Мёртвая и Живой

– Крылья у ней были, братья, крылья! Крылья из пыли! – кричал Рул, вернувшись к кочевникам, да перебудив их всех. – Кривые, с торчащими во все стороны перьями, но она летела на них! Хоть на плохоньких, но летела!

Пастухи не верили аппе. Его уважали, и опытен он был, как никто из них. Но прожитые закаты никуда не спрячешь. Рул все чаще спал. Сядет в одном месте, вроде дышит, но не моргает. Глаза открыты, а сам-то сопит. Уж сколько раз ребятня прибегала с докладами, что отправился старик к Эрешкигаль, но Рул каждый раз просыпался.

Теперь вот, утверждал, что видел деву на крыльях, да еще и с пылевыми смерчами.

Рул то снимал, то снова надевал на голову шапку, сделанную из половинки улья. Кажется, из-под нее вылетела пара пчёл, пока Рул чесал спутанные волосы, застревая скрюченными ногтями в колтунах.

Сонные пастухи перекрикивались:

– Ты сколько выпил забродившего молока-то, Рул?

– Бесячая у него…вон как кроет!

– Ты еще про алую птицу расскажи, а! Ее ты хоть не видывал?!

– Не видывал… остолоп! – огрызнулся Рул. – А если увижу, – тыкал он рогоподобными кривыми пальцами то в одного, то в другого пастуха, – всем конец! И царю! И жрицам! И всей… всей, – обводил он руками людей вокруг себя, но что больше Эблы точно не знал, – всей Эбле настанет конец и будет она погребена под песками на тысячу лет!

– И точно, бесячая разыгралась… – оглядывался старший после Рула пастух. – Не от девчонки – дочери бесячей – ты хворь словил? Тысячи лет царство наше процветает, Рул. Хвала пятистам! Ты б лучше гимн Эрешкигаль читал. Мало ль, это она облаченная в серые крылья к тебе приходила!

Остальные совсем проснулись и в открытую потешались над аппой.

Ничего ему не оставалось, как развернуться и со всей своей старческой прытью человека, перешагнувшего столетний рубеж, бежать в город.

Рул собирался отыскать Ияри. Придерживая рукой шапку-улей, он раз за разом повторял слова, услышанные от девы, сказанные ею перед тем, как исчезла она в небе, окруженная смерчами. Что ждать от безграмотных пастухов? Если кто и поверит ему, то только Ияри.

– Повтори, Рул, – нахмурился Ияри, упираясь в клюку, – повтори очень медленно те слова, что услышал.

Ияри был таким же аппой. Он подчинялся великим жрицам в главном зиккурате царства и обучал молодых прислужников, но все в Эбле знали – жрицы прислушиваются к Ияри. Может боятся, а может, уважают. Долго о жрицах думать тоже боялись.

Рул вдохнул полной грудью и медленно произнес:

– Иль алу стэ, – но такого языка он раньше никогда сам не слышал, – иль алу стэ, так сказала крылатая!

– Иль алуэс тээ, – поправил Ияри, но что-то во взгляде его осталось неспокойным, – это древний язык Месопотамии, Рул. На нем тысячу лет никто не говорит. Ты уверен? Ты точно услышал от нее эти слова?

Ияри уставился на кривые пальцы Рула, что без конца нервно поправляли шапку-улей на его голове.

– Или от нее, или от моего говорящего козла! Что одно и тоже… все равно никто не поверил, Ияри. Но я видел, я видел ее, как вижу перед собой тебя.

– Опиши ее. Молодую деву. Как она выглядела, Рул?

– Почти дитя. Волосы сере и красные. Косами сплетены и ореолом вокруг головы-то! Совсем как в день, когда алое солнце превращается в тень. А крылья у нее были тоже серые и кривые. Перья торчали во все стороны, как на моем алтаре. Там было столько пыли, Ияри! Один мах, и я задохнулся, зажмурился!

– Она испугалась, увидев тебя?

– Она?! Да это я свою нужду на месте справил! И большую, и малую. Она не испугалась, Ияри! Она же… она…

– Вот что, – замялся Ияри, пробуя увезти старика в проулок от оживленной дороги, где их не станут беспрестанно задевать толпа то плечом, то локтем. – Будь осторожен в ближайшие сто закатов, Рул. Очень осторожен. Ты понял?

