Дневник из преисподней

Сегодня я впервые за последние дни обедала с милордом за одним столом. Он не сказал мне ни слова, и я чувствовала себя заторможенной и совершенно пустой внутри. С нами обедал Анжей и я вдруг вспомнила, что однажды он спас меня. Странно, что я хорошо запомнила те события, несмотря на желание забыть о них навсегда, ибо закончились они той же самой трагедией, что всегда наступала в конце…

Находясь в гостях у милорда, я даже представить себе не могла, насколько сильно пророчество о моем предназначении охватило умы людей. Я также не осознавала, что мое пребывание в замке милорда породило множество разговоров среди жителей Элидии. Люди все еще помнили тот ад, что сошел на них по воле Магистра, и им казалось неправильным мое присутствие в стране и сам факт проживания в замке милорда. Но никто не удосужился передать мне слухи и сплетни, гуляющие по стране, и я совершенно не понимала, что людское сомнение уже перерастает в ожесточение, ибо легче всего винить в предательстве и бездействии кого-то еще, но только не себя. Народ Элидии в какой-то мере смирился с милордом, но ответственность за свое освобождение легко возложил на меня, как и обвинение в моем предательстве.

В тот злополучный день Грэм собирался вернуться к принцу Дэниэлю. Я настояла на этом, поскольку предчувствие опасности, нависшей над принцем, не давало мне спать по ночам. В моих снах Дэниэль истекал кровью и умирал от раны, нанесенной таинственным убийцей. Мое живое воображение или что-то другое вызывало эти сны. Но три ночи подряд просыпаться от собственного крика – это было чересчур.

Я проводила Грэма до пристани и попрощалась с ним. Столь же немногословный, но преданный и верный, Грэм сжал мою руку, и не оглядываясь, поднялся на корабль. Он повиновался мне без каких-либо возражений и похоже не был удивлен моим словам, что сны способны сбываться. Мои глаза провожали его, пока могли видеть. Если бы я знала, что больше его не увижу, поступила бы я иначе?

Через месяц от Мастера пришло письмо, в котором он сообщал о покушении на Дэниэля. Грэм оказался рядом по воле случая или судьбы в моем лице и принял удар наемного убийцы на себя, заслонив собой своего принца, а остальное довершила охрана. Грэм умер на руках Дэниэля, а его убийца истек кровью на холодном каменном полу дворца. Только легче от этого никому не стало. И если кто-то когда-нибудь скажет, что кровь Грэма на моих руках, я не стану этого отрицать…

Но никакие предчувствия меня тогда не посетили, и я спокойно смотрела, как исчезают за горизонтом огромные белые паруса. Чувство того, что Дэниэль в безопасности, на мгновение посетило меня, и я успокоилась. Грэм уплыл, а я вместе с Анжеем и двумя воинами милорда отправилась в обратный путь, решив по пути заскочить с город Саэрли, где можно было купить изумительно прочную ткань, используемую для пошива боевых одеяний. В конце концов, я четыре года осваивала профессию швеи-мотористки и мне уже приходила в голову парочка идей относительно моего нового боевого наряда. Обычная цель для обыденного посещения торговой лавки.

Мы добрались до города довольно быстро, и люди расступались перед нашим маленьким отрядом, пока я таскала за собой свою свиту по множеству магазинов и торговых рядов. В обед мы перекусили, а к полудню засобирались в обратный путь, ибо цели мои были достигнуты, а других не имелось. Будучи довольной своими покупками, я совершенно не обращала внимания на лица и глаза проходящих мимо людей. И я до сих пор не понимаю, почему моя очевидная слепота так легко поразила и моих спутников.

Где-то на площади возле дома судьи, одновременно являющегося и дворцом правосудия, нам пришлось спешиться и пробиваться через толпу людей, расходящихся после публичного наказания плетью какого-то человека, признанного виновным в совершении многочисленных мелких краж, – нормальный день для нормального города.

Толпа уже расходилась, но ее стремительного течения хватило на то, чтобы нас разделило, и Анжей немного отстал от меня. Я же поглощенная тем, чтобы не поддаться людскому потоку, пыталась выбраться из него, совершенно не замечая, что меня обтекала другая волна молодых людей, совершенно не вписывающихся в общую картину расходящейся массы людей. Также как и я, они плыли против течения, и они окружали меня – молодые и опасные, словно юные волки на охоте за молодой серной. Они приблизились ко мне, и кто-то в толпе вдруг предостерегающе закричал, словно пытался помочь. Вот только я не поняла – мне или кому-то другому предназначался тот крик.

