Во!

Сон сразу, как рукой сняло. Ему стало душно. Бросило в пот. Как он может преспокойно спать в последнюю ночь его жизни. Он открыл все окна в машине. До его слуха донеслись возбуждённые голоса из беседки, подле которой стоял его автомобиль. Под крышей беседки укрылись от непрекращающегося дождя режиссёр со своим компаньоном, в котором Коньков, конечно же, узнал Михаила Акулова актёра исполнителя главной роли в фильме, который они тут снимали. А женщина с собачкой, оставшаяся в доме, соответственно являлась Галиной Черняевой исполнительницей главной женской роли. Коньков знал из прессы, что Акулов ради Галины Черняевой молодой восходящей звезды кино бросил жену с двумя детьми, и совершенно не одобрял его за этот поступок. Слава богу, хоть у самой Черняевой семьи ещё не было, и ей не пришлось поступать так, как поступила его Света. Не пришлось говорить эти убийственные слова: «я ухожу…»

Твои слова удар наотмашь,

Как выстрел хлёсткого кнута.

Они, как медь съедает поташ,

Съедают душу навсегда.

– Слушай, Серёга, как ты умудряешься? – доносился до слуха Конькова голос Миши Акулова. С режиссёром тот был на «ты». А может, это коньяк помог «растыкать» их отношения. – У тебя и волк сытый, и волчица не воет, и овца не блеет. Жена преспокойненько дома правит, ты тут с любовницей Люсенькой своей кино снимаешь, и всё чики-джики.

– Задрала меня уже эта Люся. – Огрызнулся Сергей Сергеич. – Вот она где у меня уже! Хотя поначалу всё хорошо было. Баба, ты же сам видишь, она видная. Хотя глупая. Тоже видишь. Только глупая может бросить всё и поехать со мной в эту Тмутаракань, за ради того, чтобы сняться в маленьком эпизоде на заднем плане.

– А ты хоть снял её в этом самом маленьком эпизодике?

– Не помню, – после некоторой паузы раздумья ответил режиссёр уже почти пьяным голосом. – Честно, не помню. А ты не помнишь?

– Мне только этого помнить не хватало. У меня знаешь сколько проблем? Я своей бывшей дом ещё не достроил. Дизайнер долбаный телефон обрывает каждый день. Старшего Димку в институт вон осенью надо устраивать. Младший связался с какой-то компанией…

– Зря ты из семьи ушёл. Не одобряю…

– Тише! Галя, ещё, чего доброго, услышит. Не тебе меня учить. Самому то с Люсенькой мягко спать?

– Заколебала меня уже эта Люся. Ради неё я семью уж точно не брошу. Самое паскудное в ней – этот её Паша. Я лично его в глаза не видел, но она, чуть что, уже его и лепит, и лепит! Главное, так порой не к месту, как рекламу шуб в пустыне Сахара. Чуть что не ладится: «а мой бы Паша сделал», чуть, что не так: «а у моего Паши получилось бы…». Хорошо хоть в постели о нём ещё не вспоминает!

– Любит она его.

– Ну, и пусть любит, а с меня достаточно.

– А ты жену свою любишь.

– Со своей женой я сам как-нибудь разберусь, ты со своими вон разберись.

– Ой, у моей Гали своя фишка – романтика. У меня житейские проблемы шею ломят, а у неё в голове всё цветочки, да Амуры с крылышками…

– Кино с жизнью перепутала, – изрёк Сергей Сергеич, – за что и ценю. Для съёмок преприятнейший материал, что пластилин в руках.

– А меня ты ценишь, как кирпичик киноиндустрии? Я слышал: у тебя после завершения этого другой проект намечается? Так я там как? Задействован? А, то мне деньги позарез нужны. Дом, этот долбанный на моей шее…

– Поживем, увидим. Ты же сам сказал: по завершению этого, а тут сам видишь, проблема на проблеме. И не известно ещё, что завтра будет.

Сане Конькову – напротив всё было предельно известно без гороскопа: при том раскладе, что существует на данный момент его, может, ждать только одно – пустота. Он перестал прислушиваться к протекающему в беседке разговору. То, что беспокоило говоривших, ему было совершенно безразлично.

