Стимул

– Борис!

Тот пыхтел и стонал.

– Пошли.

– Я устал, – отозвался коллега. – Я больше не могу идти.

– Надо идти, – Павел вздохнул и пошёл назад. – Вставай.

– Я не чувствую ног, – заплакал Борис. – Я хочу есть… Я очень устал… Я останусь здесь, а ты вызовешь помощь, и они меня подберут.

– Ты прекрасно знаешь, что это бред, – Павла переполняла злость из-за того, что он был вынужден спасать не только себя, но и слабовольного коллегу. «Лучше бы ты погиб при аварии», – подумал он и сам ужаснулся этой мысли. Словно изнутри вылезло что-то чёрное и страшное, о наличии которого в себе он даже не подозревал.

Он схватил Бориса под локоть и почти насильно поставил его на ноги. И потащил за собой. Тот сначала сопротивлялся и спотыкался, а потом вошёл в заданный темп и снова зашагал, повесив голову и бормоча что-то под нос.

Ветер усилился. Он бросал в глаза острые кристаллы снега, заставлял постоянно щуриться и опускать голову. Павел перестал чувствовать лицо. Сначала оно горело от холода, потом онемело и превратилось в маску. Его пугали мысли об отмороженном носе, который придётся отрезать. Ничего, институт заплатит столько, что он сможет слепить себе новый, пластика сейчас творит чудеса.

Олюшке вот придётся лет в шестнадцать сделать операцию на ушах. К сожалению, уши ей достались папины, большие и слишком отстоящие от головы. Сейчас девочка ещё не совсем замечает этого, но скоро начнёт мучиться. Ничего-ничего, вот он выберется, и они всё сделают в положенный срок. Он не оставит свою девочку в беде, вот уж нет.

Местность поднималась и идти становилось всё труднее. Мало того, что нужно было шагать в гору, так и снега заметно прибавилось. Каждый шаг требовал всё больше усилий. А силы заканчивались. И постепенно на передний план стали просачиваться чёрные страшные мысли, что он так и не дойдёт. Павел злился, отгонял их, даже фыркал вслух, словно говоря, что всё это чушь собачья. И всё равно слабость давала знать о себе. И страх.

Никитка так боялся, когда они в первый раз пришли в бассейн. Он кричал как резаный и не давал окунуть в воду даже ножку. Глубокое просторное водное пространство пугало его до чёртиков. И тогда Павлу пришлось сделать то, что с ним в своё время сделал его собственный отец – он размахнулся и бросил сына в воду. Потом он кинулся следом, сопровождаемый гневными криками жены, со смехом подхватил Никитку и вытянул на воздух. И мальчик перестал бояться. Как рукой сняло. Теперь вот его за уши не вытянешь из моря, реки или бассейна. Страх преодолим.

Если только ты не умираешь в чёрном лесу посреди снежной бури, теряя последние крохи храбрости и силы воли.

Они почти поднялись до перевала, шагомер показывал три километра с копейками от реки, и Борис снова упал. На этот раз он не издавал ни звука. Просто лежал в снегу и не шевелился. Павел вернулся к нему и больно пнул ногой в бок.

– Вставай! – зло приказал он. – Чего разлёгся? Вставай!

Борис закашлялся, потом промычал еле различимо:

– Я больше не могу… Замёрзло… Поспать…

– Нельзя спать! – Павел стоял над телом коллеги и шатался от усталости. – Нужно идти. Осталось километра три, не больше. Мы почти пришли, вставай же!

– Нет, замёрзло.

Борис еле слышно шептал что-то, а Павел смотрел в небо и думал. Его переполнял стыд. Злость. Отчаяние. Снова стыд и совесть. Жгучая совесть вспыхивала в голове, бередя чувство долга и требуя от него героического поступка. Тогда Павел нагнулся и схватился Бориса за капюшон. Потянул тело. Протащил его метр и упал сам.

И тут же осознал, что попал в западню. Он копошился в снегу и никак не мог подняться. С каждым мгновением он всё глубже увязал в желании махнуть рукой и остаться на месте, перестать бороться и отдаться на волю стихии. Ноги отказывались держать его, тело казалось огромным, неповоротливым и безумно тяжёлым. Такую многотонную тушу и краном не поднять, куда уж самому справиться. Он не дойдёт.

Ему приснился сон. Дети сидели на сочной зелёной лужайке и выглядели очень грустными. Оля плакала, да и у Никитки глаза покраснели. А потом угол зрения сместился и стало видно небольшое гранитное надгробие, на котором значилось имя и дата смерти.

Павел проснулся резко, как от удара, и принялся подниматься.

– Сука, – прохрипел он. – Ленивая тварь! Слинять захотел… Вставай… Падла! Нельзя… Нельзя бросать…

Ощущая боль и усталость во всём теле, он перевернулся на бок, подтянул ноги и встал на колени.

– Папа! – закричала Оля.

Павел вздрогнул и заставил себя подняться.

Дикий ветер вырывал из него тепло, дыхание тут же стыло, снег колол глаза. Лес трещал и стонал под напором снежной бури. И где-то далеко плакали три родных человека, которых он собирался бросить на произвол судьбы.

Павел стиснул зубы до хруста, потёр руками онемевшее лицо.

– Борис, – позвал он.

Коллега еле слышно промычал что-то в ответ.

– Надо идти, Борис, – пробормотал Павел, трогаясь с места.

– Пойдём, Борис, – приказал он еле слышно, переставляя ноги через мучительную боль.

– Не отставай, Борис, – прошептал Павел, и лес проглотил его прощальные слова.

Поднявшись на вершину гряды, Павел попытался сориентироваться. Бесполезно. Чёрно-снежная пелена давала обзор в пару метров, где уж тут разглядеть горное озеро и домик на его берегу. Павла шатало от усталости и порывов ветра. Он пытался понять, в какую сторону направиться.