Но даже в эти мгновения, инстинктивно отпрянув от юноши, гневно закричавшего: «Доэрто!» возле меня самой, я все еще не могла сообразить, что древний язык обвинял именно меня в предательстве и измене. Древнее слово «доэрто» означало «виновен» и этим словом называли тех, кто предавал когда-то своих королей, и не было в этом мире обвинения страшнее.

Крик из толпы или мой инстинкт спасли меня в то мгновение – я не знаю. Сильный удар камнем, способный раскроить мой череп, задел лишь кожу на голове и в краткий миг отрезвил меня. Простенький захват – и нападающий оказался на тротуаре рядом с серым булыжником, подобранным с той же мостовой, на которую когда-то милорд пролил столько крови. Но следующий удар я не смогла бы отразить, если бы не вмешательство Анжея. Он оттолкнул меня, и холодное лезвие брошенного кинжала лишь слегка оцарапало шею, а на камни мостовой упали темно-бордовые, почти черные капли моей крови. Именно они отрезвили стоявших рядом людей, и через считанные секунды пространство вокруг меня опустело. Исчезли и нападающие.

Все произошло слишком быстро и я не успела испугаться. Адреналин все еще бушевал в крови, заставляя дрожать икры моих ног и трепетать сердце, но в целом, нападение незнакомца скорее вызвало недоумение, чем страх. К тому же опасность никогда не могла ввести меня в ступор, напротив, она наполняла меня энергией и желанием израсходовать ее прямо сейчас. Экстремальные ситуации никогда не пугали меня, и всю свою жизнь я карабкалась только вверх, вопреки любому здравому смыслу, чудом умудряясь не сорваться в пропасть там, где срывались все остальные.

Даже несмотря на то, что милорд был единственным человеком на свете, поистине обладающим властью над моей волей, я постоянно пыталась выйти из-под его влияния. Пусть милорд и будил во мне страх более древний, чем все, с которыми мне пришлось познакомиться за мою недолгую жизнь, я продолжала бороться за право оставаться собой. Проникая в мои мысли, он подавлял мою волю, заменяя ее своей, но я не сдавалась, и умудрялась наносить ответные удары. Так что капли крови на мостовой по сравнению с волей милорда не могли меня испугать.

Те рубиновые капли так и остались в моей памяти навсегда, и в тот момент я вполне оценила слова Мастера о неспособности людей понимать и принимать жертвы. Когда страдает собственная шкура, подобное знание приходит само собой. В человеческом отречении от себя во имя общей цели и общего блага нет полумер. Ты либо отрекаешься, либо нет. И фанатичная преданность идее не порождает ничего, кроме крови, боли и смерти. И потому стремление каждого живущего на этой земле оттяпать кусочек моей шкуры, уже не вызывало ироничной улыбки, как раньше. Но где-то в глубине души я знала, что не верю в отречение и в героев. Я также не верила фанатикам веры или борцам за идею, потому что слишком легко они жертвовали другими людьми. Для меня же значение имело самопожертвование и возможность сохранения человеческих жизней любой ценой. Я боролась за жизни и не считала возможной чью-то смерть даже во имя «всеобщего блага»…

Анжей помог мне взобраться на коня, и я была ему благодарна. Слабость, как запоздалая реакция на произошедшее событие, вдруг охватила тело, и после ног мне отказали в силе и мои руки. В замок милорда мы вернулись в полном молчании и даже за ужином Анжей не сказал мне ни слова. Наступившую ночь я наконец-то проспала без сновидений и встала довольно поздно, словно для того, чтобы выспаться, нужно пережить маленькое покушение на свою жизнь.

Мое настроение было прекрасным, когда я спустилась во владения дядюшки Кэнта, надеясь на что-нибудь вкусненькое, ибо на завтрак я уже безнадежно опоздала, а до обеда боялась не дотянуть. Надо признать, я всегда получала удовольствие оттого, что он находил для меня немного времени в редкие минуты моих посещений, когда милорд отсутствовал в замке, и моего официального присутствия за огромным обеденным столом совершенно не требовалось.

Мне нравилось смотреть, как во владениях дядюшки Кэнта в печах зажигали огонь, и кухня наполнялась людьми и суетой. Все что-то делали, куда-то бежали, а я обычно сидела на излюбленном табурете с высокими ножками и испытывала их на прочность, периодически постукивая то левой, то правой стопой. Я предоставляла своим «задним лапам» полную свободу, забыв об условностях, и мои пятки постукивали о ножки табурета в такт очередной песенки в исполнении дядюшки Кэнта. И я старательно подпевала ему, безнадежно фальшивя, ибо чего-чего, а петь я не умела никогда.

Это может показаться забавным, но на кухне я чувствовала себя не принцессой, а маленькой девочкой, ожидающей очередного лакомства, но слишком вежливой, чтобы прямо об этом попросить. Сам же дядюшка Кэнт, не переставая пробовать свои многочисленные готовящиеся блюда, одновременно пытался обучить меня премудростям их готовки.

