Предел погружения

Штурман, розовый, румяный, смотрел мутными глазами. Ну конечно, всех шибает первый глоток свежего воздуха. А тут ещё и после такого прыжка на глубину четыреста с лишним.

– Хорошо, – выдохнул Кочетов. – Так бы и никогда не спускаться, а?

Штурман кивнул со вздохом.

Кочетов стоял, расставив ноги для равновесия: лодка уже мало-помалу начинала ходить вниз-вверх, море волновалось. Грудь, спину потихоньку пробирал холодок. Штурман отошёл в сторонку, достал сигарету, виновато поглядывая на него, и Кочетов хмыкнул: всякой химической гадостью надышаться и в лодке было можно, наверху хотелось дышать морем. Он подождал ещё, повернулся, прикидывая, возвращаться или позволить себе несколько лишних минут – и его схватило железными щипцами под рубахой в ту же секунду, что из рубки донёсся крик вахтенного:

– Тащ-ка!..

Кочетов уже видел сам: медленно, нелепо, молча, словно съезжая с ледяной горки, журналист сползал на заднице с борта прямо в море, тщетно пытаясь за что-то уцепиться.

Глава 18

Удар под дых – воздуха не глотнёшь, не издашь ни звука, только кряхтишь и сама себя не слышишь за звоном в ушах. Пытаешься шевельнуться, протянуть руку к черному борту – вот же он, совсем близко, но рука не слушается, даже пальцы не согнёшь. Под кожей иглы – больно, как же больно… но даже боль – где-то с кем-то другим. Роба, штаны, тапки тянут тебя вниз, и ты только зачем-то упрямо вытягиваешь подбородок, не даёшься. Из горла рвутся хрипы пополам с мычанием.

Канаты падают сверху – вот они, прямо перед тобой, и ты высовываешь из воды ладонь, стискиваешь пальцы. Новая боль прошибает от затылка до пяток – будто ты сжимаешь раскалённое железо. Только не отпускать. Ты уже не помнишь, почему, зачем, что дальше – не отпускай. Держи.

Тебя тянут вверх. Тянут, тянут. Чьи-то руки хватают тебя под мышки, переваливая через борт. Ты лежишь на боку, и хватаешь ртом воздух, и не можешь отпустить верёвку – ладонь разжимают силой.

– Вниз, тащите вниз!

Голос знакомый. Но ты не помнишь, кто это. Тебя держат за ноги, за руки, головой вперёд спускают в темноту.

– Медчасти – приготовиться к приёму упавшего за борт!

Кто-то упал за борт? Точно. Это же ты. Но ты ведь не падала, ты просто подошла посмотреть на волны, и палуба подскочила, и вот ты уже на спине, сползаешь…

…сползаешь…

– Кладите на стол!

– Жив?

– Жив, в сознании. Холодовой шок. Сергеич, спирт сюда, живее!

– Может, грелку?

– Потом. Одеяла тащите! Пройдись по каютам, возьми штуки три.

– А спирт как – наружу, внутрь?

– Всюду. Давай ещё – вон, в шкафу!

…Обод банки стучит о зубы. Кто-то трогает её лицо – она не чувствует ладоней, ощущает только, что ей раскрывают рот, вливают жидкость. Хочется выплюнуть, но приходится глотать, и внутренности обжигает – она кашляет, давится.

– Сухой свитер, штаны, трусы! – это Гриша. – У меня в каюте носки шерстяные – принесите. Снимайте это барахло.

С неё стаскивают робу, штаны – всё мокрое, хлюпает. Нет. Ни в коем случае. Она мотает головой, пытается выговорить вязнущие во рту слова:

– Пог’дите… Н’нада… Пог’рить с кмммндирм… пжлста…

– Тихо, тихо, – командир снимает с её ступней-ледышек тапочки. У командира белое лицо и всклокоченные волосы – всё уже было именно так, совсем недавно, в отсеке. – Потом скажете. Сначала – согреться.

– Тащ кммндир, – сипит, – ошшнь важно… дайте мне скзть…

– Спиртом разотрём, – Гришино лицо близко-близко. – Не боись, Сань, прорвёмся!

С неё сваливается последняя тряпка, и Гриша замолкает.

Молчат все.

Она закрывает глаза. Приплыли.

В каюте тихо, тихо, тихо.

И – голос командира:

– Чего стоите? Оказывайте первую помощь. Что там надо – растереть?

– Так точно, тащ командир, и в тепло…

– Ну так действуйте.

Жёсткие руки вминаются в её тело, а она проваливается куда-то в вату – ниже, ниже. Хочется спать.

Саша просыпается от холода. Её колотит, она пытается крепче прижать к себе что-то плотное, тяжёлое, лежащее сверху. Одеяло. Оно сползает, и локоть вылезает наружу – тут же становится холоднее в сто раз. Саша мычит в подушку, не открывая глаз, тянет ткань на себя, и тёплая рука обнимает её под одеялом, подпихивает что-то горячее, булькающее.

– Лежи, – чужое дыхание щекочет висок, – чего ты разметалась? Сейчас всё на пол улетит.

Руки подтыкают ткань, прижимают плотнее к её плечам. Саша облегчённо выдыхает, пытается произнести «Спасибо», но язык заплетается.

Где она? В каюте? Кто с ней?

Она разлепляет глаза, приподнимает голову. Рядом на подушке черноволосая растрёпанная голова Артура, он смотрит на неё из-под прикрытых век.

– Чего ты дёргаешься, – зевает, – спи давай.

– Я долго спал?

– Часа три. Мёрзнешь?

– Угу… – она придвигается ближе, щека утыкается в его шерстяной свитер. – Колючий.

– Я-то? – Артур хмыкает. – Конечно, колючий.

– А что ты тут делаешь?

Она тоже зевает, её тянет в сон, но держит, не даёт провалиться неясная тревога внутри: что-то случилось. Что-то ещё кроме того, что она упала в ледяную воду и чуть не умерла.