– О чем толкуешь, Ияри? Кто она? Какие сто закатов?

– А у кого крылья из пыли, Рул? Не делай вид, что у тебя бесячая.

– А мож и так, Ияри! Бесячая и есть! Или выходит, что она…она… из Ирк-иркалы… – икнул пастух. – мы оба бредим. Это старческое, Ияри..! Старческое… я слыхивал, что такое с аппами бывает, кто прожил столько закатов, сколько нам довелось. Видится всякое, слышится всякое.

– Твой разум в здравии, Рул. Ты запомнил ее слова. Запомнил, а не выдумал.

– Что она сказала? Что она мне сказала?

– Того языка больше не существует. Но что-то про сто ближайших дней. В сто ближайших дней, будь на чеку, Рул.

Ияри снова уставился на его беспокойную руку, спрашивая:

– Ты больше ничего не хочешь рассказать? Это точно всё?

– Это точно всё, Ияри… всё мне показалось или во сне пришло!

– Рул…

– Нет, Ияри… я что-то притомился. Ты не слухай меня, не слухай. Мне пора за новым стадом. Храни тебя, Ияри, пять сотен богов! – поспешил Рул удалиться, жалея, что вообще решил разыскать Ияри.

Он и не знал, что хуже – согласиться на бесячью хворь или с тем, что Ияри поверил ему. Выходит, девица та была из мира мёртвых. Но как это возможно?! Как?!

Ияри переминался с ноги на ногу, ковырял посохом брусчатку, да много десятков раз косился на свой перст с углублением, внутри которого раз за разом нервными движениями утрамбовывал землю. Все это он делал пока слушал рассказ пастуха.

Он поверил каждому слову Рула. Вот только… кем была та дева? Рул сказал, что она почти дитя. Ну, для них теперь и двадцатилетние – младенцы.

Если дитя, выходит подросток. Хорошо, пусть ей около шестнадцати. Серые крылья Эрешкигаль вручает каждой умершей душе, но ни одна… ни одна душа не может покинуть Иркаллу. Тем более на крыльях. Выход из царства мертвых один – новое рождение. А у девы они были со слов Рула растрепанными и кривыми.

И совершенно точно, что дева та не Эрешкегаль.

И старше она, да и крылья-то ее совсем иные. Из древних текстов знал Ияри, что крылья богини подземного царства изумрудно-золотые, и каждое перо как зеркало сверкает, и острое, как все кинжалы мира. Нет красивей оперения ни на земле, ни под землей, чем царские крылья Эрешкигаль.

А значит дева та была служанкой, или умершей душой… да лучше бы она была бесячей Рула, если б ни пересказанные им слова. Язык был мертвым, но, когда-то ведь и на нем говорили первые месопотамцы.

– Кто же ты… кто ты такая? – брёл Ияри в зиккурат Эрешкигаль, надеясь поскорее забуриться в хранилище гимнов и клинописных текстов. – Таких молодых богинь в текстах об Иркалле нет… Душа, богиня или… бесячая – так кто же ты? Или что?

Пока Ияри сто дней к ряду искал любые упоминания обо всех родственниках Эрешкигаль, из которых известны были ее супруг, отец и сестра, Рул к сотому дню вернулся со стадом под стены Эблы.

Кажется, его кто-то звал? Чумазая девочка со спутанными волосами. Что ей надо?

– Кто ты? – спросил Рул настойчивого ребенка, бормочущего до хрипоты о красной птице, – чего ты тут забыла?

Рул достал из складки на шапке-улье серебристое треугольное стёклышко, проверяя на месте ли оно. Он не рассказал о стёклышках Ияри. Достаточно того, что рассказал ему о деве с крыльями. Когда незнакомка проговорила свои слова, обернулась красным плащом, и толкнулась от песка в десятке метров возле Рула, там, где ноги ее коснулись песчинок, засеребрилось острыми треугольниками.

Рул собрал осколки в бурдюк и зарыл его под валуном. Одно только самое большое стеклышко себе оставил, затолкав его в шапку, над которой обожали потешаться его соплеменники.

– Аппа, что это такое? Как блестит! – уставилась Ил на стеклышко, тысячекратно отражающее искры тлеющего костра.