Осколки разбитой кружки

Аран, конечно, собирался рассказать об увольнении брату, но не думал делать это в тот же день. Однако он совсем не подумал, что господин Дводжик был знакомым отца, он про это совершенно забыл. Он сделал глубокий вздох и устало отвел глаза.

– Ничего не случилось у меня. Я просто уволился, вот и все.

Овид молчал и продолжал не сводить с брата глаз, ожидая дальнейших объяснений. Аран снова вздохнул.

– Я собирался тебе сказать. Только не успел. Да, я уволился, сегодня.

Овид втянул воздух носом и помолчал секунду.

– Можно узнать почему? Мало платят? Неподходящие часы работы? Учебе твоей мешает? Холокост, может? Дискриминация среди сотрудников?

– Овид, – остановил его Аран, еще не зная, что сказать. – Нормальная работа была. Нормальная.

Его рука непроизвольно вскинулась к волосам, но он передумал трепать прическу и вместо этого поднял глаза к беленому потолку и лампочке без люстры.

– Это просто не моя работа. Я не могу этим заниматься.

Он никак не мог сформулировать свою мысль и объяснить понятно, как ему было невыносимо больше находиться в постоянном окружении человеческих распрей. Как ни пытался Аран подобрать нужных слов, было почти невозможно описать то, что он чувствовал на самом деле: до тошноты выросшая внутри него неприязнь к бумагам, к обезличенности, к сведению гуманности под писаные законы, лишающие человеческого фактора, которым все внутренности Арана противятся даже на физическом уровне. Он не обладал способностями к ораторскому искусству, и, чтобы передать свое душевное опустошение и изнеможение, заполняющее его внутренности, как ядовитый туман, выедающий из всего его существа жизнерадостность и выжигающий последние лучи надежды и веры в человечность, все, что он мог подобрать, было: «Это просто не мое».

Вся эта ситуация с разговором со старшим братом напомнила ему подобный случай из его прошлого, когда ему было двенадцать, и буквально за доли секунды воспоминания пронеслись в его голове с молниеносной скоростью, заставляя Арана задаться новым вопросом: что же это за возраст такой был, двенадцать лет, который, словно магнит, притягивал к себе самые острые невзгоды и болезненные ошибки?

Тогда он вернулся домой из школы, полный обиженного гнева на преподавателя географии, старушку Хэлди, которая вот уже в третий раз растерзала в пух и прах его очередную попытку сочинения на тему Новой Зеландии. Учительница будто нарочно выискивала в его работе неудовлетворенность, нарочно тыкала в его промашки, пытаясь поставить дерзкого и невнимательного на уроках мальчишку на место, который не уважал ни ее профессии, ни ее предмета. Скрывшись с порога в своей комнате, он смог пробыть в рассерженном одиночестве совсем недолго, как в комнату влетела Руви. Конечно, он сорвался на сестренке, у которой сперва затряслась выпяченная нижняя губа, а потом и заблестели от слез глаза, и она выскочила из комнаты братьев, едва не сбив на пороге входящего Овида. Аран заявил старшему брату, что бросает школу и больше туда не вернется, на что Овид промолчал и просто сел напротив, на свою кровать, рассматривая лицо Арана. Овиду тогда было шестнадцать, и он с кажущейся легкостью достойно справлялся с ролью настоящего мужчины. Тогда на вопрос «почему» Аран ответить не смог, и Овид задал другой вопрос, что он собирается делать, не зная всего того, чему учат в школе.

– Она мне ничего не дает, эта школа! – заявил разгоряченный Аран в попытках подыскать стоящее оправдание. – Мне не нужно ничего из всего этого знать! Ведь когда ночь, Овид, ты ведь знаешь, что солнце все равно есть? Вот и я так: я просто знаю уже то, что мне надо знать, и не нужны мне эти океаны, которые омывают ее, и сколько рек в ней плавает, и сколько там народу живет! Дурацкая страна!

Осознавая, что этого оправдания мало и что завтра он снова пойдет на учебу, Аран упрямо твердил, что не вернется во что бы то ни стало. Старший брат его выслушал, очень внимательно, прислушиваясь к каждому слову и каждому выражению лица Арана, и в конце этого монолога дипломатично предложил дать ему срок в одну неделю, в течение которой он должен был составить список всех причин – но только реальных причин, без преувеличений, – по которым Аран не может больше учиться в школе, и тогда, возможно, Овид поговорит с родителями, чтобы ему позволили бросить учебу.