Следует признаться, что большая часть его откровений влетала в одно мое ухо и с таким же успехом успевала вылететь из другого прежде, чем услужливая память записывала его рецепты в свой актив. Но это не мешало нам обоим, хотя я всегда подозревала, что дядюшка Кэнт давно обо всем догадался, но просто не мог остановиться, потому что единственным и по-своему благодарным слушателем была только я. В любом случае, мне нравилось слушать мурлыканье нашего шеф-повара, смотреть на его ловкие руки и беззастенчиво пользоваться его благосклонностью, поглощая кулинарные шедевры раньше, чем они выставлялись на обеденный стол.

Как и всегда, я устроилась на табурете и выклянчила для себя огромный кусок мясного пирога и кружку зеленого чая. И глядя на то, как я расправляюсь с пирогом, дядюшка Кэнт обеспокоенно произнес:

– Вам не следует ездить по городам Элидии без надежной охраны, принцесса. Вчерашний день мог плохо закончиться для вас. Анжею следует лучше исполнять свои обязанности или за его жизнь я не дам и старого половника. Вы могли погибнуть и Анжей лишился бы головы!

– Но Анжей спас мне жизнь! – Искреннее возмущение отразилось в моем голосе.

– Прежде всего, милорда заботит ваше благополучие, а не подвиги Анжея во имя долга и спасения вашей жизни. – Он уверенно кивнул мне, а затем вернулся к дегустации рыбного супа.

Его слова о заботе милорда как-то не впечатлили меня, и дядюшка Кэнт это заметил и продолжил:

– Разные слухи гуляют по стране, Лиина, а милорд не скрывает своего отношения к вам даже от личной гвардии, не говоря уж обо всех остальных обитателях замка.

Нельзя сказать, что я совершенно не понимала его беспокойства. После того, как ночной спуск милорда с моего балкона не остался незамеченным, даже Грэм проявил тревогу. Другое дело, что меня это не волновало. Моя репутация не заботила меня никогда и мне было глубоко безразлично, кто и что думает обо мне или моих отношениях с милордом.

Но с дядюшкой Кэнтом хотелось быть откровенной, и не только его возраст был тому причиной. Он не был в свите милорда, если можно так выразиться. Дядюшка Кэнт служил ему, но не личная преданность была причиной этому. Он служил главным поваром еще при жизни родителей Рэймонда и был искренне привязан к юному принцу. Более того, когда Кэнт узнал от меня, что Рэймонд жив, его неожиданное спасение он сразу и навсегда связал с моим именем.

В любом случае чисто женское любопытство после слов, касающихся чувств и отношений, стремительно вырвалось наружу:

– А что еще говорят в Элидии о милорде и обо мне?

Кэнт улыбнулся мне снова, чуть снисходительно, словно прощая мое любопытство и несдержанность, а заодно и грех чревоугодия в виде любви к сладкому, вкусному, новому и необычному.

– В основном, обсуждают вашу внешность и глаза в особенности. Люди говорят, что они способны заглянуть в самое сердце человека и увидеть тайные мысли и сокровенные желания. Признаться, я этого не замечал, однако они обладают удивительной способностью менять свой цвет в зависимости от вашего настроения и даже погоды. При свете огня и солнца они становятся зелеными, в ярости и гневе – темно-коричневыми, а при любопытстве и хорошем настроении – серо-голубыми. Милорду нравится смотреть в ваши глаза, моя маленькая леди. Если хотите сохранить существующее положение, не позволяйте делать ему это слишком часто.

Я растерянно заморгала после этих слов, не зная, расценивать их, как комплимент, или чистую правду. В конце концов, я то не вижу свои глаза, когда смотрю ими на огонь! Но дядюшка Кэнт уже переключился на свои любимые блюда и его лицо стало отрешенным, а руки начали сосредоточенно перебирать какие-то приправы на столе. Я медленно ретировалась, не забыв прихватить остатки пирога, которые благополучно скончались в моем желудке ровно через пять минут.

Поскольку Анжея не было в замке и занятия откладывались, я отправилась в сад проверить любимые саженцы редких для этой местности цветов, которые посадила буквально на днях. Еще одно любимое занятие, позволявшее мне отвлечься от реальной действительности. В родном мире я чувствовала себя полезной, когда разбивала клумбы в палисаднике возле дома. В мире милорда потребность сажать цветы никуда не исчезла…

Иногда мне кажется, что более всего мы осознаем свою ненужность тогда, когда не видим плодов своего труда. Если затраченные усилия, требующие немало физических, а то и духовных сил, заканчиваются ничем и превращаются в ничто, то бессмысленно потраченное время рождает ощущение своей бесполезности. Такая усталость накапливается изо дня в день, и мы уже не в силах излечить ее ни длительным отдыхом, ни плодотворным трудом. Ненужность всего, что было когда-то сделано, давит на нас, как огромная и неподъемная плита.

