Никто, кроме нас

Этот диагноз насмешливым голосом звучит в голове, хихикая над моей глупостью. Я – ничтожная безвольная гусеница на огромной ветке этого оставшегося в живых мира, всего в нескольких десятках сантиметров от огня революции. Именно это чётко говорили бешеные зрачки Юсифа всего в нескольких сантиметрах от моего лица.

–Ты…– прошипел он совершенно не свойственным его раннему поведению низким тоном,– червяк, хочешь нам все испортить?

–Я.. Простите, я опоздал, больше такое не повторится. Я обещаю.

Затылком я ощущал холодную плитку нашего рабочего туалета. Низенький старичок с удивительным проворством держал меня в тисках, умудряясь смотреть мне прямо в глаза.

Говорят, что, если человек смотрит на то, что ему нравится, его зрачки значительно увеличиваются в размерах. Так вот, зрачки Юсифа были просто бездонны. От такой любви мне становилось совсем не по себе.

–Не повторится, я об этом позабочусь. Не знаю, какую игру ты затеял, щенок, но провернуть тебе её не удастся.

Он окончательно вжал меня в плитку, ухватив в тиски шею. Я вдруг понял: мое опоздание на контрольную презентацию было далеко не главной причиной данной реакции. Потому что вчера он ездил собирать финальные отчеты на стройке.

Балда.

–Где он?

–К-кто?– прокудахтал я. Начальник окончательно снял с себя конфетную обертку. Скрипнув зубами, он повторил:

–Где эта чертова механическая штука, что ты нашёл в подвале Жемчужины Смерти?

–Вы о чём?

Зрачки приблизились ко мне. В моё лицо полетели частички слюны.

–Ты хоть знаешь, сколько времени и трудов стоило врачам, чтобы заштопать обратно это милое личико, не оставив и следа от шва? Тебе остаётся теперь только мило улыбаться и светить этим самым личиком везде, где мы тебе скажем. И только так и никак больше.

Его цепкие пальцы крепко вжимали мою шею в стену мужского туалета. Я смотрел в черные бездонные дыры и чувствовал, как внутри меня все сжимается, ощупываемое липкими пытливыми невидимыми ладошками.

В фольклоре жителей острова Мэн существовала легенда о Баггейне – злокозненном оборотне, ненавидящем людей. Он притворяется человеком, чтобы легче было подыскать себе жертву. На этот раз жертвой был я. И Баггейн сбросил свою фальшивую кожу.

А у меня дома находился тот, за чьей задницей он яростно охотился.

Я – ничтожество. Глупая марионетка, пытающаяся дотянуться до лежащих всего в нескольких сантиметрах от неё ножниц. Марионетка, рассчитанная на единственную функцию – по воле кукловода улыбаться с плакатов, закрывающих настоящее строение государственной картины. С древних времён сложился общинный способ управления государством. Людей объединяли в группы, давали на всех общую собственность – а главной собственностью всегда считалась земля – и собирало с этих групп общие налоги. Нет ничего удобнее, чем требовать со всех сразу. А потом давать им надежду. Подарить существенную мотивацию, способную каждого человека примирить с любыми трудностями и унижениями на пути. Страх – нет, не страх держит людей в послушании: надежда.

Мир в нашей жизни – вот что важно. Главное – сохранить жизнь без войны. Мы построим самое дорогое здание заседания на ваши деньги. Мы улучшим административное устройство страны. Мы будем делать всё, чтобы другие страны были нам дружелюбны. Правда, из-за заражения земель и недостатка ресурсов вам придётся голодать, замерзать и пить грязную воду, дышать отвратительным воздухом. Умереть от недостатка в больницах средств для лечения радиационных болезней. Но ведь это всё ради мира. Поверьте Алексу Бэю.

Всего несколькими часами ранее произошла одна из самых неожиданных для меня встреч. Даже пригвожденный за шею в мужском туалете к стене и пожираемый ненасытными бездонными глазами Баггейна, я все равно в мыслях возвращался к ней.

Я опоздал на главную основную презентацию Акассеи. Я ворвался в здание спустя почти час после начала и бешено взлетел наверх. Перед дверью в аудиторию я слегка затормозил и попытался успокоить дыхание, однако сильно это мою презентабельность не увеличило.

–А вот и наш инженер-архитектор!– подщебетал ко мне Юсиф, как только я появился в дверях.

–Прошу прощения за небольшую заминку, надеюсь ожидание не сильно испортило ваш настрой. Давайте же перейдем к делу!

Юсиф продолжил лить на всех словесный сироп, пока я принялся распаковывать документы. И тут я заметил её.

