Никто, кроме нас

–Ну и куда теперь, навигатор?

Тапки мягко ступили на грязную крышу. Сердце сжалось, напевая прощальную песню чистоте полов. Я хотел было стряхнуть с себя мальчишку, но вовремя увидел, что тот был босиком.

–Сними меня.

Теплый ветер подул прямо мне в лицо, хлестнув меня его волосами по щекам. Груша зашелестела листвой

–Ну и что ты хотел мне показать на крыше?

От коробки, которую я всунул мальчишке в руку на первом этаже, дико аппетитно несло пиццей. Мой живот опять разошелся жалобной песней. Я опустился на колени и отпустил ноги Рэя. Тот аккуратно спустился на корточки и, прощупывая пространство, сел, подобрав под себя ноги. Затем он положил на колени коробку и полез внутрь. Я мгновенно оказался рядом с ним в позе лотоса и отобрал еду от посягательства его грязных микробных пальчиков.

–Давай сюда руки.

Я поочерёдно вытер его ладошки краем своей рубашки. Не хватало мне еще от глистов его лечить. Затем мы молча принялись за трапезу. Удивительно, и почему я раньше не додумался залезть на крышу? Я не знал, что именно этот мальчишка хотел показать, затащив меня туда, но вот вид оттуда открывался просто шикарный.

Дожевав свой первый кусок, Рэй принялся облизывать пальцы

–Что ты видишь?– спросил он; я уже, если честно, не ожидал от него никаких больше звуков.

Над нами простиралось небо, моё небо, которое всегда остаётся на своём месте, неизменно и постоянно покрывая всё в этом мире. Сегодня оно было слегка засорённым белыми, отрывистыми облачками, разбросанными по сторонам, словно куски ваты. Оно уходило глубоко вдаль, к обманчиво ограничивающему его горизонту.

–Техзона,– ответил я, прожевав очередной кусок. Она и правда окружала мой дом со всех сторон. Справа и чуть-чуть назад частный сектор быстро возрастал и переходил в постройки городского типа, более-менее сохранившие свой обжитой вид. За их границей начинался сам город. Он походил на призёмистую небольшую грибную поляну с кучей плоских, толстых сыроежек и груздей, из которых вверх вылезли многочисленные высокие и тонкие опята-памятники. После этой войны их стали строить с безбашенной фанатичностью. Но выше всех, конечно, с непревзойдённым изяществом стояла моя Акассея. Сзади и слева находились пустоши, места, в которых природа уже давно взяла своё господство, уничтожив следы человеческой деятельности. Даже покрывающие эти места развалины больше не принадлежали человеку. Но вот впереди, куда переходил и названный мной ранее район построек, начиналась свалка. Где-то под ней всё ещё существовал один из самых последних, самых продвинутых и когда-то самых могущественных Мегаполисов на Земле. После окончания войны весь хлам просто привозили и кидали на первом попавшемся месте, сваливали на улицах, закидывали в беседки, окна домов. Отрывались как могли, так сказать. И теперь этот мощный когда-то город выглядывал из-под гор и навалов мусора своими самыми высокими верхушками. Их железно-стеклянные изящные бока блестели на солнце, отбрасывая ослепляющие блики

"Лицом к лицу лица не увидать.

Большое видится на расстоянии …"– писал Сергей Есенин.

Художники работают за мольбертами стоя, чтобы всегда иметь возможность отойти и посмотреть на картину издалека. Во всех стоящих музеях и галереях залы делают огромными, чтобы можно было увидеть всю композицию в целом. Копаясь в мелочах, не видишь всей конструкции. Какой-нибудь совершенно очевидной детали, которая находится прямо на самой поверхности. Теперь, на контрасте двух городов, отражающих совершенно разные эпохи, это было видно особенно ярко.

Мегаполис, в некоторых своих частях, возрождался. Железный мертвый скелет постепенно начал обрастать мышцами пристроек, по главным артериям улиц, тех, что были расчищены от механического и технологического мусора на тельцах-машинах, ездили микроорганизмы люди. Люди, отверженные и выгнанные из общества города, обосновали своё общество, угнетаемое, но новое, сильное, желающее признания.

Рэй уронил несколько кусочков колбасы в сыре вниз – те пролетели несколько метров и скрылись в шелестящей густой грушевой листве. Я проводил их задумчивым взглядом.

–На моей улице жила старая собака. Мальчишки любили привязывать её к столбу и закидывать камнями. Иногда кормили колбасой со слабительным. Вряд ли пес понимал, что это было по их вине и что вообще это было. Его били палками, измазывали в глине. Пес терпел. Он обреченно выносил все издевательства и даже почти не рычал в ответ. А потом однажды трое из этих мальчишек попали в больницу с тяжелыми рваными ранами. Терпение не бесконечно, даже у самых терпеливых.

Подул сильный прохладный ветер, мальчишка шмыгнул носом, а я зачем-то накинул ему на плечи свой джемпер. Груша громко шелестела под свисающими с края крыши ногами, вероятно, прося следующую порцию колбасы с сыром.

Глава9

–Хорошие новости!– я поднял над головой бутылку вина и торт,– и одна из них состоит в том, что ты прекрасно выглядишь. Как и всегда, мам.

Она рассмеялась и хлопнула меня по плечу. Я, присев, обвил её нагруженными всякой всячиной руками и уткнулся носом в кучерявые волосы. От неё пахло её любимыми старыми духами, которые хранились в комоде и использовались только в крайних случаях. Что-то вроде лаванды и гвоздики, я в запахах не сильно разбирался, но вот мама придавала большое значение их сочетанию. На самом деле гораздо реже можно встретить человека с правильным ароматом, нежели с приятной внешностью.