Подобное чувство усталости уже посещало меня. Оно пришло слишком рано, что позволило мне переосмыслить свое собственное существование и найти новые цели в жизни. Это также дало мне понять, насколько я ошибалась в значении своей прежней работы и в ее результатах. Я не только поняла, но и в корне изменила жизненные приоритеты, придав максимальное значение тому, что приносит свою пользу и плоды, даже если я просто сажаю цветы, радующие глаз и добавляющие цветные краски окружающему миру, не позволяя ему стать серым и блеклым.

Я всегда любила цветы, и они платили мне взаимностью, ибо любое живое существо способно понимать любовь, однако не всякое существо способно ценить ее. Цветы являются исключением из этого правила, хотя и не единственным к нашему общему счастью. Иногда мне кажется, что они слишком прекрасны для обоих миров в этой Вселенной, но цветы не могут жить в космосе – они посланы человечеству для того, чтобы зарождать в наших душах любовь к красоте.

Посаженные в саду милорда цветы не разочаровали меня. Все, как один, они подняли свои прекрасные головки уже распустившихся бутонов, и их лепестки горели под лучами солнца ярким красным пламенем. Цветы были похожи на земные маки, но их лепестки пронизывал тончайший узор из белых и желтых линий. Лепестков было больше, чем у маков, а стебли и листья зеленее и пушистее – эдакое махровое огненно-алое чудо по имени Инэль.

Я присела рядом с клумбой на траву, размышляя над тем, не посадить ли между рядов инэли желтые нэмлии, похожие на альпийские фиалки, но меня оторвал от работы Анжей.

– Ваши цветы очень красивы! – Он подошел так неслышно, что я вздрогнула от неожиданности. – В своем мире вы тоже сажали цветы, Лиина?

– Очень часто, особенно в детстве, сейчас уже слишком далеком, чтобы помнить, но я много работала на земле!

Мое детство казалось мне прекрасным сном и я хорошо помнила, какие цветы и деревья росли под окнами моего дома.

Анжей внимательно посмотрел на меня, а затем на цветы:

– Вы сожалеете, что оно прошло?

Мне почему-то не хотелось ему отвечать. После вчерашних событий и слов дядюшки Кэнта о грозящей Анжею смерти, если что-то случится со мною, я впервые задумалась об ответственности за его жизнь. И говорить с ним о детстве, когда я и «спасибо» ему не сказала, показалось мне неправильным. Я просто ответила, что искренне сожалею о том, что мое детство закончилось.

Даже сейчас я сожалею об этом ничуть не меньше. Я помню свое детство и тоскую по нему, и не могу избавиться от желания вернуться в него хотя бы на час. Солнце в моем детстве светило ярче, пирожные были вкуснее, вода в реке теплее и никогда не покидало чувство абсолютной безопасности. Мое будущее не казалось мне страшным и ужасным. Страх и Ужас были в моем детстве всего лишь космическими телами.

Чувство страха появилось потом, когда я повзрослела и потеряла умение радоваться праздникам, гордиться своей принадлежностью к чему-то важному, любить окружающих меня людей. И вовсе не потому, что стала циником, а потому, что изменившийся мир потребовал перемен. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Жаль, что эти слова так и не остались словами. В любом случае мне хотелось бы повзрослеть и поумнеть, не ступая при этом босыми стопами по битому стеклу и раскаленным углям. В моем детстве не было боли, поэтому я так тосковала о нем.

Но Анжею вовсе необязательно было об этом знать, и я захотела прервать нашу беседу о моем детстве:

– Похоже, вы пришли не за моими воспоминаниями о детстве?

– Простите, принцесса, – его виноватый кивок был в лучших традициях старого мира. – Я хотел сообщить, что милорд вернулся и хочет вас видеть. Если дословно, то немедленно!

Теперь настала моя очередь растеряться. Мой рабочий комбинезон был удобен для работы в саду, но не для появления перед милордом – мистером Совершенство. Его элегантный внешний вид, вечный и абсолютный порядок в одежде всегда держали меня в напряжении. Лично мне не удавалось выглядеть безупречной больше десяти минут с момента облачения в любой из моих нарядов – парадных или повседневных. А уж выглядеть принцессой, копаясь в земле, думаю, не удавалось еще никому. Но я знала, что для милорда внешний вид – собственный или чей-то, всегда имел значение, ибо не только указывал на принадлежность к сословию, но и давал определенные подсказки в отношении характера человека.