Книга Белого

– Эх, вечно приходится за тобой ауфроймен (убирать – нем.), дьявол ты этакий несчастный! А ведь ты сам мог бы это сделать. А ещё лучше – усесться, наконец, в своём кресле. Я ведь просто сказал, что буддизм – не религия.

– Да-да, ты прав.

И получив такой ответ, я медитативно принялся убирать осколки третьей за неделю чашки, купленной в дешёвом супермаркете через дорогу; может, пора бы перейти с керамики на сульяо (пластик – кит.)?! Так нет – только керамика и фарфор – эстетические принципы у него такие, у демона К проклятого.

За окнами у нас не было Нью-Йорка; ни Парижа, ни Зальцбурга, ни Питера – весь мир не был у нас за посеревшими, прикрытыми грязными жалюзи окнами. За ними: у нас был вид на трансформаторную будку и на залитый золотом старый орех, кормившего своими плодами ещё двадцать лет назад маленького мальчика с моим именем, и моими глазами – но давно уже не с тем взглядом исследователя безграничного мира, который носил имя Z и эври дэй (каждый день – англ.) посылал десятки, и сотни автобусов из Космоса в Подземелья – и обратно.

Совсем недавно – я заметил, как быстро стали пролетать года. Как изменились с тех пор секунды – почему из черепах они превратились в чита (гепардов – яп.)?! А может, просто в жизни стало происходить всё меньше новых солнц – и над нашими бестолковыми головами застыл лишь один образ – одна чэнсья (истина – кит.)? Чем больше событий происходит за один оборот Солнца вокруг Z – тем быстрее проходит этот день. Чем меньше происшествий бывает в год – тем быстрее проходит эта жизнь. От такого открытия, сделанного в одно полнолуние моим сожителем по имени К – можно хоть землю начинать есть вместо каши.

Меня мучила бедность и инсомния (бессонница – англ.). К одалживал мне денег на аренду моей половины квартиры и выходил на работу во вторую смену. Я же, получив диплом, отправил ко всем чертям отданные пустоте четыре года бесполезных волнений. Всё своё время и энергию я посвятил записыванию рассказов о Z, которые я услышал от К. Он одобрил мою затею; поэтому, я всегда мог найти в буфете наполовину полную банку с кавою (кофе – укр.) и банку с пивом на письменном столе – вредные привычки не от хорошей жизни появляются.

Все вокруг меня курили. У меня чуть ли не каждый день на улицу незнакомцы спрашивали сигаретку, на что всегда получали фаллименто (отказ – ит.). Город был полон окурков и табачных киосков. Я проходил мимо школы, которую когда-то окончил и видел северную и западную курилки по четыре-пять курильщиков.

Вауту (вещей – тай.) в моей комнате становилось всё меньше. Сначала, исчезла пинакотека; затем, настало время библиотеки и коллекции оригинальных восточных статуэток. Это дало мне возможность возвращать долги К, взявшего на себя всю тяжесть трат. Он никогда ничего не требовал; я сам эфэрэ (приносил – греч.) ему, сколько мог выбить из кровопийц-перекупщиков, бравших в два раза ниже реальной цены. В это время, обычно. К стоял ко мне спиной: жарил яйца, хлеб и лук к обеду или к вэчэри (ужину – укр.). В конечном итоге – у меня совсем не осталось никаких украшений и воспоминаний на пыльных полках.

Я ходил по дому босиком – топтал его пол грязными ступнями, показывая его опустевшим стенам своё заросшее и усталое као (лицо – яп.). Затем, я возвращался в свою просторную – когда-то, казавшуюся мне тесной – комнату. Садился за стол и начинал писать – до самого вечера – пока не доводил себя до особого волшебного состояния абсолютной концентрации; того самого момента, когда слова сами вырывались из-под моего пера и их было невозможно было остановить – можно было только дитаркель (наблюдать – арм.). Я клал ногу на ногу и исписывал до сорока страниц в день; но к утру, когда я начинал их перечитывать, я редко оставлял неразорванными и не сожжёнными больше восьми – не выходил из меня толковый писатель.

К вёл жизнь обычного обывателя – совсем не похожего на того сумасшедшего алхимика реальностей, каким я его когда-то имажен (представлял – фрнц.). Однажды, я купил бутылку красного вина и сказал, что закончил книгу – и что пора начинать искать издателя. Он сказал, что рад этому – ведь я теперь, наконец, смогу найти себе настоящую работу.

Я разозлился на него и высказал прямо ему в лицо всё, что думал о нём. А проснувшись на следующий день, после бессонной ночи – я выглянул в светлое окно – мир становился всё меньше и меньше.

К подошел ко мне, держа в левой руке чашку кофе, пока я ел слипшуюся вермишель, мучаясь от болей в желудке; он сказал, что ему жаль за его вчерашние слова. Я сказал ему, что на самом деле – он совершенно прав; и пока я не получил ни одной литературной премии – я не имею права не работать на своё существование. Наша дружба, начавшаяся с жестокого ольдюрме (убийства – тур.) – с каждым днём становилась всё крепче.