Я зашёл в дом и вручил маме её подарки. На этот праздничный вечер я от души потратился для своих любимых родителей.

Значительную сумму сгребла с меня продавщица цветов в магазинчике у самого чёрта на куличках. Нежно оранжевые каллы – мамины любимые – которые я еле отыскал, едва ли были не самыми последними на этой едва живой планете. После Третьей Мировой войны Красная Книга стала просто бессмысленной. Кто-то предпринимал попытки продолжать вести учёт уже исчезнувших с лица Земли существующих когда-то видов животных и растений, но их оказалось так много, что данный список всё равно крайне далёк от завершённости. С ароматными цветами я принёс маме ещё два сокровища, найденных мной накануне в моём новом доме: в бумажном цветастом пакете лежали два старинных – чуть ли не антикварных – томика стихотворений Блока и Мандельштама. Мама безумно любила стихи, но редкие настоящие книги стоили ниже однокомнатной квартиры. Заглянув в пакет, мама подняла на меня слезящиеся глаза.

–Алекс, не стоило…

–Я имею право проставиться или нет?– тряхнул я головой,– а где папа?

Рукой я уже нащупал в сумке коробочку с серебряными часами.

Он был уже на кухне. На столе стояли тарелки с холодцом и селедкой под шубой. При виде этих деликатесов у меня появилось сильное желание выкинуть торт в окно и схватиться за вилку. Отец, видимо, разделял мою позицию. Покончив с официально-культурной частью, мы приступили к трапезе. Мама принесла бокалы.

–Ну давай, рассказывай! Поесть и потом успеешь.

Я спешно принялся дожевывать напиханные в рот вкусности и сделал несколько глотков. Затем спешно вскочил и метнулся в прихожую. Вернулся я со спрятанными за спиной руками и выражением, явно напоминавшем объевшегося сметаной кота.

–Мам, пап, гхм-гхм, хотя нет, Елена Викторовна и Олег Васильевич, вы приглашены на праздничный костюмированный карнавал в честь открытия Международной крепости мира!

С этими словами я явил на свет два ажурных приглашения.

–Вход только для избранных,– провозгласил я, сел на свой стул и заерзал на нем от нетерпения. Мама охнула и взяла бумажки в руки.

–Это же надо как-то одеться празднично, чтобы красиво…

Папа громко втянул воздух носом и посмотрел на золотистые ажурные буквы.

–Ну да… Прямо-таки в костюмах?

–Нужно приходить в масках. Как бы символ равенства между людьми разных стран и народов. У меня тоже есть билет.

–Ты пойдешь один?

Я задумался вбухал на свой кусок хлеба три вилки хрена. Шмоть шлепнулся передо мной на стол. Я принялся собирать его обратно зубчиками все той же вилки.

А это, кстати, идея. Билет был плюс один, что значило, что я имел право притащить с собой на этот карнавал хоть какую угодно корову в маске. По чистой случайности, одна такая потенциально полезная корова как раз находилась у меня дома.

–Да, один,– я засунул в рот сразу полкуска хлеба и принялся заедать стрельнувший сразу в нос хрен холодцом. На некоторое время мысли мои вернулись к базовым животным потребностям – на удовольствии от фирменного отцовского холодца. У папы был свой оригинальный рецепт, он делал это блюдо исключительно из мяса свиных голов, пренебрегая какими-либо овощами. Подумать только: замороженное в жирной соленой воде мясо, а я не променял бы тарелку такого ни на какие суши в городе. Мамина же селедка под шубой была, наверное, единственным признаваемым мной праздничным майонезным салатом. Как ни старались, но родители так и не смогли привить мне любовь к оливье или так называемому "крабовому", в котором уже давно можно найти все, что угодно, кроме самих крабов. Более-менее насытившись, я отхлебнул из своего бокала откинулся на спинку стула и обвел кухню довольным взглядом. Всё-таки я же не поесть к родителям приехал. С тортом и пустым желудком, конечно, но не ради еды. Папа и мама тоже заканчивали трапезу и уже были на подходе к готовности беседы.

Вечерело, но уходить я не спешил. Как когда-то раньше, мы вновь втроем сидели на нашей домашней кухне, болтая совершенно на отвлеченные темы. Тихо посапывал чугунный чайник на плите, отец вытер руки о рубашку и, наперекор маме, курил за столом, мать снова звонко смеялась, поправляя свои короткие каштановые с проседью кудри и время от времени вскакивая понюхать свой букет. Всё остальное для меня вдруг исчезло, и я вдруг резко осознал, насколько сильно мне этого не хватало.

–Волнуешься перед открытием, сынок?– спросила мама, отложив в сторону вилку и коснувшись моей ладони.

Перед открытием. Оно торжественно и неумолимо приближалось, с каждой мыслью о нем бросая меня в волнения, жар и холод. Мои щеки вновь вспыхнули огнем, и, не найдя слов, я кивнул. Она внимательно заглянула мне в глаза.

–Дорогой, ты же знаешь, что можешь рассказать мне всё, что угодно?

От этой фразы мне стало слегка не по себе. Родная и приятная атмосфера вдруг стала слегка напряженной. Я снова кивнул. Мама выжидающе продолжала изучать мой взгляд. Я машинально выпрямил спину

–Что-то не так?

–Это мы хотели у тебя спросить,– вступил в разговор отец,– не может же все проходить абсолютно гладко, ведь так?

Он непринужденно хохотнул, но я почувствовал, что от меня чего-то определенно ждут. Я нервно потеребил ткань рубашки. В моей голове вновь проснулись коварные неугомонные мысли.

–Тебе есть, что нам рассказать, дорогой? – мама.