Стимул

Нужно отогреть руки, иначе он не сможет зажечь огонь. Павел задрал куртку и кофту и приложил кисти к животу. Ну же, давай, кровь! Разогревайся! Беги по венам и капиллярам! Давай же, чёрт возьми!

Интересно, осталась ли в домике еда? Последними тут были ребята из охраны. Жарили шашлыки уже на исходе осени, когда листва легла на землю и озеро покрылось тонкой прозрачной коркой льда. Тогда сюда прилетал кто-то из Москвы, какой-то начальник, чтоб их всех разорвало. И они его кормили и развлекали. Хоть бы они оказались настолько пьяными, что забыли что-нибудь. Хоть бы.

Руки постепенно отогревались. И вместе с чувствительностью пришла боль. Она усиливалась, охватывая палец за пальцем, заползая под рукава и отдаваясь в локтях. Мучительная, тягучая, выкручивающая, невыносимая боль. Павел не выдержал и заплакал. Он стонал и всхлипывал, качался из стороны в сторону и умолял неизвестно кого, чтобы они не отрезали ему обе руки. Оставьте хотя бы одну, пожалуйста, иначе как же он будет гладить по голове своих деток. Пожалуйста. Пожалуйста.

Пальцы начали сгибаться, тогда Павел отнял их от живота и посмотрел на термометр. Минус тридцать пять внутри дома. Понадобится протопить дом как следует, понадобится чертовски много дров.

Он снова прильнул к печке и стал ощупывать её в поисках дверцы. Он отчётливо помнил её – это была не какая-нибудь там допотопная буржуйка, а добротная дизайнерская печь, выполненная каким-то мастером по металлу за большие деньги. А вот и дверца. Он радостно ухватился за ручку и повернул её. Засунул внутрь руку – пальцы болезненно наткнулись на аккуратно сложенные дрова и мелкие щепочки вперемешку с бумагой, которая настолько промёрзла, что хрустела и рассыпалась словно тонкий ледок. Павел мысленно поблагодарил человека, который по всем правилам оставил печь полностью готовую к использованию следующими гостями.

Осталось найти спички. Или зажигалку. Иначе он так и помрёт тут, в обнимку с печью. Это было бы вдвойне иронично и обидно, после такого-то пути.

Он привстал и ощупал верхнюю крышку печки. И вскрикнул от радости, когда пальцы наткнулись на картонную коробку.

Руки дрожали от холода, боли и волнения. Они буквально ходили ходуном. Непослушные пальцы уронили первую спичку, вторую сломали. Павел разозлился и злость снова помогла ему собраться и взять себя в руки. Он чиркнул спичкой и засмеялся, когда головка зашипела, выбрасывая едкий дым, и занялась голубовато-жёлтым огоньком. Он смотрел на неё как зачарованный, не в силах отвести глаз. Она почти догорела до пальцев, когда он спохватился и быстро сунул её в топку. Естественно, ничего зажечь она не успела.

Ругая себя последними словами, Павел снова зажёг спичку и сразу поднёс её к краю газеты. Сначала язычок пламени слегка лизнул газету и даже как будто собрался потухнуть, но потом бумага занялась. Она разгоралась очень неохотно, словно собиралась в любой момент погаснуть, хороня надежды на тепло. Миллиметр за миллиметром огонь расползался по газетному листу, постепенно набирая силу и разгораясь всё увереннее. Вот уже первые робкие языки лизнули мелкие щепочки и комочки сухого мха. Павел засмеялся. Он не отрывал взгляда от робко разгорающегося огня и смеялся что есть силы. Он смеялся так, что заболел живот и начался резкий кашель, выворачивающий внутренности. Стоя на четвереньках, Павел кашлял, ронял слёзы и слюни на металлический лист, и его переполняло счастье от осознания того, что он выжил несмотря ни на что.

Огонь лениво поедал щепочки и уже начинал облизывать крупные поленья, лежащие на самом верху заклада топки. Павел наконец-то перестал кашлять, вытер кулаком рот и сел на пол. Он протянул руки к огню и застонал от удовольствия, ощутив долгожданное тепло. Да, теперь всё будет хорошо. Сейчас он прогреет комнату, согреется сам, найдёт пункт связи у изголовья кровати, вызовет помощь и тогда поест.

Его беспокоили ноги ниже щиколоток, которые он не чувствовал совсем, но Павел упорно отгонял недобрые предчувствия и убеждал себя, что скоро всё вернётся в норму. Надо всего лишь прогреть комнату.

Чтобы иметь хоть какой-то мало-мальский источник света, он не стал пока закрывать дверцу. Его пронзила острая неприятная мысль, что в доме могло больше не оказаться дров, но тут же отлегло – целая куча колотых чурок высилась на безопасном расстоянии от печки, этого хватит на несколько дней, даже если пихать в топку не переставая.

Жутко хотелось спать. Его всё сильнее клонило в сон, но он понимал, что это западня – засни он сейчас и больше не проснётся. Как бы ни хотелось спать – он должен сначала как следует протопить бревенчатый дом и только потом прилечь, чтобы хоть немного набраться сил.

Но прежде другое.

Он встал и побрёл на ощупь к кровати, которая располагалась возле маленького двуслойного окошка. Сбоку от неё на невысоком столике стояла аппаратура экстренной связи.

Павел пошарил по корпусу радиоустановки и нащупал кнопку включения. Его окатила волна счастья, когда аппарат заработал и мягкий голубоватый свет озарил изнутри панель управления. Повозившись с кнопками, он надел наушники на голову и включил передачу.