Конечно, Аран не смог найти должных причин, способных убедить Овида и самого себя в правильности своего желания. Да и пару дней спустя он уже забыл об этом решении и продолжил получать наказания от учителей за веселые мальчишеские проделки на пару с Симоном.

Все это так напоминало тот разговор с Овидом, но сейчас разница была в том, как они разговаривали с братом. За прошедшие годы в их отношениях исчезла открытость и легкость общения, и недоговоренность теперь отягощала слова, не желающие срываться с губ.

– Это просто не твоя работа? – повторил Овид его слова. – То есть тебе просто скучно там, она тебе не нравится больше, и потому ты решил уволиться? Вот так просто?

– Все не так просто, – возразил Аран, но в очередной раз смолк в неспособности объяснить лучше.

– Аран, тебе пора повзрослеть. Я не могу постоянно находиться рядом с тобой и исправлять твои ошибки. И родители больше не могут. Ты уже достаточно взрослый, чтобы научиться нести ответственность, так почему ты этого не делаешь? О чем ты вообще думал, когда решил сегодня бросить работу?

Аран молчал.

– Проснулся и понял, что это не твое, и пошел объявить всем об этом?

– Я не сегодня решил, – неожиданно произнес он, вспомнив, как все случилось.

– Не сегодня? Так ты об этом уже думал, но мне ничего не сказал?

– Я вчера вечером это решил. Я увидел счастливых людей, Овид. Настоящих счастливых людей.

Он говорил тихо и очень спокойно, глядя куда-то в стол. Перед его глазами снова обрисовались улыбающиеся лица. Сейчас он еще понял, что даже не улыбки делали лица пятерых друзей счастливыми, а само их внутреннее сияние. Они могли о чем-то задуматься или заговорить на серьезную тему, но все равно можно было заметить, что эти люди живут той жизнью, которую для себя хотят.

Овид впервые выдохнул с намеком на усталость от бесполезности разговора с младшим братом:

– Уволился, потому что встретил счастливых людей? Это что еще? И вообще, Аран, я тебе не об этом пытаюсь втолковать, а об ответственности. Ты не можешь вот так просто бросаться обязанностями из-за своих личных желаний, это эгоистично как минимум. Ты ведь не подумал обо мне и об этой квартире, за которую нам надо платить каждый месяц. На что мы есть будет, ты не подумал. Как родителям помочь деньгами. Нет же, тебе наскучила работа, и ты ее просто бросил.

– Да не так все, Овид! – снова вспылил Аран.

– А как тогда? Если я ошибаюсь, почему ты не возразишь как следует, как взрослый человек, а не ребенок, который просто уперся в свое и не желает сдавать позиции. Ты – взрослый человек, Аран!

– Я знаю про ответственность, я помню! Я же не отказываюсь работать, я просто говорю, что там работать не могу! Я найду другую работу.

– Какую другую? Где?

– Да хоть официантом или барменом!

– Ты только себя послушай. Вот это и делает тебя безответственным. Почему мы за тебя должны строить твое будущее, убеждая тебя взять то, что тебе дают? Ты думаешь, так просто найти работу в студенческое время в той сфере, где учишься? Ты думаешь, пойдешь завтра на улицу и тут же найдешь себе работу адвоката без рекомендаций, без опыта? Отец тебя устроил по своим каналам туда, где ты можешь вырасти профессионально, а ты даже этого принимать не желаешь? Что за эгоизм такой, а? Ты думаешь, папе хочется работать сантехником и еще брать любую подработку на стороне в любое время дня и ночи? Думаешь, маме хочется подрабатывать в супермаркете, расфасовывая эти пакеты? Они все здоровье свое оставляют, чтобы нас воспитать, помочь нам встать на ноги, дать нам шанс! Отец в долгу перед своим другом за твою работу, и он бы рад вернуть ему долг, но нечем, а ты просто даже признательность выказать не можешь. Подумай хоть раз о ком-то еще, кроме себя.