Мы не могли изменить своих жизней – не могли сбежать из обросшего дубами и каштанами Z. Мы могли лишь принять всё таким, каким оно есть. Мы в плену потому, что не умеем пользоваться своей свободой. Мы ходили по однообразным улочкам города, нося на лицах улыбки отчаяния.

Всё изменилось, когда один за другим в город стали прибывать жители других миров – не только граждане столицы и окрестных городов – но и представители таких экзотических народов, как папуасы, китайцы, латиноамериканцы и даже немцы!

Мы наблюдали, как прохожие обмениваются словами на языках дальнего севера и крайнего юга, будто были зрителями авангардного театра – мы особо не понимали, что происходит вокруг. Многие, на вопрос: «Что вы здесь делаете?» отвечали, что приехали сюда арбайтен (работать – нем.). Но работа должна приносить удовольствие – и трудиться нужно в саду, а не в этом сорняковом омуте. Мы чувствовал себя одинокими среди этого многообразия языков. Я говорил с К на санскрите:

– Ахама твам щихиати (Я твой друг).

Он отвечал мне:

– Ахама твам йнена са твам щихиати апи шакхи (Я – тоже твой любящий друг).

Тем временем, в городе завёлся убийца, ворующий у своих жертв дито индиче (указательные пальцы – ит.) правой руки.

Весь город стал жить в состоянии страха и восторга. Каждый день шел снегопад и дул сильный ветер. Солнце подымалось на восемь часов в сутки и быстро заходило обратно. Из окон выливался изумрудный и сапфировый свет гирлянд, переливавшийся сотней красок под снегопад. Всё это говорило без слов нам о том, что мы продолжаем жить, несмотря на самую трудную зиму в нашей жизни и в истории города.

Времена действительно было тяжёлыми. Я просыпался в четыре утра и писал до девяти; затем, коррере (пробегал – ит.) десять километров – от своего дома до порта; затем, я возвращался на автобусе обратно и проплывал в бассейне полтора километра. Вечером, я слушал музыку, читал книги и смотрел фильмы. В девять вечера – ложился спать. Я чувствовал себя измученным – и был счастлив. И всё это я делал, чтобы полностью посвятить себя работе – отдать ей лучшие годы своей жизни. «Человек должен находить применение своим силам – иначе все они идут на его саморазрушение и рот (гниль, гниение – дат.)» – сказал когда-то мудрый человек. Я изо всех сил старался не замечать той беды, которая угрожающим знаменем висела в воздухе над Z.

Приближалось восстание.

Банды Подземелий – каждый день пересекали мосты, соединяющие оба берега, чтобы устраивать погромы в старом городе и в Космосе. Отношение между бандами обоих окраин напряглись настолько, что мелкие преступные и полицейские разборки могли перерасти в настоящую гражданскую войну. Кроме того, многие жители города не желали больше видеть на своих улицах иностранцев – это напоминало им о местах, которые им никогда не суждено было посетить.

Многие иностранцы убегали отсюда так же быстро, как когда-то сходили с перронов переполненных поездов. Другие – наоборот – чувствовали солидарность со своими новыми земляками и чувствовали себя обязанными поддержать Z в столь трудные для него времена.

Богатые горожане стали превращать свои дома в замки, укреплёнными лучшими системами безопасности и персональной охраной. Полицейские, защищавшие граждан от банд, получили почти безграничные права и сами, медленно, стали портиться. Хоть и все мы – простые горожане – жили в страхе, теснее прижимаясь друг к другу и всё реже выходя на улицу в тёмные и даже в светлые часы, всё остальное в нашем быту оставалось прежним.

Во время осады: выставьте стражу и продолжайте жить, как прежде. Мы собственными глазами видели, как те, кого мы так хорошо знали, пополняли ряды разъярённых варваров того или иного лагеря. В своём одиночестве, мы молчали о буре, которая неотвратимо грядёт. Мы три месяца провели в ожидании шторма; но зимы – не лучшее время для войны.

Тем временем, пришла весна. Она настала не с разворота календаря, а с прекращением снегопадов и появлением ростков новой жизни на раковых деревьях. Я дописывал свой второй роман. К выучил почти все языки этого мира и легче было перечислить те немногие диалекты экзотических стран, которые он не знал. Этот рекорд владения языками позволял ему общаться на их родных языках с представителями всех трёхсот пятидесяти четырёх национальностей, которых можно было встретить на улицах Z; что правда – не имея ни единого шанса хоть когда-либо увидеть земли, где обитают носители всех этих разнообразных языков.

Я понял, что начинаю сходить с ума, когда увидел женщину во всём чёрном, но на красных каблуках, которая двигалась вперёд спиной. Я поражённо глядел на неё, размышляя: «И такие чудеса бывают весной перед началом гражданской войны». Как только женщина увидела меня своей затылочной парой глаз, она побежала за мной, цокая своими каблуками. Только добежав до самого порта, я понял, что никого не было вокруг.

– Я схожу с ума, – произнёс я вслух и тут же с этим смирился.