– Алло! – послал он в ночь и неизвестность. – Это станция «Чёрный прыжок». Нужна помощь! Станция «Чёрный прыжок» на горе Кублык! Приём! Нужна помощь! У нас авария! Нужна помощь! Это «Чёрный прыжок»… Есть кто? На помощь. Это «Прыжок».

Он безуспешно передавал снова и снова, меняя волну и бормоча слова о помощи. Потом спохватился, кинулся к печи, засунул в неё пару поленьев, посмотрел на термометр (минус двадцать восемь) и снова вернулся к аппарату. Прошло, наверно, не меньше получаса, как вдруг кто-то ответил, с шумом ворвавшись в эфир:

– «Чёрный прыжок»! Приём! Кто говорит?

– Павел Лазарев, учёный!

– Что случилось на станции?

– Взрыв, – коротко ответил он, не уверенный, что может рассказывать о подробностях неизвестному лицу. – Все погибли.

– Как только закончится буран, мы вышлем вертолёт. Площадка возле станции сохранилась?

– Нет! – закричал Павел в панике, а сердце заколотилось как сумасшедшее. – Нельзя на станцию! Излучение! Я не на станции! Я в домике! В охотничьем домике у озера! Вы слышите?!

Ему показалось, что связь прервалась, но потом человек ответил:

– Поняли, уточняем координаты домика и сразу же вышлем помощь, как только позволит погода.

– Заберите меня! – закричал он в панике. – Я в домике! Как поняли?! Заберите меня! У меня, наверно, обморожение! Пожалуйста, поскорее! Заберите меня!

Ему что-то отвечали, но он даже не слушал, а продолжал выкрикивать, словно боялся, что если он замолчит, то его не поймут и никогда не найдут. Поэтому далеко не сразу он заметил, что связь оборвалась и на том конце никого уже нет.

Павел снял наушники, положил их на аппарат и вернулся к печке, где полыхал благодатный огонь – единственный залог его выживания до прилёта спасательной команды.

Следующие несколько часов он засовывал поленья в топку, отмечал неуклонное повышение температуры, пел и смеялся, разговаривал то с самим собой, то с детьми, которые ему охотно отвечали. Иногда жена довольно сносно шутила, и Павел опять смеялся, отмечая, что её чувство юмора стало гораздо лучше с момента знакомства. Ему удалось разыскать в шкафчике две упаковки старого печенья, он жадно сжевал его, словно не ел в жизни ничего вкуснее, а жена призывала его поскорее вернуться домой и обещала устроить пир из десяти коронных блюд.

Только когда температура в доме поднялась до плюс пятнадцати, Павел наконец-то позволил себе провалиться в сон. Раскинувшись прямо на полу, он видел яркие праздничные сны, в которых присутствовали жена и дети.

Павел спал урывками, то час, то полтора, просыпался в страхе, подбрасывал дрова в печь, пел и разговаривал с любимыми людьми. И так повторялось снова и снова.

Спасательная команда прибыла только спустя двое суток, но ему не было скучно и одиноко. Его любимая семья была с ним.

***

Евгений смотрел на пациента и с трудом сохранял на лице спокойное безмятежное выражение.

– Это невероятно, Павел, что вы смогли пройти такое расстояние. Я… я даже не представляю всей мощи вашей силы воли. Четырнадцать километров в буране, в темноте, наугад… У меня мурашки бегут по телу, когда я пытаюсь представить себя на вашем месте.

– Лучше и не пытайтесь, – глухо откликнулся учёный, лежащий на кровати. – Я сам теперь вспоминаю как страшный сон…

Они помолчали. Евгений делал вид, что читает личное дело больного, которое принёс с собой, а Павел угрюмо смотрел в окно. Его глаза сверкали на фоне лица, замотанного в бинты.

– Почему вы пришли ко мне? – спросил учёный.

– Вы проходите комплексную терапию после тяжелейшего стресса, – бодро начал Евгений, но Павел тут же его перебил.

– Нет, я всё понимаю. У меня обморожены ступни, руки, нос и щёки. Я потерял шесть пальцев на ногах и два на руках, нос отрезали, щёки обезображены, правая проморозилась насквозь, и я буду уродом до конца жизни… Плюс истощение и всё такое. Но зачем ко мне подослали психиатра?

– Павел Иннокентьевич, ваш лечащий врач обратился к нам…

– Что он сказал? – резко и зло спросил учёный.

– Когда вас доставили в город, вы бредили. Всё время звали своих родных. Жену… Детей… Вы разговаривали с ними. Порывались им звонить. И в первый день пребывания здесь продолжали звать свою семью и требовали, чтобы их пустили к вам.

– Да, я уже третий день прошу, чтобы мне дали телефон, чтобы я мог позвонить Ире и сказать, что со мной всё в порядке! – раздражённо выпалил Павел. – Или чтобы кто-нибудь позвонил ей вместо меня! Но мне отказывают в этом! Никто как будто не слышит меня!

– Но, Павел Иннок…

– Я хочу поговорить со своими родными! – Павел снова разозлился. Он кричал на всю больницу и ему было наплевать на это. Повязки на носу и щеках зашевелились и боль охватила всё лицо, отдаваясь в шею и плечи. – Я хочу видеть их! Хочу, чтобы хотя бы жену допустили ко мне в палату!

– Но это невозможно! – врач тоже повысил голос.

– Почему?! – истошно закричал Павел,

– Потому что нет у вас никакой жены!