К голове Арана почему-то прилил жар, и он почувствовал, как щеки пылают огнем. Он больше не мог даже пытаться подыскать слова, он просто молчал. Овид выдержал короткую паузу и, подводя итог, заключил:

– Отец переговорил с господином Дводжиком, он все уладил. Не смей пропускать завтра работу, Аран. Не смей. Подумай о родителях, если не думаешь обо мне.

Он поднялся и вышел из кухни в свою спальню, оставляя Арана наедине с собой и равнодушным тиканьем часов.

Сегодня все воспринималось даже хуже, чем в самые плохие дни. Когда смиряешься с действительностью, уже не так остро воспринимаешь негативные стороны реалии. Но когда ты пробуешь – пусть и лишь мимолетно, буквально на мгновение – другую сторону действительности и понимаешь, что там, по ту сторону, все иначе, то возвращаться к прежнему гораздо тяжелее.

В проходе аудитории Новака его остановила Натали и спросила, не может ли он помочь ей разобраться «как-нибудь после занятий» в задании по основам юриспруденции, на что Аран на ходу резко бросил в ответ:

– По-моему я уже достаточно доказал, что я в юриспруденции никакой!

При этом он, конечно, прекрасно понимал, что ни о какой учебе речи не шло. Задетая грубым отказом, Натали покраснела и опустила голову, обходя Арана и возвращаясь на свой второй ряд. Он выдохнул и сел прямо на парту в проходе, запрокинув голову назад с закрытыми глазами, пытаясь усмирить свой нрав. Голова гудела, и странный комок стоял в горле. Он почувствовал себя виноватым перед девушкой и снова открыл глаза, повернувшись в поисках Натали, но ее уже не было в аудитории. Он так и просидел на парте, пока администратор, заглянувшая в аудиторию, не сделала ему замечание.

Перед плановым тестом профессор Новак подчеркивал важность закона и порядка оформления договоров согласно законодательству.

– Как адвокаты вы должны отстаивать в первую очередь закон. Буква Закона должна являться основой всего вашего мышления. Если брачный контракт составлен не в пользу какой-то стороны, то при разводе вы обязаны следовать закону и тому, что в контракте написано черным по белому. И не ваше это дело, если кто-то кому-то изменил, или побил в пьяной семейной ссоре, или характер дурной. Вы не боги, чтобы судить «человеков», вы носители закона. Если адвокат начнет преступать законные действия, то мир вступит в хаос. Закон нужен для поддержания порядка и во избежание анархии. Как бы жалко кому из вас ни было глупых господинов Мазуров. Закон – для всех один. Если какой-нибудь Мазур сам недосмотрел нарушение закона в своем контракте, то не вам судить его глупость и наивность.

В рядах издавались редкие смешки, но Аран просто сидел за своей партой, закрыв руками лицо.

– Рудберг, вы там спите на моей лекции? – язвительно возгласил через всю аудиторию Новак. Аран рук не убрал, но ответил через свои ладони:

– Нет, профессор, я вас слушаю. Просто так я лучше усваиваю материал. Когда не отвлекаюсь на окружающее. Пожалуйста, продолжайте.

В аудитории наступила угрожающая тишина, но Аран не хотел убирать рук и смотреть на разъяренное лицо Новака. Однако на свое удивление он услышал довольно спокойный, хотя и натянутый голос профессора:

– Похвальны ваши старания, Рудберг. Надеюсь, что вы помните о скорых экзаменах. Провалить мой предмет – это не получить диплома. Продолжайте усваивать мой материал, на сессии мы посмотрим, что из этого выйдет. А сейчас, возвращаясь к тесту…

Это, безусловно, была завуалированная угроза. Но беспокоиться об экзаменах в начале учебного года Аран не собирался.

Он чувствовал, как его переполняет изнутри сдавливающее чувство. Через пару часов ему придется извиняться перед начальником за недоразумение и возвращаться к своей выедающей его жизненные силы работе. Овид, похоже, просто развел руки и сдался в попытках понять брата. А на следующем семейном обеде родители, скорее всего, просто уже будут качать головой, даже не пытаясь вразумить непутевого сына.

– Вот и рухнул шалом-байт, – тихо прошептал Аран.