В дальнем углу стола сидела слегка пухленькая девушка с длинным вьющимся локоном, спадающим на лицо. Она упорно делала вид, что была крайне поглощена юсифской конфетностью. За эти пять лет она слегка похорошела и избавилась от прыщей, хотя и обзавелась вместо них огромными синяками под глазами. Но я ее все равно узнал, так ясно, словно видел день назад. Это была Кэсси Клер. Та самая Кэсси Клер, рядом с которой я когда-то заминался, не зная, с чего начать разговор. Та самая Кэсси Клер, которую я вместе со школьными мальчишками обзывал женой киборга. И именно она теперь сидела по правую руку от депутата Городской Думы, которая яро заботилась об ограждении общества от всего технически связанного населения

Как, однако, непредсказуема бывает жизнь.

Я медленно достал бумаги и сел на место в ожидании своей очереди на презентации.

Она сидела ровно, словно по струнке, вытянув спину и сведя назад лопатки. Её глаза смотрели на показываемые графики и фотографии, однако не выражали совершенно ничего, словно их хозяйка находилась далеко вне аудитории. Я старался не смотреть в её сторону, сосредоточившись на докладе. Зачем мне эта девчонка? Что я, девчонок не видел? Вот уже пошла учетная таблица материальных расходов на возведение международного Дома Свобод и Демократии, называемого также "Акассея". За несколько минут она даже позу не сменила, сидела себе и сидела, даже как-то неестественно. Вскоре Юсиф принялся обращаться ко мне, уточняя какие-либо производственные вопросы. В эти моменты все смотрели на меня. Но кроме нее. Тогда я понял, что она делает это специально. Она специально старалась не смотреть в мою сторону. Потому что она тоже меня узнала. Хотя – почему именно узнала?– она меня помнила.

Появление этой девчонки смяло в комок все мои чувства и мысли. Если что и казалось мне когда-то в мире стабильным – так это принципы Кэсси Клер. Упорство и независимость от толпы, способность противостоять всем и сразу,– вот за что я симпатизировал прыщавой юркой девчонке с рыжими косичками. Целый несущий столб моего скудного детства основывался на этом четком впечатлении, и сейчас он неслабо пошатнулся и осел, грозясь обвалиться на другие. Потому что если даже та, кто сутками зимой сидела на самовольных противозаконных митингах перед зданием городского законодательства, после чего отсыпалась в детской исправительной комнате, – если даже эта девчонка теперь сидит в рядах людей, против которых так яро боролась – то что говорить о мире?

Я поймал её в коридоре. Специально стал в проходе, принявшись рыться в сумке. Кэсси Клер остановилась. Я продолжил копаться в бумажках, перебирая их одну за другой уже в пятидесятом порядке. В голове я лихорадочно придумывал наиболее эффектный и подходящий способ начать разговор. Кэсси скрестила руки на груди и принялась поглядывать на часы. В конце концов мой портфель сам не выдержал нерешительности хозяина и вывернулся, выплюнув на пол все свое содержимое. Все мои блокноты, ручки и даже расческа, которую я зачем-то решил взять, рассыпались вокруг. Девушка охнула и принялась мне помогать, вероятно, испугавшись, что я задержу её в этом проходе до самой старости. Вдвоём мы ползали по полу в узком коридорчике. А я думал, что вот сейчас её прямо никак нельзя отпускать. Я должен был сказать или сделать что-нибудь, что угодно, только бы не дать ей уйти вот просто так. Что-нибудь, даже безумное, что бы сделал тот же вредный мальчишка. Интересно, а что бы он сделал?

И тут я неожиданно сел на пол поперёк всего небольшого коридорчика, уперев ноги в стенку.

–Вы так внимательно слушали мой доклад на презентации, что я просто не прощу себе, если не спрошу ваше мнение лично. Итак, что же вы думаете об этом проекте?

Кэсси Клер раздраженно убрала с лица выбившуюся прядь волос. Моя наглость начала приводить её в ярость.

–Молодой человек, я тороплюсь. У меня нет времени на ваши заигрывания.

Она попыталась перешагнуть меня, но я упер одну ногу выше по стене – на высоту, уровень которой ей мешала перешагнуть узкая юбка.

–Я всего лишь исполняю свою работу,– постарался я сделать обиженный голос,– очень важно, чтобы Акассея приносила пользу нашему обществу.

Прядь вновь упорно заняла не свое место, и девушка попыталась сдуть её с лица.