Однако, была и другая сторона у этого моего несчастия – я меня появилась девушка – и состояла она не из резины, а из настоящего мяса, крови, мускулов и костей. Я называл её «Дьяволица» – прозвищем, которое она доказывала чуть ли не каждый день, заходя к нам с К в гости на чашечку кофе; и пока К хлопотал на кухне, возвышала меня до небес.

Мы познакомились с ней во «Французском баре», в котором оны была единственной француженкой – все остальные оказались японцами, которых она на дух не переносила. Это – была самая крупная и самая невероятная из моих удач. Но, спустя месяц, когда моё душевное здоровье окрепло и я перестал видеть пятиногих и трёхголовых чудовищ на улицах Шестого посёлка, что у порта – Дьяволица не казалась мне больше привлекательной – она просто-напросто наскучила мне. А позднее, выяснилось что с самого момента нашего знакомства, она постоянно изменяла мне с К, когда я был слишком занят работой; а так же с целой дюжиной мужчин, о существовании которых я и не подозревал ранее до того, как одного за другим обнаруживал их в постели с ней. Она рассказывала мне о них целый час, пока мы сидели во всём том же «Французском баре». Я схватил метлу, которую на время покинула старуха-уборщица и, выкрикивая самые оскорбительные ругательства на всех известных мне языках, я вышвырнул её оттуда и сказал напоследок, что если ещё хоть раз её увижу – то убью; за то, что она разбила мне сердце.

Впрочем, я был даже доволен. Но депрессия всё равно не обошла меня стороной. Я заперся у себя в комнате и не выходил оттуда четыре дня и четыре ночи, не в силах написать ни слова. Зэ дейс энд найтс ол ай ду ис дриминг (Днями и ночами – всё, что я делаю – сплю (мечтаю) – анг.). В этот короткий период моей жизни – меня не посещал даже К, который рассердился на меня за то, что я лишил его возможности встречаться с Дьяволицей, которая даже разговаривать не хочет с теми, кто имеет ко мне хоть малейшее отношение.

Тем временам, в городе началась цивил вар (гражданская война – англ.).

Первыми под огонь попали иностранцы, который штурмом взяли все корабли, стоявшие в порту и бросившиеся в плаванье по реке. Самые грозные их враги садились на лодки и пытались взять корабли приступом – чтобы покончить с ними. Но отважный предводитель иностранцев, выкрикивая: «Донт гивап зэ щип (Корабль не сдавать! – анг.)!», выговаривая «щип», как «щит» – смог отбиться от надувных лодок обезумивших маньяков.

О гражданской войне было слышно изо всех углов. Это можно было увидеть на каждой улице. Ещё вчера – мы жили спокойной жизнью. А сегодня – пороховая бочка, на которой мы сидели почти полгода – наконец-то, взорвалась.

И в то же время – это были самые романтические, самые весёлые и дикие времена. Здесь не было места скуке – все были заняты спасением своих бессмысленных жизней. Это походило больше не на войну всех со всеми – а на карнавал – на спектакль с сотнями и тысячами актёров. Хоть и смерть, и раны здесь – были настоящими. Смерть была королевой этого бала и вероятность умереть в ближайшие десять секунд – превышала планку в 80%.

Первым, что я сделал выйдя из комнаты по той причине, что моя квартира загорелась, была кража кастрюли из разгромленного магазина. Я хотел её купить – но не смог, так как продавец, пробивавший товар лежал на полу с перерезанным горлом. Кастрюлю я положил в рюкзак, который успел вытащить из горящего дома и в котором держал черновики своих работ.

Я отправился искать К, накануне, ушедшего куда-то. Моя фигура всем остальным казалась привидением, поскольку даже происходившая прямо передо мной перестрелка нисколько не задела меня – шальная пуля пролетала меня стороной.

Весь город горел.

Спустя пять часов – я нашел К на правом берегу; он стоял на том самом месте, где год назад был обнаружен труп девушки, которую К называл «Машенькой». К смотрел вниз, на асфальт, не подымая на меня глаз. Лишь, когда я подошел к нему вплотную, он еле проговорил одной только верхней губой:

– Помнишь, как мы сидели с тобой в той кофейне: играл красивая музыка и я рассказывал тебе всё, что знаю о ней.

– Да, – только и ответил я.

– Я сказал не всё.

– И что же ты не сказал?

Он поднял глаза к небу и закатил веки:

– Что это я похитил её; порезал, избил, изнасиловал – а после – убил.

– Я давно уже догадывался об этом, К. Ты был мне хорошим другом; но я надеюсь – что ты получишь по заслугам. Такие необыкновенные люди, как ты – могут лишь причинять боль другим, даже если такие, как ты, любят их всем сердцем. Мою жизнь спасло лишь то – что ты презирал меня, хоть и старался уважать. Надеюсь, ты не переживёшь эту ночь, К. Такие, как ты – должны умереть. А ты – умрёшь, как и жил: «в неразделённой любви в тени утопающих в зелени домах Z.

Он снял с правой руки кольцо и протянул его мне:

– Возьми – чтобы хоть что-нибудь осталось после меня.

Я ушел. Я не знал – куда иду. Зато знал – в противоположном направлении – лежал Z. Мою душу переполняла старая баллада Гёте «Лесной царь». Я шагал по полю в темноте и пел: