Дневник из преисподней

Желание помочь, как потребность в пище, возникало само собой, потому что я не могла просто стоять, смотреть и ничего не делать. Именно поэтому я спустилась в темницу, нашла Рэймонда и помогла Мастеру в его лечении. Вот только мое сердце не сказало мне, как я потеряю его…

Направляя Огонька вслед за Магистром, я позволила себе думать о Рэймонде. Его истерзанное пытками тело я не могла забыть, и оставленные милордом уродливые шрамы все еще стояли перед глазами, свидетельствуя о перенесенной им боли, почти превратившей Рэймонда в безумца. Он никогда не упоминал о милорде, находясь в сознании, но в бреду, почти ускользая от меня, Рэймонд кричал, взывая к смерти, как к своей спасительнице. И еще он просил милорда подарить ему смерть и спрашивал его, почему он отказывает ему в этой милости.

Я никогда не решилась бы задать милорду тот же вопрос, но болезненные воспоминания всколыхнули и собственные бредовые мысли. Неизвестность тяготила меня, заявляя свои права на мое измученное и больное тело, которое не позволяло ясно мыслить и здраво рассуждать. Я думала о том, как скоро мое тело столкнется с такой же темницей, а смерть покажется милостью или даром, который нисходит в ответ на молитвы к самим Небесам. И безумный страх охватил меня при виде черного замка милорда, показавшегося мне ловушкой – капканом, построенным лично для меня.

Мои друзья были слишком далеко, чтобы взывать к ним, а желание говорить с Магистром умерло по пути. И я не понимаю, как смогла войти в дом милорда и не закричать при виде огромной картины, на которой художник изобразил счастливую королевскую семью. Родители Рэймонда и сам Рэймонд – юный и немного высокомерный, смотрели на меня со стены.

Грэм всегда незаметный и молчаливый, не смог удержаться:

– Мне довелось присутствовать на праздничной церемонии в честь дня рождения наследного принца Рэймонда. Король и его супруга смотрели друга на друга точно так же, как на картине.

Милорд совершенно спокойно воспринял его слова и почти вплотную подошел к Грэму, ответив только ему:

– Когда-нибудь я повешу на стену другую картину. И тогда вы расскажете кому-то еще, что вам довелось присутствовать на первой официальной встрече принцессы Лиины и Магистра. И он взял ее на руки, а она обняла его за шею, прижавшись к груди.

Милорд подхватил меня прежде, чем я отстранилась, и мои руки обвили его шею – просто сработали инстинкты. Я падала с ног от усталости и даже была благодарна за то, что мне не пришлось подниматься самой по бесконечно длинной лестнице, ведущей на верхние этажи. И когда он оставил меня на кровати, укрыв шерстяным пледом, я смогла лишь в ответ прошептать:

– Грэм принадлежит только мне. Это моя игрушка, милорд…

Утром меня разбудил шум за окном, и я с трудом заставила себя подняться и умыться. Судя по пустой дорожной сумке, лежавшей на стуле возле окна, Грэм уже распаковал мои вещи, но не стал будить. Я вымылась и переоделась, проделав это раза в три медленней, чем обычно. Болезнь совершенно измотала меня, и сон не принес облегчения.

Я вышла из комнаты и тут же наткнулась на Грэма, казалось, простоявшего под моими дверьми всю ночь и все утро. И даже спрашивать его об этом не стала, подозревая, что так оно и было. Он проводил меня до столовой, но внутрь не вошел. Милорд уже позавтракал, не дождавшись меня, что не являлось здесь чем-то неуважительным по отношению к гостю. Напротив, считалось, что гость сам определяет свой распорядок жизни, и слова гостеприимства: «Будьте, как дома» в этом мире применялись буквально.

Я наотрез отказалась от горячего блюда, фруктов и десерта, но с удовольствием выпила сладкого чаю, из чего милорд окончательно сделал вывод, что я нездорова:

– Вы больны, – констатация факта и немного сочувствия, – вам необходимо вернуться и лечь, Лиина! – В его голосе отразилась забота, но вежливость и воспитание требовали от меня хотя бы поддержать беседу за столом, которую начал сам милорд.

– Напротив, я думаю, что выздоравливаю, и мне хотелось бы прогуляться по саду, который я видела вчера. Издалека он показался мне огромным и очень ухоженным. Не думала, что вы интересуетесь садами, милорд. Хотя я очень люблю цветы.

Он ответил мне сразу, и голос его был мягким и даже извиняющимся:

– На самом деле я равнодушен к садам, как и цветам, но я подумал, что мы вместе могли бы наслаждаться их красотой или вы смогли бы научить меня, как это делается.

Солнце стояло уже высоко и пригревало, когда мы вышли за ворота и углубились в сад. И мы почти добрались до небольшого родника, шум которого я слышала за деревьями, когда милорд спросил меня:

– Вы расскажете мне, почему не ответили на мое первое приглашение?

