Мёртвая и Живой

– Живи, Ил, и Исса Асса повстречать тебя снова через несколько лет.

– Через что?..

– Через семь сотен закатоф, – перевел торговец на более понятный счет эблаитов, которые называли дни закатами.

Иной раз и возраст измеряли в них, говоря, что им, к примеру, не двадцать лет, а семь тысяч сто три заката.

Вернувшись к себе в лачугу, Ил развернула сверток. Сквозь вырезанное оконце в стене из глины пробивались закатные лучи, и она подвинула украшенную голубым и желтым птицу в их свет. Солнечные пятна расцвели на стенах островками, точь-в-точь как на лбу старого аппы.

Ил украсила вожделенный алтарь накопленными перышками. Все они были серые и белые. Зато отмытые от помета и высушенные. Она собирала их заранее в песках или вдоль оазисов, где оказывалась вместе с пастухами. Теперь каждые триста шестьдесят пять закатов она будет добавляла по одному, чтобы выказать уважение Эрешкигаль и склонить ее к благосклонности не прикасаться своим крылом.

– Аппа, как думаешь, смогу я отыскать красное перо? Вот бы получить такое! Для алтаря!

–Ты такая же дурёха, как женщина, что тебя породила. Моли богов Эблы, Ил, чтобы этого никогда не случилось!

– Нет… Но я…

– Красное перо – предвестник смерти. И не чьей-то одной, а всех.

– Эрешкигаль к нам милостива, аппа. Я гимн ее учила вместе с Раманом! Запомнила пять строк.

– Пять! – усмехнулся старик. Он отвлекся и побрел по редким островкам сухой травы. Туда, где в ночи истошно блеял козленок. – Гимн великой царицы читается пять полных закатов. Без остановок. Нельзя ни есть, ни пить, не перестать читать. Никто не выдерживает. Никто наизусть его не знает, кроме ученика Ияри. Кроме того уродца.

Пастух увидел застрявшего в расщелине серого козленка. Его задняя нога была вывихнута после неудачной попытки освободиться.

– Ему нужно помочь! – рванула Ил к козленку, – аппа, спаси его. Ему больно!

– Оставь. Этому не выжить, – быстро осмотрел вывихнутую ногу блеющего козленка Рул, освобождая из расщелины.

– Я… я… понесу его! Я видела, что лекари связывают кости между палок и заливают глиной!

– Девочка, ты сегодня ела козлятину. Ты не должна жалеть свою еду.

– Но он живой! – не слушала Ил старика.

Козленок жалобно блеял и хромал. Он пытался спастись от Ил, убегая на подкашивающихся ногах, не привыкший к человеческим рукам и ласке, но каждый раз падал пока не обессилил у серого валуна, уставившись на Ил огромными пересохшими глазницами.

– Солнце восходит, – посмотрел старик на оранжевую дольку, что вот-вот вынырнет из горной гряды апельсиновым диском. – Пора гасить костры.

Он покосился на девочку, пытающуюся приманить козленка остатком кунжутового среза.

– Я назову его Чо-Чо! Ну же, не бойся! – тянула она ладонь, – на! Кушай, Чо-Чо! Ты поправишься, я вылечу твою ножку! О, великая Эрешкигаль, даруй моему козленку еще много закатов! Молю тебя, Эрешкигаль, помоги козленку!

Козленок повернул голову и сделал первый нерешительный шаг на трех здоровых ножках в сторону вытянутой ладошки. Он почти коснулся пальцев девочки, она успела почувствовать его теплое дыхание из широких ноздрей, когда серое тельце взмыло в воздух и только порыв сухого ветра еще больше растрепал спутанные волосы Ил.

Белокрылый беркут спикировал на раненое животное. Шестисантиметровые когти пронзили тушку насквозь. Под истошное блеяние, исчезающее в высоте в вытянутую к небу руку Ил опустилось окровавленное перышко.

Оно было очень горячее.

И красное.

Глава 2

Глава 2.

«Не умирай! Помоги! Приди! Эрешкигаль! Услышь нас, мы к тебе взываем!»

«Молим о помощи, великая царица Эрешкигаль!»

«О, великая Эрешкигаль, даруй моему козлёнку еще много закатов!»