–Вы хотите знать, что я думаю обо всем этом цирке? Всё это представление – лишь дорогущий кусок мусора, а вы – просто главный глупый клоун. А теперь, если у вас все, освободите проход людям, занятым на настоящей работе.

Она наклонилась, подняла с пола и кинула в меня мою шляпу, задрала повыше юбку и перешагнула через моё туловище. Я задумчиво проводил взглядом эту девушку по имени Кэсси Клэр.

* * *

Возле дома я уловил совершенно неожиданный звук, заставивший меня ускорить шаг. Несомненно, хоть и крайне странно, было то, что он исходил со второго этажа моего пристанища. Кто-то играл на моём фортепиано. У входных дверей я стушевался. Кто там такой? Может, пришёл грабитель, вырубил мальчишку и…. увидел инструмент и не смог противостоять своему внутреннему музыканту? Творческий банкрот? Обедневший Паганини?

В таком случае в качестве оружия мне подойдёт уже знакомая старая добрая кочерга. Достав её из корзинки для зонтиков и крепко сжав рукоятку, я на всякий случай осторожно принялся подниматься по лестнице.

Не сказать, чтобы играл выдающийся мастер. Музыка петляла, часто резко прерывалась и начиналась с другого момента. Время от времени в этих промежутках были слышны досадные ругательства. Я слушал эти звуки и думал, громко возмущаясь внутри себя. Какой обманщик! Слепой он, видите ли. Пельмени он вилкой не найдёт, а сам по клавишам только так наяривает. Ну ничего, я покажу ему вторую симфонию. Портфель я оставил на первом этаже, чтобы не мешал бесшумно передвигаться и удобно замахиваться. И я, главное, наивный баран. Уши развесил, полез нянчиться с бедным слепым мальчиком. Бедные слепые мальчики не играют на фортепиано, хотя бы потому, что они не видят клавиш. Или тех же нот.

Когда я был уже почти у конца лестницы, музыка вновь резанула и прекратилась. Пролетело несколько громких ругательств, и в наступившей тишине отчётливо стал слышен скрип ступенек под моими ногами. Я запоздало остановился; незаметно подкрасться уже не получится. Пауза затянулась, так прошло несколько тихих минут. Затем игра возобновилась. Мелодия была слегка медленней, исполнялась она аккуратнее: видимо, это произведение получше осталось в мышечной памяти пальцев. Я пропустил несколько счётов и продолжил взбираться наверх. В музыке всё ещё проскакивали ложные аккорды – их слышал даже я, совершенно не способный к игре на каких-либо инструментах чайник – но они уже не останавливали игру, а лишь являлись причиной редких недовольных фырканий. Однако наравне с этими звуками я все отчетливее стал различать долетающую до меня бессвязную возню, состоящую из поскуливаний, рычания и поскребывания когтями по дорогому паркету. Я осмелел и достиг конца лестницы уже резвее. Из открытой двери в огромный зал мне предстала такая картина.

За фортепиано действительно сидел мальчишка. Нахмурившись, он сосредоточенно перебирал пальцами по клавишам. Внизу, под ним, к ножке инструмента за веревку был привязан ни кто иной, как притащенный мной накануне щенок. Он старательно рвался в разные стороны, пытаясь освободиться, и тяжело дышал, когда удавка затягивалась на маленькой мохнатой шее. Рэй не обращал на это внимания. Стараясь войти в ритм, подобно всем музыкантам, он, словно неваляшка, покачивался вперед-назад, и костяные бисерины на его косичках сталкивались друг с другом. Я опустил кочергу вниз. Музыка вновь подскочила, резанув по ушам. Рэй раздраженно тряхнул головой, зарычав, и со злости ударил головой по клавишам. Недовольное таким жестким обращением фортепиано издало возмущенный звук. Наступила тишина, прерываемая возней и тяжелым дыханием собаки. В конце концов мальчишка поднял голову. Глаза его по-прежнему смотрели в никуда своими красными белками.

–Что стоишь, как в гостях? Заходи. Зацени, что я сделал.

И он продемонстрировал мне прислоненную до этого к боку инструмента палку от метлы с крепко привязанной к ней дверной ручкой и бутылочной крышкой на другом конце.

–Это моя палка-тыкалка. Палка-пихалка. Я пихаю ей это животное, когда она начинает баловаться. Да, как ты её назовешь?

Он нащупал и погладил босой ногой щенка. Правда, получилось скорее пихание, чем поглаживание. Я присел и отвязал бедное животное. Освобожденный пёс цапнул меня за руку и рванул от нас куда подальше. Я присосался к ране с тут же выступившими на ней каплями крови

–Ее?– пробормотал я,– живодер..