность? – тихо повторил Аран, снова вслушиваясь только частью сознания. Его вновь затягивали размышления о прошлом. Где такое могло быть – недоговоренность? Вместе с тем Кристин все еще рассуждала:

– Или по-другому. Иногда катастрофа может начаться с маленькой незначительности. Слышал, наверное, про эффект бабочки? Вот что-то типа такого. Например, ты в детстве съел бутерброд брата и даже не подумал, что он проходил весь день голодный и из-за этого заработал язву желудка, и потом его не взяли на какую-нибудь работу, где физический труд требуется, или… не знаю, варианты закончились. Но я к тому, что про бутерброд-то никто и не вспомнил. Даже и не подумал бы, что началось-то все с него.

Он встретился с этой девушкой практически впервые, а говорил с ней о том, о чем не говорил ни с одним другим человеком. Возможно, как раз потому, что он совершенно ее не знал, ему было легко делиться с ней своими переживаниями. У него был выбор: если он только пожелает, он просто перестанет ходить в джаз-бар и никогда в жизни больше ее не увидит. Осознание такого выбора давало ему свободу и раскрепощение в разговоре, а другими словами, ему было все равно, что она подумает о нем и его жизни. Они были друг другу никто.

Аран больше не мог сопротивляться искушению провалиться в свои воспоминания и свои размышления. Он слушал Кристин, но при этом в его сознании мелькали с молниеносной скоростью разные события из прошлого, в которых он, нехотя, совершал мелкие проступки, которыми обижал родных или которыми только мог их обидеть. И тут в совокупности со своими сознательными поисками нужного воспоминания, подкрепленными подсказками Кристин, Аран услышал свой ответ из ее уст:

– …или вот как ты швырнул кружку, когда с братом говорил. Из-за этой кружки, возможно, завтра или…

Аран поднял на нее широко открытые глаза. Она замолчала, заметив, что его чем-то только что осенило.

– Это из-за той кружки, – проговорил он и ей, и самому себе, глядя в никуда. Его пошатнуло на стуле, и он слегка тряхнул головой. – Я все вспомнил. Это из-за нее. Я вспомнил. Да…

Он водил взглядом по столу, пытаясь сообразить, что делать. Так долго он искал ответ, пытаясь понять, с чего все началось, что именно привело его к такой жизни, откуда в его семье такой разлад. И так неожиданно, в какой-то семейной кофейне с девушкой, которую толком не знает, ответ настиг его, застав врасплох.

Аран, наконец, сфокусировал свой взгляд на Кристин. Она слегка улыбалась, но ни о чем не спрашивала. Он сморгнул.

– Слушай, мне тут нужно подумать кое о чем, пока оно еще в моей голове. Ничего, если я вдруг сейчас денусь ни с того, ни с сего?

– Ты знаешь, где меня найти, – она улыбнулась еще шире.

Аран резко встал со стула:

– Спасибо тебе, удивительное ты создание!