Неожиданно раздался лязг входной калитки, и кто-то прошёл мимо его автомобиля уверенной тяжёлой походкой.

– Илья Степаныч! – раздался радостный возглас режиссёра. – Пожалуйте сюда к нам! У нас с Мишей, правда, коньяк уже кончился, но мы на вас, как на хозяина здесь всего, очень надеемся.

– Сейчас я Маше скажу, она быстренько стол организует, – с готовностью пообещал вошедший приятным бархатным басом.

«Директор колхоза домой пришёл», – догадался Коньков.

– А вы у брата своего коньячка ещё попросите, – просюсюкал режиссёр заплетающимся языком.

– У какого брата? У меня братан в армии прапорщиком служит.

– А директор завода шампанских вин разве не ваш брат?

– Какого ещё завода?

– Ну, брат Негодяева директор этого вин шмин завода, – второй раз выговорить сложноё словосочетание заплетающийся язык режиссёра уже не смог, – значит: он и ваш брат.

– Почему?

– Потому что вы и Негодяев родные братья. Вывод: тот брат директор виншнапс завода тоже ваш брат.

– А почему это Негодяев мой брат?

– Он мне об этом сам говорил, когда мы сюда собирались. Мы, на самом деле, из-за вашего родства сюда и приехали. Негодяев предложил мне: поехали на натурные съёмки к моему брату в деревню. Он, говорит, нам всё там бесплатно предоставит. Так мы и деньги сэкономим, и кино снимем, и у брата я погощу…

– Да, какой же он мне брат? Даже и по фамилии: я Мерзлов, он Негодяев. Кто-то из нас замуж вышел что ли?

– Вероятно и он Мерзлов, – не сдавался режиссёр со своими доводами, а Негодяев это псевдоним. Я лично всегда так думал. Ну, разве может быть настоящей фамилией фамилия Не-го-дя-ев, – произнёс он по слогам действительно довольно странную фамилию.

– А, псевдоним такой кому нужен?

– Да? – почесал режиссёр затылок так, что этот звук услышал даже Коньков в своей машине. – Тут без бутылки не разобраться.

Как раз к месту зазвенели тарелки – это видимо Маша, жена директора подоспела со своими обязанностями.

– А, Мише то вашему, кажись, уже хватит, – прозвучал её голос такой же бархатный, как и у мужа, только с обволакивающе нежным женским оттенком.

– Слабак он, – махнул рукой Сергей Сергеич. – Пусть здесь на лавочке поспит на свежем воздухе. К Гале ему сейчас нельзя.

– А что разве завтра съёмки не будет? – поинтересовалась заботливая женщина.

– Может и не будет, – обречённо изрёк режиссёр и, звякнув, стеклом о стекло добавил, – но только не из-за того, что мы тут посидим немного. Марья Степановна, может и вы с нами?

– Да, нет, спасибо. Мне завтра рано вставать.

Она тут же покинула полуночных гуляк, и когда проходила вблизи автомобиля Конькова, каскадёр услышал, как она зло проворчала, но уже не таким бархатным голосом:

– Божечки, и когда ж это кино кончится?

«Завтра. По крайней мере, лично для меня», – подумал Коньков, прислушиваясь к её удаляющимся шагам, благодаря чему, он вдруг расслышал приглушенный разговор, доносившейся с другой противоположной беседке стороны автомобиля. Голоса были женские и молодые. Тембр юного энтузиазма раз за разом пробивался, сквозь безликую вуаль сдавленного прячущегося шепота. Коньков, и сам не зная зачем, потихоньку подполз к боковому окну на той стороне автомобиля. Тут же родившийся лёгкий сквознячок ночного сырого воздуха принёс улучшение слышимости чьей-то тайной беседы.

– Он здесь? – требовал немедленного ответа чей-то резкий требовательный голос.

– А, я почём знаю, – раздражённо отвечал другой, почему-то уже знакомый Конькову. – Кажись, нету.