Так, ладно, для начала надо хотя бы спуститься с горы, а там видно будет. Точно, тут осталось-то километра три, это ж совсем пустяк. Он к Ире шёл от электрички километров пять, когда тайком навещал её на семейной даче. И тогда ему эти километры казались сущим пустяком, он пролетал их в один момент, стремясь увидеть любимые глаза и услышать самый красивый на свете голос. А что такое три километра… Так, ерунда… Как два пальца…

Павел шагал между деревьями, склонив голову, чтобы защитить глаза от колючего снега. Он не чувствовал ног и рук, лицо пугало каменной твёрдостью, а лёгкие горели от ледяного воздуха. Тепло окончательно покинуло его, даже под несколькими слоями футболки-кофты-куртки его не осталось. Тело безнадёжно остыло и уже не могло сопротивляться морозу, проникающему всё глубже. Нужно было как можно скорее добраться до домика, развести огонь, отогреться, напиться горячей воды.

Постепенно Павел так устал, что провалился в какое-то забытье. Он уже не понимал, куда и зачем идёт. Мысли стали шершавыми и отрывочными. Всё его существование свелось только к необходимости переставлять ноги. Снова и снова. Вытаскивать их из снега, протягивать вперёд и опять погружать в снег. И так снова и снова. Снова и снова. Без счёта и конца. Вся жизнь превратилась только в череду шагов, которые он совершал на автомате, преодолевая усталость и боль.

Где-то там его ждали жена и дети. И он должен был дойти до них. Обязательно. Непременно. Другого исхода увлекательной прогулки просто не существовало.

Он не заметил, как спустился со склона и пошёл по более-менее ровной местности. Деревья вокруг вдруг закончились, слой снега стал толще, а ветер принялся дуть так сильно, что грозился выдуть не только последние остатки тепла, но и саму душу.

Павел поскользнулся и упал. И падение вдруг подействовало на него отрезвляюще. Словно кто-то встряхнул его и заставил проснуться. Он обнаружил себя лежащим на льду, припорошенном снегом. И он обрадовался. Он так отчаянно обрадовался, что беззвучно засмеялся, запрокидывая лицо в небо. Чёрт возьми, но он же дошёл! Он на месте! Осталось только найти сам домик.

Он еле поднялся на ноги. И пошёл обратно по своим следам. Вышел на берег и огляделся. Где же дом? Неужели это какое-то другое озеро? Нет, к чёрту сомнения! Он на месте. Иди уже, идиот!

Он тронулся с места. Шатаясь и смеясь, Павел прошёл несколько шагов. И уткнулся в редкий частокол, окружающий домик. Калитка. Где-то тут калитка, чёрт бы её побрал. Он двигался вбок, стараясь не потерять тонкое горизонтальное брёвнышко на уровне груди. И через несколько бесконечных метров наткнулся на калитку. Потянул на себя. Потом ещё. Сильнее. Калитка не поддавалась и Павел вдруг рассердился. Волна злобного жара придала ему сил – он рванул сплетение древесины и получил узкий проход, через который с трудом протиснулся.

Здесь снега было гораздо больше, словно природа специально навалила его во двор домика, чтобы не дать никому подойти к вожделенной двери. Мелькнула было ужасающая паническая мысль, что дом могли запереть на замки, но Павел затоптал её, мотая головой. Да нет же, домик всегда ждёт гостей. Всегда открыт.

Ручка двери оказалась слишком маленькой и у Павла никак не получалось схватиться за неё. Не чувствуя пальцев, он не мог схватиться покрепче. И он заплакал. Уткнувшись лбом в дверь, он плакал навзрыд от бессилия и обиды. Нет, ну это надо же, пройти такой сложный и долгий путь и в итоге подохнуть на пороге дома только из-за того, что не смог открыть дверь. Вот же будут спасатели насмехаться над этой тупостью, когда найдут его. Борис хоть в лесу помер, не так обидно.

Слёзы тут же замерзали на лице. И это почему-то испугало Павла. Он ухватился за ручку и дёрнул. Снова дёрнул. И дверь вдруг поддалась. На какой-то миллиметр, но она сдвинулась, и Павел засмеялся от радости. Издавая отрывистые хриплые звуки, означающие смех, он дёргал дверь и торжествовал от каждого сдвига.

И он открыл её. Тяжёлую неповоротливую дверь из толстых дубовых досок. Она распахнулась и, подхваченная ветром, ударилась об стену. Павел махнул на неё рукой и сделал шаг на ступеньку. Ещё один. И снова. Поднялся в небольшую прихожую и пошарил рукой в поисках выключателя. Потом запоздало сообразил, что никакого электричества тут нет и в помине.

Снег заметало внутрь, но он уже ничего не мог с этим поделать. Затворить дверь, прижимаемую к стене ветром, было выше его сил. Ничего, внутренняя стена не менее толстая. Он и так не замёрзнет. Ничего страшного.

Павел ввалился в комнату и упал на колени. Снег! Эту дверь обязательно закрыть! Мыча и кряхтя, он снова поднялся, развернулся и закрыл дверь. И сразу отрезал себя от свиста ветра и шелеста снежных кристаллов.

Он шарил глазами в темноте и пытался вспомнить, где в единственной комнате находится металлическая печка-буржуйка, старая, пузатая и очень надёжная. В центре комнаты. Точно, она где-то в центре из соображений безопасности. Стоит на большом металлическом листе, а труба уходит на чердак и наружу. Вытянув руки перед собой, он сделал пару шагов. Потом ещё пару. И уткнулся в трубу. Стуча по ней, он опустился ниже и нащупал обрубками рук саму печь. Безумно холодную и твёрдую.