Я остановилась, одновременно поняв, что больше не могу идти, и огляделась по сторонам в поисках места, где можно присесть. Милорд понял меня без слов, словно я была центром его внимания в эти минуты, и предложил мне присесть на его куртку, тут же небрежно брошенную на траву.

Он был настоящим джентльменом и этим всегда привлекал меня. Мне нравилось даже его спокойствие, пока я не поняла однажды, что всегда соблюдающий правила, милорд с такой же спокойной невозмутимостью убивает и своих врагов. А его холодный гнев и не менее холодная ярость сумели оставить в моем сердце следы, до которых огню очень далеко. Но тогда было все по-другому и я видела в нем намного больше человеческих качеств, чем вижу сейчас.

Я не знала, смогу ли правдиво рассказать об истинных причинах, по которым его первое приглашение осталось без ответа. Мое путешествие по Ранта Энарэ оставило столь неизгладимое впечатление, что я и с принцем Дэниэлем не смогла бы его толком обсудить. Но я призналась, что получила приглашение с опозданием, поскольку находилась в «гостях» у Короля Орлов Лана Эли Гэра. Уж это милорд наверняка знал и без меня. И он кивнул мне в ответ, а затем попытался расспросить о подробностях «гостеприимства» Короля Орлов. Его вопросы о цели моего визита и тематике наших бесед с Ланом, навели на мысль, что милорд полагает мое пребывание в Ранта Энарэ в статусе официального посланника принца Дэниэля. И ему несомненно интересны результаты проделанной мною работы.

Откровенная ложь не была в моих правилах и я искренне призналась, что визит не являлся официальным, и мы расстались с правителем Ранта Энарэ отнюдь не на дружеской ноте. Однако есть надежда, что Король Орлов не станет вмешиваться в дела людей в ближайшее время. И мне было все равно, как мои слова расценил мой собеседник.

Какое-то время мы молчали, а потом милорд задал мне странный вопрос, словно никакой беседы и не было, а мы лишь продолжаем очень старый и почти забытый разговор:

– Вы когда-нибудь видели, как умирает земля, на которой вы родились? Желание владеть целым миром переполняет душу, а он погибает прямо на глазах! И ничего нельзя изменить.

Он будто спрашивал меня, понимаю ли я его? И я ощутила его желание. О, да! Я понимала его. Когда рушится до боли знакомый мир, на его месте всегда возникает другой – иногда настолько чуждый, что невозможно к нему приспособиться, но смертельно хочется приспособить его к себе.

Мой мир однажды рухнул, разбив мое сердце на сотни ледяных осколков, которые я собирала так долго, что перестала понимать, для чего живу. Я не могла изменить себя, но желание изменить окружающий мир появилось из холодной и мертвой души само собой.

Желание переделать свой мир и подчинить его себе было мне хорошо знакомо. Но в отличие от милорда мне и в голову не приходило пытаться осуществить его. Больше одной жизни прожить невозможно и я не собиралась тратить ее на войну со всем миром.

Я кивнула милорду в ответ и впервые заметила, как красивы его глаза, когда он спокоен и расслаблен, а он продолжил:

– Война, которую я начал, не могла завершиться ничем, кроме гибели всего, чего я желал. И я предложил брату заключить соглашение, потому что поверил в ваше существование, несмотря на свое неверие в пророчество. Вам никогда не победить меня, Лиина… – Милорд слегка наклонил голову и уже не отводил от меня своего взгляда. – Во время войны вы снились мне. Вы улыбались мне в моих снах и так заразительно смеялись, что я улыбался вам в ответ. Когда я просыпался, я помнил ваши глаза и ощущал нестерпимое желание прикоснуться к ним. Я чувствовал ваше присутствие даже наяву.

Его откровенные слова смутили меня. Никто прежде не говорил мне о моей улыбке или моих глазах. Да я и не считала себя красивой. Так, общее впечатление было положительным, но и только. И я вдруг ощутила сомнение, ибо никогда не покупалась на откровенную лесть, а его слова были больше похожи на ложь, чем на правду. И тогда эмоции поглотили меня и совершенно неожиданно для него, да и для себя тоже, я рассмеялась.

– Простите, милорд, но ваши слова – словно еще одна страница очередного любовного романа. В моем мире так называют истории о любви, написанные людьми. Никогда не любила их! Прочитала однажды пару книг, пытаясь разобраться в своем отношении, и поняла, что мне они неинтересны. Если ваши слова – это очередная игра, то я признаю, что и правила в ней ваши, но кто сказал, что я обязана играть по ним?

Я уже не смотрела на него, я смотрела на деревья, склонившиеся над водой искусственного озера, зеркальная поверхность которого отражала солнечные лучи. И серебристые блики над водой были слишком прекрасны, чтобы оставить их без внимания.

В эти мгновения милорд не был похож на правителя Элидии и я ощутила себя старше его. Но мои слова задели в нем что-то, ибо голос его прозвучал устало и тихо:

– Похоже, я пытаюсь быть с вами откровенным, но вы не в том настроении, Лиина.