– Козлёнку?! – сморщилась Эрешкигаль, впервые прислушиваясь к писку надоедливых серых лук, которые вились возле основания её диадемы, – Козлино?г… – повторила она, – что за смертное имя? Впервые слышу. О ком молится это дитя?

Короткие молитвы раздражали великую богиню. Неужели она царица мира мертвых величественной Иркаллы заслуживает жалкой пары строк гимна в обмен на спасение души? А как же гимны, длящиеся по пять закатов? Кто-нибудь их еще помнит? Дождется ли она когда-нибудь истинной мольбы, что не читались ей три тысячи лет?

Прогоняя лук подальше от диадемы, Эрешкигаль топнула ногой:

– Да сколько можно! Пищат и пищат! Пошли прочь!

Несколько луков отлетели от диадемы, остальные сбились в плотную кучку.

Нынешний люд измельчал. Во век не дождешься полноценного гимна о даровании жизни. А нет гимна, нет и пощады. Так решила богиня, вот только избавиться от лук было не в ее власти.

Всякое обращение к царице по имени превращало людские слова в мотыльки – луки. Восьмикрылые пищащие тараканы с серым подсвеченным брюхом собирались вокруг диадемы Эрешкигаль. Каждый насвистывал ей человеческую мольбу. Среди луков соблюдалась иерархия. Чей человек больше слов гимна начитал, тот лук ближе всех и подлетал к царице. Но в последние полтысячи лет знатоков полного гимна почти уж не осталось. Потому Эрешкигаль не торопилась дарить свою милость завтрашним мертвякам.

Эрешкигаль закатила глаза, когда два десятка неосторожных луков затянуло в серые водовороты, что вились над ее диадемой. Луки пищали и лопались молниями и растворялись дымом, от которого голове царицы делалось щекотно.

– Что за проклятье! Слушать и слушать мерзких букашек!

За последние три тысячи лет правления Иркаллой, Эрешкигаль так и не научилась абстрагироваться от тараканьего писка. Если бы не странное имя Козлино?г, о котором молилось смертное дитя, царица продолжила бы думать о своей дочери Ралин. Уже не такой юной, как девочка с Козлиногом, а потому дарующей матери не радость милого взросления, а горе непокорной юности.

Ралин снова сбежала и никто в Иркалле не мог ее разыскать, а потому и не было спокойно в царстве.

Эрешкигаль поднялась с парящего трона. Расправила крылья и сорвалась камнем вниз, в напольные залы младших богов.

Крылья Эрешкигаль свернулись и плотно прижались к спине изумрудными половинками. Каждое перо в них обладало силой боли и не было их количеству предела. Какое-то могло лишить разума, части тела, ослепить или отобрать память. Перья не действовали на богов, только на смертных. Они защищали Эрешкигаль в те дни, когда она покидала подземное царство.

Боги не испытывают физической боли. В детстве маленькая Эрешкигаль не понимала, почему смертные кричат, когда она достает из них кости? Почему не возвращают голову на место, если она отвалится? Зачем тонут в ледяном океане или плавятся в лаве, когда она даровала им то, что просили – один молил о тепле, а второй о воде.

Они получили, что так усредню требовали, но все равно недовольны, и померли в гневе. Несмотря на ее старания явились в Иркаллу, где их никто не ждал и имена на их глиняные таблички не выбивал.

– Мельчают, – всматривалась Эрешкигаль в видение растрепанной девочки, рыдающей над измазанным кровью белым пером, повторяющей, как заведенная молитву из одной фразы. – Милое дитя с пером, – вспомнила царица о Ралин в возрасте трех тысяч лет.

Ралин горевала так же, как эта чумазая девочка в пустыне, когда ей объяснили на примере что такое быть смертным. На обучающем уроке для наглядности и демонстрации Ралин, что значит человеческая смерть потратили одного смертного, второго, третьего.

Дочь богини только залилась слезами пуще водопадов океана Абзу, и ничто было не способно остановить ее рыдания. Наставницы ломали головы, что так огорчило наследницу?

Слишком мало людей? Слишком скучная смерть? А может быть Ралин сама хотела окатить кипячёной смолой мальчишку и срезать ему ступни – посмотрев, далеко ли он убежит, пока кожа его и волосы стекают по торчащему из спины позвоночнику?