Осколки разбитой кружки

И он выскочил из кофейни, забыв заплатить за свой кофе.

Начало.

Двенадцатилетнему Арану казалось, что ничего хуже с ним произойти в жизни не может. И все случилось на одной неделе! Сначала наказание, потом пропущенный матч, теперь вот Сим не разговаривает с ним уже несколько дней, а сегодня Хэлди снова отдала ему назад это пресловутое сочинение с жирной красной двойкой в конце. Сколько она еще будет его мучить?

– Тебе все-таки придется помириться с сестрой, – подвел итог их долгому разговору Овид.

– Почему я должен с ней мириться?

– Потому что ты ее обидел.

Аран упрямо вздернул голову:

– Я ничего не сделал. И вообще мне надоело, что все обижаются на меня несправедливо. Я никому ничего не сделал. Сим теперь не разговаривает со мной, а почему? Это же не моя вина, что старуха…

– Аран, – укоризненно покачал головой старший брат.

– Она специально только до меня докапывается!

– Это ты из-за нее не хочешь возвращаться в школу?

– Скажу тебе через три дня. Прочтешь в моем списке.

Овид немного помолчал, сплетя пальцы рук и уткнувшись в них подбородком. Сейчас он очень сильно напоминал отца.

– Только пиши все объективно. Я ведь тоже там учусь, сразу пойму, если ты преувеличиваешь.

Аран по-детски надул губы и из-за этого же сам и нахмурился. Ему не нравились его детские привычки, но тягаться с братом во взрослых жестах он бы даже и пробовать не стал. Овид хлопнул себя по коленям:

– Мне идти надо. Я обещал отцу помочь на его второй работе. Там мама обед тебе оставила. На плите. Сам разогреешь?

Аран остался в комнате один. Он решил, что ни за что не будет мириться с Симом или Руви первым. Это не его вина, что он пропустил матч, и Руви получила за дело, потому что нельзя без разрешения ходить по комнате других. А когда не чувствуешь себя виноватым, то и просить прощения не нужно. Папа всегда повторяет, что поступать нужно по совести, а она у Арана точно чиста.

Однако все, о чем он только что рассуждал, вдруг исчезло, потому что Аран увидел из окна свою маму на заднем дворе дома. Он все понял. Резко вскочив с кровати, он бросился на улицу, обегая дом к заднему двору.

– Мама, не надо! Не делай этого! Стой, не надо!

Его мама трясла курткой Арана, вытряхивая из карманов сухие листья, которые каждый день «спускались» к нему по дороге в школу.

– Таскаешь вечно с собой всякий мусор, – посетовала мать. – Я не успеваю твои вещи перестирывать, Аран.

– Нет! – снова выкрикнул он и расширенными глазами с ужасом посмотрел на кучку сломанных желтых друзей. Мама молча вернулась в дом с курткой в руке, а Аран медленно подошел к листьям и сел перед ними на колени. По непонятной причине ему было очень обидно и больно видеть простые листья деревьев, изорванные в мелкие лоскутки. Он бережно взял их в свои ладони, боясь поломать еще больше, и с ними направился домой. Он вошел в кухню. Здесь никого не было. Из чайника все еще шел пар, а в воздухе стоял запах куриного супа. Аран прошел до умывальника и аккуратно положил листья в раковину.

– Это не вы меня бросаете, – отрешенно, но твердо сказал он, не сводя шокированного и изумленного взгляда с листьев, – это я вас сам бросаю. Вас унесет Большой Рекой в страну листьев. Вы больше не мои друзья. Ко мне придут завтра другие, но их я тоже смою в реку, потому что они – не вы. Они – другие, чужие.

Он открыл воду, неумело смывая частички листьев в трубу раковины. Несколько из них упало с его ладоней на пол и на разделочный стол, но Аран уже отвлекся. Он увидел себя в отражении отцовской кружки. Это была особенная кружка папы, его любимая. Ее подарила ему мама на годовщину их свадьбы. Отец всегда пил чай только из нее, и тщательно ее берег, даже ставя отдельно от других кружек в шкафу, которые все вечно в семье хватали, не глядя.

Аран завороженно провел по своему отражению испачканным землей пальцем.

– Я в кружке. Или я – кружка. Такой же стеклянный, – он слегка толкнул ее пальцем. Блеск его глаз отозвался блеском в отражении в стекле, – …такой же хрупкий.

Он снова вспомнил, как мама ломала пальцами его живых друзей, назвав их мусором, истирая их своими движениями в порошок, лишая их жизни. Почему-то он очень переживал. Странная это вещь, привязанность. Назло маме, назло всем он сильнее толкнул отцовскую кружку со своим отражением в ней, и она, пролетев полутораметровую высоту, со звоном разбилась на крупные осколки, смешавшиеся с частичками сухих листьев.

Аран услышал зов друзей во дворе и радостно бросился к ним на улицу.

