Индульгенции

– Погоди, минутку, – он явно убирает телефон от уха и что-то бормочет кому-то явно в оправдательном тоне. – Да, извини. У меня тут небольшая проблема.

– Что такое? – отхожу от Манечки, выхожу из комнаты и закрываю дверь.

– Я на Садовой, в отделении. Под арестом.

В глазах резко мутнеет. Я быстро моргаю, мотаю головой, и зрение, вроде как, восстанавливается. А вот мозги, кажется, начали подвисать, и конкретно.

– Что значит – в отделении? Из-за чего?

– Послушай, это липовое дело. Но я знаю, что кроме тебя мне никто не поверит. Ты можешь приехать?

– Да, конечно. Конечно. Но как так?

– Долго объяснять. Приедь, пожалуйста. Все, больше не могу говорить. На мой телефон не звони.

Связь прерывается, и я хочу сесть, но ноги не сгибаются. Несколько дней назад у меня было какое-то дурное предчувствие, но на тот момент оно не оправдалось, и я забыла о нем. Видимо, напрасно.

Под арестом.

Неужели снова это дело, из-за которого его лишили прав? Что за чушь? Мы и так отдали слишком много, и я не понимаю…

Плевать. Сейчас нужно просто собраться и поехать. Звонить кому-либо времени нет, разве что…

Но что делать с Манечкой? Она же спит. Боже, что за чушь? Почему это происходит?

– Блин, ну как же так, – бормочет кто-то, и я узнаю свой голос не сразу – истеричный, растерянный, плаксивый.

Немного пометавшись по кухне и прихожей в поисках то ключей от машины, то ключей от квартиры, то кошелька, хотя все это лежало на одном месте, я снова хватаюсь за мобильник, включаю экран, но никому не звоню и откладываю телефон туда же, на полку в прихожей. Оставить ребенка одного я не могу, поэтому приходится вытащить мою малютку, переложить в автокресло, собрать все необходимое и выйти. К счастью, Манечка сегодня нагулялась и спит, как убитая. А у меня очень забавно немеет лицо. Все сильнее и сильнее – в основном, левая сторона. Давно такого не было. С тех пор, как появился этот шрам на лбу, который сейчас тоже начал напоминать о себе – чесаться, – хотя уже давно затянулся.

Лифт идет предательски долго, и я успеваю несколько раз включить экран телефона, поискать нужный номер, закрыть справочник и выключить экран. Это может быть ошибкой, слабостью, которая может дорого стоить. По крайней мере, сейчас мне так кажется. Вообще-то, мне кажется, что наступает конец света, и из лифта я выйду в один из кругов ада, но это уж так, легкий антураж. А из фактов есть то, что мой любимый человек – один из двух моих любимый людей, – сидит в отделении и ждет лишь моей помощи, потому что никто – ни старые друзья, ни родственники, – не могут ему помочь. Я должна быть счастлива от факта, что я оказываюсь не просто номинальной женой, а человеком, которому можно довериться в такой ситуации. И я даже рада, что я являюсь для него таким человеком. Но лучше бы это не пришлось доказывать таким путем.

Уже в машине меня срывает окончательно, и я набираю номер Игоря.

– Привет, Ирочка.

– Алло. Привет. Ты не занят?

– Нет, рассказывай.

– Как это… Как дела?

– Только что стало отлично, как тебя услышал. У тебя все хорошо?

– Да, да… – переключаюсь вместо второй на четвертую, буксую, скриплю зубами, – …то есть, нет. В общем-то, я звоню…

Ну же, найди правильные слова, попробуй, ты же взрослая девочка. Включи шарм, обаяние, хоть что-то, что в тебе еще осталось женского!

– У тебя есть хороший адвокат?

– Для тебя найду. В чем вопрос?

– Мой в полиции. Под арестом, в отделении на Садовой.

– Есть какие-то мысли?

– Может, подставили. За наркотики или вроде того, – я говорю настолько неуверенно и несуразно, что сама себя толком не понимаю. – Поможешь?

– Подожди две минуты. Решим. Хорошо?

– Давай.

Игорь сбрасывается, и я еду, не отпуская мобильника, неловко трогаясь и периодически поглядывая в зеркало заднего вида, настроенное на обзор спального места Манечки, которая, к счастью, еще ничего не понимает и продолжает мирно посапывать.

Снова звонит неизвестный номер, и я беру трубку так быстро, что не успевает заиграть «О, боже, какой мужчина».

– Да?

– Ирина?

– Да.

– Это Олег. Я от Игоря. Как скоро Вы будете в отделении?

Я стараюсь говорить как можно меньше, потому что каждый раз, когда я начинаю открывать рот, у меня жутко стучат зубы. Олег держит этот разговор, а я смотрю на Андрея – побелевшего, постоянно трясущего ногой и ищущего взглядом нечто неуловимое.

– В общем, в розыске Вы пробыли целую неделю, – качает головой Олег. – И это стало основанием для того, чтобы пришить еще и отказ от сотрудничества с органами следствия. Скорее символический акт, чем реальная статья, но на суде сыграет роль.

– То есть, я виноват в том, что они не могли меня найти? – Андрей пытается усмехнуться, но у него выходит только гримаса отчаяния.

– Не совсем. В том, что не откликнулись на повестку. Но это уже не важно. Важно другое – быстрее найти алиби. Расскажите мне про тот вечер, – Олег поворачивается ко мне, – а Вы помогите в этом.

Я молча киваю, и Андрей начинает рассказывать.

– В общем-то, ничего особенного я про тот вечер не припоминаю, кроме того, что я выпил, чего давно не бывало.

Короткая пауза, в течение которой мы с Андреем успеваем быстро переглянуться, и я лихорадочно перебираю в уме варианты его алиби, знакомые мне. Ничего не выходит – в голове полнейший бардак.

– Сходив на вторе собеседование и поняв, что мне ничего не светит, хотя по результатам первого меня почти приняли, я и решил накидаться. Прости меня еще раз, Ира, это было именно в тот вечер, ты это точно помнишь.

– Конечно, помню, – киваю я. – Я тебя очень ждала, и вся извелась, и…

– Давайте сейчас по существу, – деловито вставляет Олег. – Подробнее по тому, что было после собеседования.

Я переношу взгляд с Андрея на адвоката, и сейчас мне хотелось бы верить, что он действительно может помочь, но его совершенно бесстрастное, безразличное выражение лица ясно дает мне понять, что он просто не может быть единственным человеком, который может помочь мне и Андрею сейчас. Ну, не может человек с таким каменным лицом кому-то сочувствовать и понимать чье-то горе.

Только как это связано с конечным результатом работы, Ира? Что ты вообще несешь? Он не Мать Тереза и не медсестра Красного Креста, а юрист.

– …и уже там, в баре я здорово налакался.