Интонации в его голосе вдруг заставили почувствовать себя виноватой. В одном я была с ним согласна – откровенность заслуживала моего внимания. В мире милорда почти не лгали друзьям или врагам. И я сбавила обороты:

– Я думаю, ваше присутствие в моих снах оставило после себя недобрую память. Мне вы не улыбались в них никогда. Вы причиняли боль и я понимала почему. Я также понимаю ваше желание подчинить себе целый мир. Но сейчас вы говорите мне о моей улыбке так, словно мы очень близкие друзья, и потому я не верю вам.

Его лицо слегка изменилось и на нем проявился некий интерес и даже недоумение, словно я кинула ему пробный мяч, а он поймал его и теперь не знает, что с ним делать. Но «мяч» не удержался в его руках надолго и он «отправил» его мне со словами:

– Об этом я не подумал, Лиина! Но вы в определенной мере правы. Я ненавидел вас, когда вы смеялись. И чем чаще я видел вас, тем больше ненавидел. В какой-то момент я возненавидел даже себя, ощутив непреодолимое желание не просыпаться никогда. Я вдруг утратил вкус к битве и понял, что не смогу победить брата. И мое решение прекратить войну было принято мною, потому что я устал ненавидеть вас и самого себя.

Он вдруг резко встал и посмотрел на меня сверху вниз, вынуждая тоже подняться. Я встала и голова моя закружилась, а в глазах заструились серебристые змейки. Мне стало нехорошо, но милорд этого не заметил:

– Я не прошу вашего прощения за свое вмешательство в ваши сны, потому что они помогли мне понять, насколько вы сильны. Но они также помогли мне понять, что я могу стать для вас другом. В чем-то мы очень похожи, Лиина. Я могу быть очень терпеливым и хочу, чтобы вы это знали…

Милорд проводил меня до замка, и в конечном итоге, я закончила день так же, как и вчера – в собственной постели. В нее я рухнула, не раздеваясь. Не было сил. Но в тот момент, когда моя голова прикоснулась к подушке, меня посетила странная, но до боли знакомая мысль. Я пришла к выводу, что любой мир наполнен условностями – различными, даже ненужными, но без них невозможно существование самих критериев правильного или неправильного поведения. Сложившиеся правила нужны для того, чтобы жизнь не превратилась в череду примитивных, диких и непредсказуемых поступков. Осознанные правила поведения сдерживают самые темные инстинкты человеческой души, чья формула напоминает фразу: «бей и беги!», особенно в моменты, принятые считать оскорбительными для достоинства или чести. Иначе, почему у меня сжимаются кулаки всякий раз, когда кто-то «наступает мне на хвост»?

И все же мой инстинкт самосохранения, как и право на защиту и самооборону, под напором необходимых и осознанных правил и норм поведения – тех же условностей, трансформируется в вежливое молчаливое ожидание извинений. И даже когда их не последовало, воспитание заставляет просто пожать плечами и жить дальше.

Правила поведения в любом организованном и упорядоченном обществе сохраняют баланс между силами воздействия и противодействия. Их соблюдение, как и наказание за нарушение, являются жизненно важными для сохранения этого баланса.

Конечно, нельзя научить целый мир соблюдать только определенные правила, ибо мир слишком разнообразен, и одинаковые условности не подходят каждому новому обществу. Но для мира милорда основные правила одинаковы и их соблюдают. И еще как соблюдают! Манеры милорда изысканны и ничуть не изменятся даже в процессе убийства своего врага. Он соблюдает правила и от этого становится еще более опасным, потому что правила диктуют ему быть сильным.

И все же я могла ошибаться! Не слишком ли примитивное толкование условностей и правил поведения, как обычаев, навязанных обществом? Манера поведения, стиль разговорной речи, внимание, оказываемое другому человеку, – все это могло быть проявлением внутренних свойств и качеств души, а также характера самого милорда. Иначе говоря, для него это также естественно, как дышать.

Вежливость не являлась игрой, а изысканность манер – притворством. Милорд мог быть таким, потому что за его спиной лежал огромный пласт культуры и воспитания, гордости и чести, усвоенный им, а не навязанный ему. И вряд ли он думает над тем, что его окружает. Разве птица думает о небе, в котором летает?

Это я думаю о правилах поведения и своих собственных манерах, потому что мой мир наполнен в основном не очень вежливыми и воспитанными людьми. И никаких столетий не кроется за плечами – я даже не знаю, кем были мои прабабушка и прадед. Мне некем гордиться и мое собственное воспитание оставляет желать лучшего.

И все же мое внутреннее «я» всегда восставало против грубости и хамства, и потому я требовала от себя слишком многого по меркам родного мира, но этого было мало, чтобы соответствовать правилам, действующим для милорда. Я уснула с мыслью, что должна измениться или милорд уже победил…

Не скажу, что пробуждение было приятным. В конце концов, мой организм не выдержал и разболелся всерьез. Грэм забеспокоился первым, а за ним забеспокоился и милорд. Я слишком хорошо помню мягкое и холодное прикосновение его рук к моему горячему лбу и встревоженный взгляд, чтобы верить в его беспокойство.