Забыв пообедать и пробегав весь день на свежем воздухе, играя в футбол, Аран совсем не чувствовал усталости. В восторженном от игры настроении, забыв все плохое, он возвращался домой, громко переговариваясь с Симом, вспоминая самые лучшие моменты матча, не думая, что еще вчера они были врагами, и что он обещал самому себе не разговаривать с ним в ответ никогда в жизни. Солнце уже почти село, и окна в доме горели теплым уютом.

Аран заскочил в дом, сбросив при входе кроссовки, которые сегодня успел порвать сбоку, зацепившись за металлические прутья сетки ограждения, и вбежал на кухню. Но он ту же замер на пороге, предчувствуя бурю. За столом молча сидели родители, а на полу рядом все еще лежали осколки. Что-то неожиданно провалилось внутри Арана. Такое ощущение, что он оступился и пролетел целый метр, заставляя все свои внутренности подкатить к горлу.

– Аран, это ты разбил кружку? – спросил его отец.

Мальчик почувствовал сухость во рту. Он сглотнул:

– Нет.

Родители смотрели прямо ему в глаза.

– Тогда кто это сделал?

– Не знаю. Это не я, – он отвел глаза. Он сам не понял, почему сказал неправду. Эта разбитая кружка, да и еще оставленная на полу в виде нескольких осколков напоказ отцу, вызывала в нем чувство какого-то крайне низкого поступка, что Аран не хотел признаваться даже самому себе, что все это – его рук дело. Таким ужасным ему всё это казалось.

Отец поднялся со стула:

– Кто тебя учил врать, сын?

– Я не вру.

– Посмотри мне в глаза. Я воспитываю своих детей честными людьми и хочу, чтобы мой сын вырос достойным человеком. Мой ребенок никогда не будет врать своим родителям. Сын, глядя мне в глаза, скажи правду.

Аран поднял глаза на отца. В его голове гудело, ему так сильно хотелось оказаться где угодно, только не здесь. Он никогда не врал родителям. Но то, что он увидел сейчас во взгляде отца, лишало его голоса. Незаслуженная обида, которую он нанес папе, сковывала его детскую совесть, о которой он раньше не имел понятия и которую так ощутимо чувствовал сейчас, и все это рождало в мальчике чувство вины невероятных размеров. Он не хотел признаваться самому себе, что поступил так подло. Глядя отцу в самые глаза, он твердо сказал:

– Это не я разбил кружку.

Тень разочарования мелькнула во взгляде отца, он сморгнул, будто не веря тому, что услышал. Немного нахмурившись, он лишь кивнул самому себе и молча вышел из кухни.

Аран лег спать раньше, не желая разговаривать даже с братом. Но он не спал почти всю ночь. Ужасное чувство переполняло его, но смягчить незнакомое сковывающее оцепенение не получалось.

Завтрак был напряженным. Никто ни с кем особо не разговаривал, и даже Руви, чуя в воздухе неладное, вела сегодня себя тише. Аран не ожидал таких последствий. Постоянно смеющиеся или ссорящиеся по пустякам, Рудберги всегда начинали шумный день все вместе, единой семьей. Мир в доме, шалом-байт, считавшийся нормой и основой в этой семье, дал трещину, и неизвестно, кто первым отважится вернуть дому прежнее доверие и семейное единство. Аран не мог даже осилить свой завтрак и поспешил уйти в школу. Схватив в комнате свой рюкзак, он уже в коридоре в дверях заметил дыру в кроссовке и понял, что забыл – не решился – сказать про нее отцу. Мальчик надел рваную обувь и, боясь порвать ее еще больше, уже осторожнее направился к школе.

Чувство вины глодало его весь день. На уроках он ничего не слышал и после школы отказался идти с ребятами к полю. Он признался только Симу, что разбил отцовскую кружку, и все из-за этого поссорились. Друг лишь пожал плечами и успокоил Арана, что в его собственной семье подобное случается часто, но все как-то потом мирятся, так что нужно лишь немного подождать. Это не очень успокоило Арана. Он слишком хорошо знал своих родителей. Их отношения всегда строились на основе баланса ревности. Будучи средним ребенком, сам Аран часто чувствовал, что не знает своего места в семье. Однако родители находили в младшем сыне и среднем ребенке связующую нить, посредника между двумя большими радостями: рождением первенца, Овида, и младшего ребенка, Руви. Ревностные требования избалованности маленькой Руви и ревностные заявления Овида на право главенства невольно сглаживались присутствием Арана, усложняя взаимосвязь старшинства. Когда дети в спорах начинали путаться, кто старше, кто младше, кто «любимее» и кто главнее, они просто забывали об этом и становились одной целой семьей. Но сейчас, когда сам хранитель этого баланса нарушает привычный порядок, то на скорую реабилитацию семейных отношений надеяться не приходилось.

При непрекращающемся чувстве вины Аран в угнетенном настроении плелся домой по Магистральной улице. С чувством неуверенности, в поиске помощи и в бессилии от собственных гнетущих мыслей он остановился на перекрестке Озаровской, застыв перед Сумасшедшим Иоанном.

– Я разбил кружку папы, – тихо сказал он, глядя в землю.

Иоанн принял это признание, как важную исповедь: серьезно и внимательно, слушая мальчика.

– Разбил нечаянно?